По тому, как Вики скашивала глаза, я мог судить, что черные пятна досаждают и ей. Мистер М. в глубоко нахлобученной шляпе и Франц, обернувшийся назад, похоже, испытывали меньшие трудности.
Франц сказал:
— Представьте себе все человечество в виде одного-единственного человека, который вместе со своей семьей живет в доме, стоящем на крошечной полянке посреди темного и страшного леса, практически неизведанного, практически нехоженого. Пока он работает и пока он отдыхает, пока занимается любовью с женой или играет с детьми, он всегда с опаской поглядывает на этот лес.
Через некоторое время ему удается разбогатеть настолько, чтобы нанять стражу, которая начинает присматривать за лесом вместо него, людей, хорошо разбирающихся во всех лесных премудростях и следах — твоих специалистов, Гленн. Со временем он все больше полагается на них, все больше прислушивается к их мнению и вскоре готов признать, что каждый из этих людей немного лучше знает какой-либо близлежащий участок леса, чем он сам.
Но что если все эти стражники однажды вдруг скопом заявятся к нему и скажут: «Послушайте, хозяин, на самом-то деле никакой вокруг не лес — это сад, который мы давно возделываем, и который простирается за самых границ вселенной. Нету вокруг никакого леса, хозяин — вы только вообразили себе все эти черные деревья и непроходимые заросли, потому что вас напугал какой-то шарлатан!»
Поверит ли им этот человек? Будет ли у него хоть малейшее основание им поверить? Или он попросту решит, что его наемная стража, возгордившись своими небольшими достижениями, иллюзорно уверилась в собственном всезнании?
Тень от облака была уже совсем близко, в самом конце небольшого подъема, на который мы уже практически поднялись. Франц Кинцман перегнулся к нам через спинку переднего сиденья и тихо проговорил:
— Темный и страшный лес по-прежнему существует, друзья мои. За границами космоса, принадлежащего астронавтам и астрономам, за границами смутных, запутанных областей психиатрии Фрейда и Юнга, за границами сомнительных пси-полей доктора Райна, за границами земель, которыми правят политики, священники и врачи, далеко-далеко за границами всего этого мира, что ищет спасения в безумном, бестолковом, полуистерическом смехе — по-прежнему существует абсолютная неизвестность, затаившаяся до поры до времени, будто жуткий призрачный зверь, и столь же укутанная покровом тайны, что и всегда.
Наконец-то, ко всеобщей радости, «Фольксваген» пересек четкую границу тени от облака. Сразу повеяло холодком и потемнело. Отвернувшись от нас, Франц принялся напряженно и настойчиво рыскать глазами по ландшафту впереди, который, казалось, с исчезновением прикрытого облаком солнца внезапно расширился, обрел поразительную глубину и резкость.
Почти сразу его взгляд остановился на сером каменном утесе со скругленной верхушкой, который только что показался на противоположном краю каньона сбоку от нас. Франц похлопал мистера М. по плечу, а другой рукой показал на маленькую автостоянку у обочины, на косогоре, который пересекала дорога.
Потом, когда мистер М. резко свернул и машина со скрипом тормозов замерла почти на самом краю обрыва, Франц встал и, глядя поверх ветрового стекла, по-командирски ткнул рукой в сторону серого утеса, а другую руку с растопыренной пятерней вскинул вверх, призывая к молчанию.
Я поглядел на утес. Поначалу я не увидел ничего, кроме полудюжины слившихся воедино башенок из серого камня, которые выдавались над зарослями кустарника на вершине. Потом мне показалось, что на нем пристроилось последнее из досаждавших мне пятен от солнца — темное, пульсирующее, с расплывчатыми косматыми краями.
Я моргнул и перевел взгляд в сторону, стараясь сбросить его или, по крайней мере, сдвинуть вбок — в конце концов, это было всего лишь остаточное раздражение глазной сетчатки, зрительный фантом, который совершенно случайно на миг совпал с утесом.
Пятно не сдвинулось. Оно прилипло к скале — темный, просвечивающий, пульсирующий силуэт — словно его магнитом притягивала туда какая-то неведомая сила.
Я поежился, ощутив, как по напрягшемуся телу пробежал неприятный холодок от столь неестественного соединения пространства у меня в голове с пространством за ее пределами, столь жутковатой связи между тем, что видишь в реальном мире и тем, что плавает перед глазами, когда закрываешь их в темноте.
Я моргнул посильнее и помотал головой.
Без толку. Лохматый темный силуэт с расходящимися из него странными тонкими линиями прилип к утесу, словно некий неведомый зверь, вцепившийся в великана.
И вместо того, чтобы тускнеть, он наоборот становился все темней, точнее сказать, даже черней, тонкие линии блеснули черным глянцем, и вся эта штуковина в целом принялась с пугающей быстротой обретать ясность и выразительность, совсем как те бесформенные фантомы, что плавают перед глазами в темноте и иногда вдруг оборачиваются лицами, или масками, или звериными рылами, послушные разыгравшемуся воображению — хотя в тот момент я был бессилен изменить ход превращения того, что проявлялось на утесе.
Пальцы Вики до боли впились мне в руку. Сами того не сознавая, мы привстали и наклонились вперед, поближе к Францу. Мои собственные руки крепко вцепились в спинку переднего сиденья. Остался сидеть только мистер М., хотя он тоже напряженно всматривался в сторону утеса.
— Ой, это так похоже на… — начала было Вики хрипловатым сдавленным голосом, но резким взмахом руки с растопыренными пальцами Франц приказал ей замолчать. Потом, не отрывая взгляда от утеса, быстро опустил руку в карман пиджака и не глядя сунул нам что-то.
Краем глаза я увидел, что это были чистые белые карточки и огрызки карандашей. Мы с Вики их взяли — мистер М. тоже.
Франц хрипло прошептал:
— Не говорите, что видите. Напишите. Только основные впечатления. Прямо сейчас, скорей. Это долго не продлится — по-моему.
В течение нескольких последующих секунд мы вчетвером смотрели, торопливо царапали на карточках и поеживались — по крайней мере, могу сказать, что уж я-то точно чувствовал себя весьма неуютно, хотя и не настолько, чтоб сразу взять и отвести глаза.
Потом застывшее на утесе нечто внезапно пропало. Я понял, что и для остальных это произошло почти в то же самое мгновенье — по тому, как у них опали плечи, и по сдавленному вздоху, который испустила Вики.
Никто не произнес ни слова. Мгновенье мы переводили дух, потом пустили карточки по кругу и зачитали. Буквы на карточках прыгали и разъезжались в разные стороны — что бывает, когда торопливо царапаешь, не глядя на бумагу, — да еще, вдобавок, были начертаны явно дрожащей рукой, что особенно бросалось в глаза в наших с Вики записях. Записи были такие:
Вики Квинн:
Черный тигр, горящий ярко. Ослепительный мех — или тина. Оцепенение.
Франца Кинцмана:
Черная царица. Сверкающая мантия из множества нитей. Не оторвать глаз.
Моя (Гленна Сибьюри):
Гигантский паук. Черный маяк. Паутина. Притягивает взгляд.
Мистера М., почерк которого отличался наибольшей разборчивостью:
Ничего я не видел. Не считая трех людей, которые уставились на голую серую скалу, будто в ней распахнулись врата ада.
Мистер М. и взгляд поднял первым. Мы встретились с ним глазами. Губы у него скривились в неуверенной усмешке, в которой одновременно промелькнули и язвительность, и тревога.
Мгновенье спустя он произнес:
— М-да, неплохо вы загипнотизировали своих юных друзей, мистер Кинцман.
Франц спокойно отозвался:
— Значит, Эд, это ты так — гипнозом — объясняешь то, что произошло, или то, что произошло только на наш взгляд?
Тот пожал плечами.
— А чем же еще? — весело поинтересовался он. — У тебя есть какое-то другое объяснение, Франц? Особенно если учесть, что на меня это не подействовало?
Франц помедлил. Я с нетерпением ждал его ответа, страстно желая выяснить, не знал ли он об этом заранее, что очень походило на истину, и откуда знал, и сталкивался ли с чем-то подобным раньше. Ссылка на гипноз, хоть и вполне разумная, казалась полнейшей бессмыслицей.
Наконец, Франц покачал головой и твердо ответил:
— Нет.
Мистер М. пожал плечами и завел мотор.
Говорить никому из нас не хотелось. Пережитое было все еще с нами, покалывало нас изнутри, и когда свидетельство карточек оказалось столь неопровержимым, параллели столь точными, а убеждение в одинаковости восприятия столь твердым, можно было не вдаваться в более детальную расшифровку записей.
Вики только сказала мне, с небрежностью человека, лишний раз проверяющего какой-то момент, в котором он практически уверен:
— Черный маяк — это значит свет, но черный? Лучи тьмы?
— Конечно, — ответил я, и в той же самой небрежной манере спросил: — Твоя «тина», Вики, твои «нити», Франц — все это случайно не похоже на такие хрупкие проволочные модели трехмерных фигур, которыми пользуются на уроках геометрии — ажурные каркасы, заполненные пустотой? Демонстрирующие привязку точек к бесконечности?
Оба кивнули.
— Как и моя паутина, — сказал я, и на этом разговор и закончился.
Я вытащил сигарету, вспомнил про запрет и сунул ее обратно в нагрудный карман.
Вики опять подала голос:
— Наши описания… чем-то похожи на описания всяких фигур при гадании… каждый видит что-то свое…
Не получив ответа, она примолкла на полуслове.
Мистер М. остановил машину в начале узкой подъездной дорожки, круто сбегавшей вниз к дому, единственной видимой частью которого была плоская крыша, неровно засыпанная серым гравием, и выпрыгнул из-за руля.
— Спасибо, что подбросил, Франц, — сказал он. — Не забудь позвонить — телефон опять работает — если вас, ребята, надо будет куда-нибудь свозить на моей машине… или еще чего.
Он торопливо бросил взгляд на нас с Вики и нервозно улыбнулся:
— До свиданья, мисс Квинн, до свиданья, мистер Сибьюри. Постарайтесь больше не… — Тут он примолк, попросту бросил «Пока!» и быстро зашагал вниз по дорожке.
Но мы, конечно, догадались, что он хотел сказать: «Постарайтесь больше не видеть черных тигров с восемью ногами и женскими лицами» — или чего-нибудь в этом духе.
Франц перелез на водительское место. Как только «Фольксваген» тронулся с места, я понял, по какой причине обстоятельный мистер М. вызвался лично сесть за руль на горном участке. Не то чтобы Франц пытался заставить престарелый «Фольксваген» изображать из себя спортивный автомобиль, но манера езды была у него довольно своеобразная — с лихими поворотами руля и дергаными разгонами под завывание мотора.
Он пробормотал вслух:
— Одного только никак не пойму: почему этого не видел Эд Мортенсон? Если «видел», конечно, подходящее слово.
Так что в конце концов я точно выяснил фамилию мистера М. Вовремя, ничего не скажешь. Вики проговорила:
— Мне видится лишь одна возможная причина, мистер Кинцман. Он ехал не туда, куда едем мы.
II
«Вообразите себе чудовищного южноамериканского паука-птицееда, принявшего вдруг человеческий облик и наделенного разумом едва ли в меньшей мере, чем человек, и получите лишь самое приблизительное представление об ужасе, который способен вызвать этот жуткий портрет.»
М.Р. Джеймс, «Альбом Кэнона Элбрика»

Домик-На-Обрыве располагался где-то милях в двух за обиталищем мистера Мортенсона и тоже значительно ниже дороги, извивавшейся вдоль крутого («крутого» — это еще слабо сказано!) косогора. Вела к нему узенькая дорожка — только-только проехать на машине — явно одна-единственная. С одной стороны этой дорожки, сразу за цепочкой выкрашенных белой краской валунов на обочине, начинался практически отвесный обрыв глубиной футов в сто. С другой — поросший густым кустарником каменистый склон, который поднимался к основной дороге под углом сорок пять градусов.
Где-то через сотню ярдов подъездная дорожка расширялась, превращаясь в короткую и узкую площадочку или террасу, где и стоял Домик-На-Обрыве, который занимал чуть ли не половину всего свободного пространства. Франц, который преодолел начало дорожки с уверенной лихостью местного жителя, резко замедлил ход, как только показался дом, и «Фольксваген» пополз еле-еле, чтобы дать нам возможность в подробностях рассмотреть владения Франца, пока те еще находились под нами.
Дом действительно был выстроен на самом краю обрыва, который проваливался вниз даже еще глубже и отвесней, чем в начале подъездной дорожки. Со стороны въезда, не доходя до стены на каких-то два фута, спускался головокружительно крутой земляной склон практически без единого признака какой-либо растительности, такой геометрически ровный и гладкий, словно был частью колоссального коричневого конуса. Где-то на самом его верху цепочка коротких белых столбов, таких далеких, что не были видны подвешенные между ними провода, обозначала дорогу, с которой мы свернули. Мне показалось, что крутизна склона никак не меньше сорока пяти градусов — непривычному глазу горы всегда представляются невероятно крутыми, но Франц сказал, что там от силы тридцать — вроде еще немного, и весь склон поползет вниз.
1 2 3 4 5 6 7