— Братья, вы знаете, что люди из Империи презирают нас, — продолжал Аброгастес, — нас, повелителей звезд, презирают низкие и немощные, самодовольные ничтожества, надменные, богатые и высокомерные.
Гости беспокойно переглянулись.
— Что знают все эти люди, хвастающиеся своей культурой, утонченностью и роскошью, о трудностях, о боли и войнах, о сражениях и победах?
— Немного, господин, — вставил писец.
— Кто из них плыл в холодных, бурных черных водах, кто охотился на длинногривого льва, кто брел по снегу в месяц Игона, преследуя белого медведя, что шагал в самом пекле, с рюкзаком за спиной, тысячи миль до удаленной крепости, кто боролся с наводнениями, кто пересекал вброд бурлящие потоки, кто работал тяжелыми веслами, кто удерживал румпель речного судна, кто волок шесты для высоких шатров, кто жил один в лесу, встречал врагов на границах и одиноких шхерах, кто охотился на зверей и отбивался от них?
— Ни один из живущих в Империи, господин, — заверил писец.
— Они носят одежды из тонкого шелка и хлопка, а мы — домотканые рубища и звериные шкуры, — продолжал Аброгастес.
Гости напряженно молчали.
— Для кого существует на свете ягненок? — спросил Аброгастес.
— Для льва, господин, — ответил писец.
— А свинья?
— Для леопарда.
— А газель?
— Для викота.
— Для кого существуют рабыни?
— Для их хозяев, господин.
Бывшие гражданки Империи задрожали, лежа на грязном полу возле огромного копья.
— Империя обширна и богата, — с расстановкой произнес Аброгастес. — Ее протяженность и богатства безмерны.
— Империя неуязвима и вечна, — вставил кто-то из гостей.
— Была когда-то, — поправил Аброгастес. — А теперь Империи нет.
Гости переглянулись, ибо в существовании Империи никто не смел усомниться, как в существовании гор или звезд.
— Это верно, господин, — подтвердил писец.
— Империя уязвима? — неуверенно спросил кто-то.
— Давайте отправимся туда и вернемся на наши планеты с добычей, будем пировать и слушать легенды скальдов о наших подвигах! — предложил буйный на вид воин.
— А если Империя соберет войска и даже приготовится послать корабли за нами в погоню? — спросил Аброгастес.
— Пусть сначала найдут нас! — ответил воин, и гости возбужденно засмеялись.
— Неужели вы довольны жизнью хорьков и стервятников, ночных фильхенов, которые боязливо собирают объедки на дворцовых помойках?
— К чему ты говоришь об этом, могучий Аброгастес? — спросил дангар.
— Через стены можно перебраться, через реки — навести мосты, ворота можно разрушить, — проговорил Аброгастес.
Гости вновь переглянулись. Несмотря на всю ненависть к Империи, они боялись ее, либо как смутное, отдаленное присутствие у горизонта, опасное и пугающее, либо как явную и жуткую реальность, до которой могли внезапно дотронуться.
Гута лежала в грязи перед помостом.
Она постепенно начинала понимать, каким образом использовал ее Аброгастес — совершенно естественно, защищая собственные интересы, она в то же время оказала службу Аброгастесу, помогая ему объединить пирующих, дать им возможность выразить презрение олицетворению общей ненависти, — она невольно заставила их высказать гнев и недовольство любыми видами предательства и разрыва отношений, и таким образом она сама послужила намерениям Аброгастеса. Кроме того, важное значение имело ее обращение в рабство, превращение из священной девы, жрицы, в рабыню, объект общего желания, которую можно продать и купить на любом рынке. Несомненно, даже отвергая ее, Аброгастес демонстрировал рабыню как свое имущество. Очевидно, она помогла развлечь пирующих, как могла бы сделать это любая рабыня. Некоторые из присутствующих явно насладились ее танцем. Даже служение Гуты копью и ее танец имели свое значение. Она являла собой пример бывшим гражданкам Империи, показывая им, как следует вести себя по отношению к копью. Несомненно, ее танец дал им понять не только то, кто они такие, но и кем они стали. Многие стонали от беспомощного возбуждения и желания, некоторые вскрикивали. Всех рабынь желание заставляло ерзать и извиваться, некоторые едва понимали, что творится с ними. Ее танец подготовил рабынь для их служения. Теперь все они жаждали прикосновения хозяев. Несмотря на то, что в прошлом эти женщины были гражданками Империи, теперь они желали только ревностно служить. Они были готовы к этому даже сейчас, однако жизнь в рабстве кое-чему успела научить их.
— Империя уязвима, — кивнул Аброгастес. — Мы встречались с ее войсками на сотне планет, в тысяче крепостей и городов и побеждали их.
— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.
— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.
— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.
— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.
— Нет! — сердито возразили гости.
Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.
Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.
Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.
Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.
К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.
Она жаждала почувствовать надежность цепей.
Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?
На ее теле не было ни лоскутка.
На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.
Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.
Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.
Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.
— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного гостя на другого, — что мы слабы, что мы их боимся. Неужели ты слаб, Граник? А ты, Антон?
— Нет! — в один голос ответили они.
— А ты, Ингельд? — спросил Аброгастес.
— Нет, господин.
— Гротгар?
— Нет, отец! — свирепо воскликнул Гротгар.
— Генза? Оркон?
— Нет, господин, — ответили воины.
— Так кто здесь боится Империю? — вопросил Аброгастес.
— Империя сильна, — задумчиво проговорил один из воинов.
— Ты боишься ее? — настойчиво спросил Аброгастес.
— Нет, господин! — решительно отозвался воин.
— В Империи уверены, что мы не будем сражаться, что мы боимся! Они считают нас трусами! — блестя глазами, почти кричал Аброгастес.
— Они ошибаются, господин, — отозвался писец.
— Так они и вправду ошибаются? — обратился Аброгастес к гостям.
— Да, господин! — хором отозвались гости.
— Империя сильна, — вновь повторил один из нерешительных гостей.
— Империя, — усмехнулся Аброгастес, — немощна!
— Что, господин?
— Она немощна! — повторил Аброгастес. Затем он повернулся и, не обращая внимания на распростертую Гуту, вернулся на помост, где встал перед скамьей.
— У вас есть соглядатаи, господин? — спросил воин.
— Да, — кивнул Аброгастес.
— Пусть принесут кольца! — возвестил писец. Гости зашевелились, многие встревоженно заворчали.
Отвергнутая и испуганная Гута, не знающая, что будет с ней, лежала перед помостом. Ее еще сильнее встревожило то, что Аброгастес даже не взглянул в ее сторону, не ударил ее ногой, но еще больше она боялась, что в любой момент, по любой незначительной прихоти внимание гостей вновь будет обращено на нее.
«Наденьте на меня цепи, — еле слышно шептала она, — наденьте цепи!»
Аброгастес опустился на скамью между деревянных колонн.
«Мне нужны цепи, — не переставая, думала Гута. — Прикажите заковать меня, чтобы я не могла бежать, наденьте браслеты на руки и ноги, ошейник на шею, если вы захотите, чтобы я не могла спастись, чтобы я была в безопасности и знала, что буду жить по крайней мере еще одну ночь! Прикажите заковать меня, господин. Я умоляю об этом!»
— Я долго и много размышлял обо всем этом, — объявил Аброгастес.
— Отец, неужели обязательно приносить кольца? — вдруг спросил Ингельд.
— Сейчас самое время принести их, — возразил Аброгастес.
— Самое время? — удивился его сын.
— Да, — решительно отозвался Аброгастес.
— Время пришло! — подхватил Гротгар и ударил обоими кулаками по столу.
— Но Империя вечна! — возразил воин.
— Пусть будет вечной, — усмехнулся Аброгастес.
— Не понимаю…
Из боковой двери появились двое мужчин, несущих сундук с кольцами, окованный стальными полосами.
— Кольца, господин, — объявил оруженосец, стоящий слева от Аброгастеса с мечом своего господина в руке.
Гута умоляюще взглянула на одного из музыкантов, по-прежнему сидящих слева от помоста. Она не могла понять выражение его лица. Гута вздрогнула. Как приказали, она выразила в танце свои тайные мечты, свои секретные мысли, желания, саму себя, свое рабство, то, кто она такая. Она танцевала, как рабыня — бесстыдно и открыто, выражая себя до глубины души, беспомощно повергая себя на милость суровых повелителей. Она танцевала для Аброгастеса, как его беспомощная, смущенная, уязвимая и возбужденная рабыня. Что еще она могла сделать? Разве она могла еще что-нибудь отдать? Она потеряла все. Но он ногой сбросил ее с помоста, и, казалось, совершенно позабыл о ней.
Пришло время важных решений, а она была всего лишь недостойной, ничтожной рабыней.
Она пошевелилась и приподнялась на руках, глядя на весы, стрелка которых упорно склонялась к левой половине полукруглой шкалы, к черепу, указывающему, что больший вес в этот момент лежит на чаше смерти.
Неужели они забыли о ней и оставили все так, как есть? Значит, скоро за ней придут, схватят за руки и вытащат из зала, чтобы бросить псам?
Она вновь легла на пол и задрожала.
— Есть ли среди вас тот, кто никогда в жизни не мечтал о богатстве? — спросил Аброгастес.
Мужчины с усмешками переглянулись.
— Оно ждет нас, — продолжал Аброгастес. — Надо только набраться смелости взять это богатство! Империя похожа на морскую раковину — снаружи она твердая, но как только мы пробьем скорлупу, а я уверен, что мы в силах сделать это, то нас ничто не остановит, пока мы не достигнем сокровищниц и дворцов, не принесем свои цепи в сердце самой Телнарии!
— У них тысячи кораблей, много оружия, — возразил воин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43