У него оставалось еще десять минут. По всему дому гудел сигнал: «Все собирайтесь! Пора отправляться в шестидневное путешествие! Бегом! Помните о наказании!»
Том помнил, но ему хотелось оставить сообщение для незнакомки. Взяв со стола диктофон, он включил его и сказал: «Дорогая мисс Дженни Марлоу. Меня зовут Том Пим; мой каменатор стоит рядом с вашим. Я тоже актер; мы даже работаем с вами на одной студии. Я знаю, что поступаю несколько самонадеянно, но хочу вам сказать, что никогда не видел столь совершенной красоты. Вы очень красивы и, наверное, очень талантливы. Я бы с удовольствием посмотрел какое-нибудь из ваших выступлений. Не могли бы вы оставить для меня что-нибудь в пятой комнате? Думаю, хозяин не будет возражать. Искренне ваш Том Пим».
Он положил диктофон и задумался. Послание получилась немного нескладным, но, вероятно, это было то, что надо. Чрезмерная лесть или настойчивость могли бы попросту вывести Дженни из себя. Он дважды отметил ее красоту, но не слишком акцентировал на этом внимание. И ей трудно будет противиться проявлению внимания к предмету ее гордости — актерскому мастерству. Никто не знал об этом лучше его.
Том вошел в свой цилиндр, нажал на кнопку и посмотрел на часы. Пять минут до полуночи. Лампочка на огромном экране компьютера в полицейском участке не вспыхнет из-за него. Через десять минут полицейские Среды выйдут из своих каменаторов и приступят к своим обязанностям.
Десять минут между двумя днями. За это короткое время можно разрушить ад, и порою так и происходит. Но за то, чтобы стены времени стояли непоколебимо, приходится платить…
Том открыл глаза. Его ноги немного затекли, а голова качнулась вниз. Активация длится миллионную долю микросекунды, и сердце никогда не узнает, что было остановлено надолго, но мышцы все же не успевают моментально среагировать и удержать тело в прежнем положении.
Том нажал на кнопку и открыл дверь. Всякий раз, когда это происходило, ему казалось, что он включал новый день. Прошлой ночью, перед тем как войти в каменатор, Мейбл сделала макияж и теперь выглядела подчеркнуто свежо. Том сделал ей комплимент, отчего она радостно улыбнулась, и пообещал встретиться с ней за завтраком.
Поднимаясь наверх, Том остановился на полпути, дождался, когда все разбрелись по своим комнатам, затем тихонько вернулся в каменаторную и включил диктофон.
Голос с легкой хрипотцой, но мелодичный, сказал: «Дорогой мистер Пим. Я уже получала сообщения из других дней. Это интересно — общаться через бездну миров, если вы не возражаете против такого преувеличения. Но в подобном общении, если оно не ново, нет никакого смысла. Интерес к обитателю другого дня может принести только разочарование. Ведь этот человек — всего лишь голос и холодное неживое лицо в металлическом гробу. Я слишком поэтична. Извините. Но если человек вас не интересует, чего ради поддерживать отношения? Может, я и красива, но, помимо красоты, у меня есть и чувства.
Я могла бы вообще не ответить на ваше послание, но мне бы не хотелось обидеть вас или показаться невежливой. Так что, пожалуйста, не оставляйте больше сообщений».
Диктофон умолк, но Том ждал. Может быть, она сделала паузу для эффекта? Вот сейчас раздастся игривый смешок, и она скажет: «Но я не люблю огорчать мою публику. Пленка с записью моих выступлений в вашей комнате».
Однако молчание затянулось. Том выключил диктофон и пошел завтракать.
С 14.40 до 14.45 на работе полагалось отдыхать. Том лег в кровать, нажал на кнопку и через минуту уже спал. На сей раз Дженни ему приснилась; она была белой сияющей фигурой, появившейся из темноты и плывшей ему навстречу, и выглядела еще красивей, чем в каменаторе.
На службе Том настолько закрутился, что домой пришел только к ужину. Дольше задерживать его на работе администрация не могла, потому что поужинать на студии возможности не было.
Визгливый голос миссис Кутмар должен был зазвучать в динамике лишь через минуту, и Том еще успел бы сбегать в каменаторную, чтобы еще разок взглянуть на Дженни. Но он не стал этого делать. «Она меня околдовала, — думал он по пути в гостиную. — Нелепость какая. Я взрослый мужик, в конце концов. Может, стоит показаться психиатру?»
Да, напиши заявление и жди, пока психиатр найдет для тебя время, — дней триста, если повезет. А если этот психиатр не поможет, пиши заявление другому и жди еще триста дней.
Заявление… Том замедлил шаг. Заявление. А как насчет запроса, но не психиатру, а о переходе? Почему бы и нет? Что он теряет? Может, конечно, ничего не выйдет, но попытка-то не пытка.
Но даже достать бланк для запроса оказалось не так-то просто. Чтобы заполучить его, Том провел два выходных в очереди в Центральном городском бюро Сначала ему дали не тот бланк, и пришлось стоять еще раз. Отдельной очереди для тех, кто хотел поменять день, не было, поскольку не находилось достаточно желающих, которые могли бы ее составить. Таким образом, ему пришлось выстоять очередь в общий отдел Центра передвижения Департамента важных замен и в Бюро переводов. Ни одно из этих учреждений эмиграцией в другие дни не занималось.
Получив наконец вожделенный бланк, Том не отошел от окошка, пока не проверил номер его формы и не попросил служащего перепроверить все еще раз. Очередь за спиной кричала и ругалась, но Том ни на что не обращал внимания и, лишь убедившись, что все действительно в порядке, направился в другой конец огромного зала, где снова встал в очередь — на сей раз к компостеру.
Через два часа он уселся за некое подобие школьной парты с вращающимся верхом, над которой размещался большой экран, вставил бланк в прорезь и, глядя на проекцию, принялся нажимать на компостерные кнопки, помечая нужные места против соответствующих вопросов. После чего оставалось только опустить бланк в другую щель и надеяться, что он не затеряется и всю эту муторную процедуру не придется повторять.
В этот вечер Том спустился в каменаторную, прислонился лбом к металлической стенке цилиндра и, обращаясь к строгому лицу за дверью, пробормотал: «Должно быть, я действительно влюбился по уши, раз уж отважился пройти через все это. А ты ничего не знаешь. Но даже если бы и знала, то вряд ли оценила бы мой подвиг. Ведь я тебе совершенно безразличен».
Чтобы доказать себе, что он все еще владеет своим серым веществом, Том прихватил с собой Мейбл и отправился на вечеринку, которую устраивал продюсер Сол Воремволф. Он только что сдал государственный экзамен и получил статус «А-13». Это означало, что в свое время — если, конечно, его не покинут удача и трудолюбие, — он сможет стать исполнительным вице-президентом студии.
Вечеринка удалась, и Том с Мейбл вернулись приблизительно за полчаса до каменирования. Том постарался воздержаться от чрезмерного употребления ликера, дабы не стать легкомысленным и не поддаться чарам Мейбл. Впрочем, он знал, что несмотря на предпринятые предосторожности выйдет из каменатора помятым и в полной мере ощутит все последствия вечеринки, а на работе будет выглядеть и чувствовать себя черт знает как.
С извинениями он отстранил Мейбл и направился в каменаторную первым. И вовсе не потому, что хотел закаменироваться раньше времени. Сделать это в неурочный час было невозможно, ведь каменгторы активировались в строго определенный срок.
Том подошел к цилиндру Дженни и постучал по двери: «Я весь вечер старался не думать о тебе. Мне хотелось быть честным по отношению к Мейбл. Ведь это непорядочно — быть с ней и все время думать о тебе».
В любви все справедливо…
Том записал было для Дженни еще одно сообщение, но, подумав, уничтожил его. Зачем' Кроме того, он знал, что сипит с перепоя, а ему хотелось предстать перед ней в лучшем своем виде.
Для чего ему это? Какое ей до него дело?
Просто ему так хотелось. И в этом не было никакой причины или логики: он любил эту запретную, недостижимую, далекую и в то же время такую близкую девушку.
В каменаторную тихонько вошла Мейбл.
— Ты псих!
Том аж подскочил. Почему? Ему нечего стыдиться. Тогда отчего он так зол на нее? Его замешательство было понятно, а вот гнев…
Мейбл рассмеялась, и Том обрадовался: теперь все можно было обратить в шутку. Он принялся недовольно на нее ворчать. Мейбл послушала-послушала и, развернувшись, удалилась, но через минуту вернулась, ведя за собой остальных жителей дома. Приближалась полночь.
К этому моменту Том уже находился в цилиндре. Неожиданно он вышел, откатил на колесиках каменатор Дженни и развернул свой так, чтобы видеть ее, стоя внутри. Затем вернулся обратно и нажал на кнопку. Пара прозрачных дверей слегка исказила лицо Дженни. Казалось, она переместилась больше, чем просто в пространстве, — во времени, в недостижимости.
Тремя днями позже, зимой, Том получил письмо. Проходя мимо почтового ящика у входа, он услышал жужжание и остановился. Ждать пришлось недолго: через несколько секунд письмо напечаталось и выскочило в щель. Это был ответ на его просьбу перейти в Среду.
Отказано. Основание: нет веских причин для перехода.
Это была правда. Но он не мог сообщить им настоящую причину, которая была менее убедительна, чем указанная Он прокомпостировал клетку напротив номера 12: «Попасть в Среду, где мой талант мог бы лучше реализоваться».
Он ругался, он пришел в ярость: поменять свой день на любой другой — его человеческое, гражданское право1 Это должно быть его правом Ну и что, что процесс перехода чрезвычайно хлопотен? Ну и что, что необходимо переслать его документы и все записи о нем с момента рождения? Ну и что… Том мог злиться сколько угодно, но это ничего не меняло. Он прикован к Вторнику.
— Пока нет, — пробормотал он. — Пока нет. К счастью, я могу подать неограниченное количество запросов. Я пошлю еще один. Они думают, что отвязались от меня? Ха! Ладно, я их доконаю! Человек против машины. Человек против системы. Человек против бюрократии, игра без правил.
Прошло двадцать зимних дней, промчались восемь весенних, и опять наступило лето. На второй из двенадцати дней лета он получил ответ на очередной запрос.
Это был не отказ, но и не согласие. В письме говорилось: если он считает, что ему будет психологически лучше в Среде, поскольку так сказал астролог, то ему следует достать заключение психиатра по поводу астрологического анализа.
Том Пим сделал антраша. Слава Богу, что он живет в такое время, когда астрологов уже не считают шарлатанами. Люди — массы — заявили, что астрология необходима и должна быть легализована и уважаема. Таким образом, закон прошел, и у Тома Пима был шанс.
Он спустился в каменаторную, поцеловал дверь цилиндра и рассказал Дженни Марлоу хорошие новости. Та не отреагировала, но Тому показалось, что ее глаза стали чуть-чуть светлее. Это была, конечно, только игра его воображения, но ему нравилось так думать.
На то, чтобы добиться консультации у психиатра и трижды посетить врача, Том потратил еще один год, еще сорок восемь дней. Доктор Зигмунд Трауриг был другом доктора Стелелы, астролога, и для Тома, таким образом, все упрощалось.
— Я тщательно изучил графики доктора Стелелы и внимательно проанализировал вашу навязчивую идею насчет этой женщины, — сказал доктор. — Я согласен с доктором Стелелой в том, что БЫ всегда будете несчастны во Вторнике, но не уверен, что в Среде вы станете счастливее. Однако, если вас так заклинило на этой мисс Марлоу, думаю, что вам следует отправиться в Среду. Но только в том случае, если вы подпишете соглашение встретиться с психиатром для дополнительного обследования.
Только потом Том Пим осознал, что доктор мог просто отказать ему, сославшись на большое количество пациентов. Но тогда подобная мысль была бы неблагодарностью по отношению к доктору.
Теперь ему оставалось ждать, пока все необходимые бумаги перешлют в инстанции Среды Его битва была выиграна только наполовину, поскольку другой чиновник мог запросто прекратить дело. Но если Том добьется своей цели, что тогда? Дженни может отвергнуть его, и второго шанса у него уже не будет.
Думать о том, что это может случиться, было невыносимо, но ведь и такой поворот событий не исключался.
Том погладил дверь и прижался к ней губами.
— Пигмалион мог по крайней мере прикоснуться к Галатее, — сказал он. — Уверен, что боги — великие немые бюрократы — сжалились бы надо мной, потому что я этого сделать не могу. Уверен.
Психиатр сказал, что Том не способен к настоящим и продолжительным отношениям с женщиной, как и множество мужчин этого мира, привыкших к легкопреходящим связям. Он влюбился в Дженни Марлоу по нескольким причинам. Прежде всего она может походить на кого-нибудь из его детства. Скажем, на мать. Нет? Хорошо. Глубокая и важная правда заключается в том, что он любит мисс Марлоу потому, что она не может отвергнуть его, прогнать или стать надоедливой, ворчать, плакать, кричать и тому подобное. Он любит ее потому, что она недосягаема и безмолвна.
1 2 3