Тут он вспомнил слова Пага и обратил внимание, что ветер клонит камыш влево. Надо просто плыть в ту сторону, пока под ногами не окажется дно; тогда можно будет выйти на берег.
Через минуту он почувствовал под ногами твердую почву и пошел через заросли тростника к небольшой группе деревьев на берегу. Еще бредя по грудь в воде, он оказался в зеленой тени ветвей, низко нависших над водой. Дно постепенно повышалось. Джеймс ощущал некоторую неловкость — было Непривычно шагать совсем голым, но вокруг никого не было, и оставалось только проскочить несколько футов до пруда, где лежала его одежда.
Джеймс шагнул и внезапно провалился: течение вырыло узкий канал глубиной футов в шесть; Джеймс вынырнул, отплевываясь, поплыл к дальнему краю и снова почувствовал дно под ногами.
Услышав чириканье над головой, он подумал: а не смеется ли птичка над его неловкостью? Вздохнув, Джеймс побрел к берегу, который, судя по тому, что он видел сквозь заросли, находился всего в нескольких шагах. Стоя по колено в воде, Джеймс оказался перед непроходимой стеной зелени. Он присел и начал пробираться под ветвями. Подавшись вправо, где, как он полагал, можно быстрее выбраться на берег, он снова провалился. Дальше он продвигался медленно, ощущая при этом, что очень сильно отклонился от того места, где положил одежду. Вот тебе и приятное плавание перед завтраком!
Колени царапнули камешки на дне, Джеймс развел руками стебли тростников — и остолбенел. Не далее чем в ярде от него сияло обнаженное женское тело, с кожей нежной как у младенца. Женщина стояла спиной к нему. Она выжимала светлые, почти белые волосы. В такой позе ее бедра и ягодицы выглядели особенно привлекательно.
Джеймс задержал дыхание. Уже испытанное им этим утром чувство тревоги и восторга поразило его как удар. Он ощутил такое смущение, словно это она застала его в пруду. Остаться стоять неподвижно, уйти, сказать что-нибудь? Он не знал, что делать.
Выучка заставила его остаться на месте. Потом появилось еще одно ощущение
— напряжение в низу живота и в паху.
— Такой прелести я еще не видел, — едва не сказал он вслух.
Молодая женщина тут же обернулась, прижав руки ко рту, словно ее испугал шум. И Джеймс увидел, что ее тело так же прекрасно спереди, как и сзади. У нее была стройная, как у танцовщицы, фигура — руки и шея длинные, живот плоский, груди небольшие, но полные, манящие. Она убрала руку от лица, и Джеймс заметил высокий лоб, изящные скулы и бледно-розовые губы. Широко раскрытые от изумления глаза синели зимним льдом. Все эти подробности запечатлелись в его сознании в одно мгновение. Вдруг ее глаза сузились, и в голове Джеймса разорвался огненный шар боли.
Он упал навзничь, словно сраженный мечом, услышал собственный крик, с головой оказался в воде и потерял сознание.
***
Он плыл среди воспоминаний — вот он играет на мостовой и всего боится. Чужаки несли опасность, но не проходило и дня без чужаков в каморке его матери. Каждый день страшные мужчины с громкими голосами мелькали вокруг: кто-то не замечал его, кто-то пытался ненадолго его развлечь, похлопав по макушке или сказав словцо-другое.
Потом ночь, когда она умерла и никто не пришел. Человек со шрамом услышал, как он плачет, и сбежал. Джимми, ступая босыми ножками по лужам крови, выбрался из дома.
Драки с другими мальчишками за кости и хлебные корки на помойках трактиров, сырая пшеница и кукуруза, высыпавшиеся из мешков фермеров на рынке, — их тоже можно было есть. Капли горького вина в почти пустой бутылке. Редкая монетка от прохожего, на которую можно купить горячий пирог. Вечный голод.
Чей-то голос в темноте спрашивает его, насколько он ловок. Он оказался ловким. Очень ловким. И начал жизнь у пересмешников.
Опасности всегда подстерегали его. Ни друзей, ни приятелей не было у Джимми Руки, его защищали только правила гильдии. Но у него был свой дар, и Хозяин прощал небольшие прегрешения тому, кто в столь нежном возрасте приносил так много прибыли.
Потом снова появился человек со шрамом. Джимми тогда было двенадцать лет. Джимми не мстил — он просто подсыпал пьяному сонного порошка в вино, и человек со шрамом умер, не узнав о соображениях, двигавших убийцей; его лицо почернело, язык вывалился изо рта, глаза выкатились из орбит, а сын убитой им шлюхи наблюдал за его агонией через трещину в потолке. Джимми не торжествовал, но стал надеяться, что его матери в могиле теперь спокойнее. Он так и не узнал, как ее звали. Ему хотелось плакать, но он не умел. Честно говоря, после смерти матери он плакал два, нет, три раза. Когда Анита лежала неподвижно, отравленная стрелой, и когда он думал, что Арута умер. В горе нет ни стыда, ни слабости. Он плакал и в пещере, когда его поймал горный змей. И никому не мог признаться, как он тогда испугался.
А вот и другие воспоминания — в своем ремесле он проявил невероятные, какие-то нечеловеческие способности. Потом он открыл, что его, судьба связана с великими событиями: он помог принцу и принцессе прятаться от преследований тайной полиции Крондора во время правления безумного короля Родрика. Он бился не на жизнь, а на смерть с ночным ястребом на крышах Крондора — тогда он, сам того не зная, защищал жизнь принца Ару ты. Дважды он ездил на север, принимал участие в великих битвах при Арменгаре и Сетаноне; мир, наступивший после них, не позволил вернуться повелителям драконов.
Сейчас его звали Джеймсом.
Джеймса окутал туман приятных воспоминаний, а было их немного — он служил Аруте, и тот возвысил его, дав должность при дворе; потом Джеймс получил новое назначение и стал канцлером Крондора — после герцога Гардана это было второе место при дворе принца. Мелькали лица — знакомые, незнакомые: воры, убийцы, аристократы, крестьяне. Женщины. Он помнил многих — потому что рано начал обращать на них внимание, а когда возвысился, то получил право выбирать любую. Ему всегда чего-то не хватало. Чего-то важного. Ему представилась обнаженная фигура женщины — она брела по озеру, выжимая мокрые волосы. Изумительное зрелище.
Лицо со светло-голубыми глазами и губами цвета бледной розы. Глаза внимательно вглядываются в душу Джеймса. Его душа заполняется таинственными и прекрасными ощущениями, и Джеймсу опять хочется плакать. Он ежится под этим проницательным взором. Взор пронзает его насквозь, и у Джеймса не остается от него секретов. «Я потерялся! Мне так одиноко!» — всхлипнул он; вместе с ним заплакал ребенок, увидев, как умерла его мать; заплакал мальчик
— перед ним лежала принцесса, раненная отравленной арбалетной стрелой; заплакал и юноша, зная, что умирает единственный человек, которому он доверял; заплакал мужчина, вспоминая боль и муку, страх и одиночество, сопровождавшие его с самого рождения.
Джеймс очнулся на берегу — боль еще терзала его душу. Он сел, закрывая рукой голову, словно опасаясь удара сверху, — по-прежнему мокрый и голый.
— Боль пройдет, — произнес чей-то голос.
Джеймс обернулся, и боль действительно прошла. Он увидел молодую женщину, сидевшую на берегу в нескольких шагах от него. Она тоже была обнажена.
Никогда еще Джеймсу так не хотелось бежать. Никогда он не испытывал такого страха, как при виде ослепительно красивой молодой женщины, сидящей совсем рядом. К глазам подступили непрошеные слезы.
— Кто ты? — прошептал он. Ему хотелось бежать, но еще больше хотелось остаться рядом с этой женщиной.
Она медленно поднялась и встала рядом с ним. Потом опустилась на колени и приблизила лицо к его лицу. В его голове раздался голос: «Джеймс, я — Гамина».
Джеймс снова испугался, да так, что не мог пошевелиться.
— Ты говоришь прямо в моей голове, — сказал он.
— Да, — ответила она вслух. — Я слышу твои мысли. — Она немного помолчала. — Нет, это не совсем так, но я знаю, о чем ты думаешь, если ты не захочешь скрыть это от меня.
Джеймс попытался вспомнить, что с ним случилось. У него опять заболела голова.
— Что со мной было?
— Твои мысли испугали меня. А я, как ты понял, могу себя защитить.
Джеймс поднял руку ко лбу.
— Да, — только и мог он сказать.
Протянув руку, она коснулась его щеки.
— Прости меня. Я не со зла. Я могу очень повредить человеку. Талант может быть использован и во вред.
Прикосновение ее руки и волновало, и успокаивало Джеймса. Трепет, зародившийся в груди, отозвался в паху. Он тихо спросил:
— Кто ты?
Она улыбнулась.
— Я Гамина. Дочь Пага и Кейталы. — Потянувшись к нему, она нежно поцеловала его в губы. — Я — та, которую ты искал, ты — тот, кого ждала я.
Джеймс впервые почувствовал себя маленьким, беспомощным ребенком.
— Я боюсь, — прошептал он.
— Не бойся, — прошептала она в ответ. Крепко обняв Джеймса, она мысленно обратилась к нему: «Я оглушила тебя, и ты упал в воду. Ты бы захлебнулся, если бы я не вытащила тебя. Твои мысли были открыты мне так же, как тебе — мои. Если бы ты обладал моим даром, то знал бы обо мне все, как я знаю о тебе, Джимми».
— Но как… — Джимми не узнал свой голос. Она села, утерла соленые слезы на его щеках и, притянув его, как ребенка, к груди, стала гладить его по голове.
— Ты никогда больше не будешь одинок.
***
Боуррик и Эрланд сидели рядом, наслаждаясь завтраком, состоявшим из немалого количества блюд. Помимо яств кухни Королевства, перед ними стояло немало кешианских деликатесов. Вместе с гостями завтракала семья Пага, а также Кулган и Мичем. Рядом с Кейталой и Локлиром оставались свободные места.
— Кузен Паг, сколько человек сейчас здесь живет? — спросил Эрланд.
— На этот вопрос лучше ответит Кейтала, — сказал Паг, улыбнувшись жене.
— Здесь и на берегу всего насчитывается около тысячи наших семей, — ответила Кейтала. — На острове… — Она вдруг замолчала. Все повернулись к ней.
В дальнем конце зала отворилась дверь, и вошел Джеймс, он сопровождал молодую женщину в платье цвета лаванды.
Девушка подбежала к Пагу и поцеловала его в щеку. Потом она посмотрела на Кейталу, словно говорила ей что-то, хотя не прозвучало ни слова. На глазах Кейталы выступили слезы; она улыбнулась. Паг повернулся к Джеймсу, ожидая, что он скажет.
— Джеймс… — произнес Локлир.
Джеймс откашлялся и, как школьник, отвечающий урок, начал:
— Милорд Паг, я имею честь просить позволения… просить руки вашей дочери…
Боуррик и Эрланд с недоумением переглянулись, а потом уставились на Локлира. Тот, бывший другом Джеймса с того самого момента, когда оба они появились во дворце, был изумлен не меньше братьев.
Глава 4. ЗАБОТЫ
Боуррик покачал головой.
— Что тебя тревожит? — спросил Эрланд.
— Меня беспокоит дядя Джимми, — вздохнул Боуррик.
Эрланд на ходу повернулся, чтобы взглянуть на брата.
— Обычно ты ни о ком не беспокоишься, особенно о дяде Джимми.
Вечернее небо приобретало темный, чернильный оттенок; средняя луна еще не взошла. Вечер обещал развлечения страждущим, а именно за развлечениями и направлялись сейчас братья к переправе.
— Нет никого глупее мужчины, испытывающего эрекцию, говаривал нам дядя Джимми, верно? — произнес Боуррик остановившись.
Эрланд рассмеялся.
— Кроме дяди Локи. Он от этого только хитрее становится.
— Только когда стоит вопрос, куда поместить его большой меч. В остальных случаях он такой же, как и все.
— Исключая дядю Джимми.
— Верно, — согласился Боуррик. — У него всегда был выбор, уж мы-то с тобой знаем, но раньше он не терял головы и не давал глупых обещаний. А теперь — встретил эту женщину и… — Он замолчал, не находя слов.
— Колдовство…
— Вот именно! — воскликнул Боуррик. — А где еще найти колдовство, как не на острове чародеев!
— Ты думаешь, его околдовали? Навели чары?
— Да, чары весьма определенного свойства, — произнес из темноты скрипучий голос.
Братья, обернувшись, увидели грузного человека на бревне неподалеку от них. Он сидел неподвижно, и поэтому юноши не заметили его, пока он не заговорил. Подойдя поближе, принцы увидели, что это старый чародей Кулган.
— Что ты хочешь сказать? — с подозрением спросил Боуррик.
Кулгаи рассмеялся и протянул юношам морщинистую руку.
— Помогите старику подняться.
Эрланд помог ему, и старик встал, опираясь одной рукой на плечо юноши, а другой — на большой деревянный посох.
— Пойду пройдусь с вами до парома. Я так понял, вы поехали искать на свои головы приключений. Юнцы вашего возраста только этим и занимаются.
— Ты говорил про чары, — нетерпеливо напомнил Боуррик.
Старик опять засмеялся.
— Когда ваш дед был немного старше вас, он был так же нетерпелив. Все ответы ему нужны были немедленно. Не один год потребовался ему, чтобы научиться терпению. И у отца вашего есть тот же недостаток, только он очень хорошо его скрывает. Да и вообще, Арута лучше всех знает, как держать себя в руках.
— Да, — согласился Эрланд, — но не с нами.
Кулган мрачно посмотрел на братьев.
— Да что вы об этом знаете! Может быть, вы то и дело машете мечами, но что вам, избалованным детям, знать о самообладании?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Через минуту он почувствовал под ногами твердую почву и пошел через заросли тростника к небольшой группе деревьев на берегу. Еще бредя по грудь в воде, он оказался в зеленой тени ветвей, низко нависших над водой. Дно постепенно повышалось. Джеймс ощущал некоторую неловкость — было Непривычно шагать совсем голым, но вокруг никого не было, и оставалось только проскочить несколько футов до пруда, где лежала его одежда.
Джеймс шагнул и внезапно провалился: течение вырыло узкий канал глубиной футов в шесть; Джеймс вынырнул, отплевываясь, поплыл к дальнему краю и снова почувствовал дно под ногами.
Услышав чириканье над головой, он подумал: а не смеется ли птичка над его неловкостью? Вздохнув, Джеймс побрел к берегу, который, судя по тому, что он видел сквозь заросли, находился всего в нескольких шагах. Стоя по колено в воде, Джеймс оказался перед непроходимой стеной зелени. Он присел и начал пробираться под ветвями. Подавшись вправо, где, как он полагал, можно быстрее выбраться на берег, он снова провалился. Дальше он продвигался медленно, ощущая при этом, что очень сильно отклонился от того места, где положил одежду. Вот тебе и приятное плавание перед завтраком!
Колени царапнули камешки на дне, Джеймс развел руками стебли тростников — и остолбенел. Не далее чем в ярде от него сияло обнаженное женское тело, с кожей нежной как у младенца. Женщина стояла спиной к нему. Она выжимала светлые, почти белые волосы. В такой позе ее бедра и ягодицы выглядели особенно привлекательно.
Джеймс задержал дыхание. Уже испытанное им этим утром чувство тревоги и восторга поразило его как удар. Он ощутил такое смущение, словно это она застала его в пруду. Остаться стоять неподвижно, уйти, сказать что-нибудь? Он не знал, что делать.
Выучка заставила его остаться на месте. Потом появилось еще одно ощущение
— напряжение в низу живота и в паху.
— Такой прелести я еще не видел, — едва не сказал он вслух.
Молодая женщина тут же обернулась, прижав руки ко рту, словно ее испугал шум. И Джеймс увидел, что ее тело так же прекрасно спереди, как и сзади. У нее была стройная, как у танцовщицы, фигура — руки и шея длинные, живот плоский, груди небольшие, но полные, манящие. Она убрала руку от лица, и Джеймс заметил высокий лоб, изящные скулы и бледно-розовые губы. Широко раскрытые от изумления глаза синели зимним льдом. Все эти подробности запечатлелись в его сознании в одно мгновение. Вдруг ее глаза сузились, и в голове Джеймса разорвался огненный шар боли.
Он упал навзничь, словно сраженный мечом, услышал собственный крик, с головой оказался в воде и потерял сознание.
***
Он плыл среди воспоминаний — вот он играет на мостовой и всего боится. Чужаки несли опасность, но не проходило и дня без чужаков в каморке его матери. Каждый день страшные мужчины с громкими голосами мелькали вокруг: кто-то не замечал его, кто-то пытался ненадолго его развлечь, похлопав по макушке или сказав словцо-другое.
Потом ночь, когда она умерла и никто не пришел. Человек со шрамом услышал, как он плачет, и сбежал. Джимми, ступая босыми ножками по лужам крови, выбрался из дома.
Драки с другими мальчишками за кости и хлебные корки на помойках трактиров, сырая пшеница и кукуруза, высыпавшиеся из мешков фермеров на рынке, — их тоже можно было есть. Капли горького вина в почти пустой бутылке. Редкая монетка от прохожего, на которую можно купить горячий пирог. Вечный голод.
Чей-то голос в темноте спрашивает его, насколько он ловок. Он оказался ловким. Очень ловким. И начал жизнь у пересмешников.
Опасности всегда подстерегали его. Ни друзей, ни приятелей не было у Джимми Руки, его защищали только правила гильдии. Но у него был свой дар, и Хозяин прощал небольшие прегрешения тому, кто в столь нежном возрасте приносил так много прибыли.
Потом снова появился человек со шрамом. Джимми тогда было двенадцать лет. Джимми не мстил — он просто подсыпал пьяному сонного порошка в вино, и человек со шрамом умер, не узнав о соображениях, двигавших убийцей; его лицо почернело, язык вывалился изо рта, глаза выкатились из орбит, а сын убитой им шлюхи наблюдал за его агонией через трещину в потолке. Джимми не торжествовал, но стал надеяться, что его матери в могиле теперь спокойнее. Он так и не узнал, как ее звали. Ему хотелось плакать, но он не умел. Честно говоря, после смерти матери он плакал два, нет, три раза. Когда Анита лежала неподвижно, отравленная стрелой, и когда он думал, что Арута умер. В горе нет ни стыда, ни слабости. Он плакал и в пещере, когда его поймал горный змей. И никому не мог признаться, как он тогда испугался.
А вот и другие воспоминания — в своем ремесле он проявил невероятные, какие-то нечеловеческие способности. Потом он открыл, что его, судьба связана с великими событиями: он помог принцу и принцессе прятаться от преследований тайной полиции Крондора во время правления безумного короля Родрика. Он бился не на жизнь, а на смерть с ночным ястребом на крышах Крондора — тогда он, сам того не зная, защищал жизнь принца Ару ты. Дважды он ездил на север, принимал участие в великих битвах при Арменгаре и Сетаноне; мир, наступивший после них, не позволил вернуться повелителям драконов.
Сейчас его звали Джеймсом.
Джеймса окутал туман приятных воспоминаний, а было их немного — он служил Аруте, и тот возвысил его, дав должность при дворе; потом Джеймс получил новое назначение и стал канцлером Крондора — после герцога Гардана это было второе место при дворе принца. Мелькали лица — знакомые, незнакомые: воры, убийцы, аристократы, крестьяне. Женщины. Он помнил многих — потому что рано начал обращать на них внимание, а когда возвысился, то получил право выбирать любую. Ему всегда чего-то не хватало. Чего-то важного. Ему представилась обнаженная фигура женщины — она брела по озеру, выжимая мокрые волосы. Изумительное зрелище.
Лицо со светло-голубыми глазами и губами цвета бледной розы. Глаза внимательно вглядываются в душу Джеймса. Его душа заполняется таинственными и прекрасными ощущениями, и Джеймсу опять хочется плакать. Он ежится под этим проницательным взором. Взор пронзает его насквозь, и у Джеймса не остается от него секретов. «Я потерялся! Мне так одиноко!» — всхлипнул он; вместе с ним заплакал ребенок, увидев, как умерла его мать; заплакал мальчик
— перед ним лежала принцесса, раненная отравленной арбалетной стрелой; заплакал и юноша, зная, что умирает единственный человек, которому он доверял; заплакал мужчина, вспоминая боль и муку, страх и одиночество, сопровождавшие его с самого рождения.
Джеймс очнулся на берегу — боль еще терзала его душу. Он сел, закрывая рукой голову, словно опасаясь удара сверху, — по-прежнему мокрый и голый.
— Боль пройдет, — произнес чей-то голос.
Джеймс обернулся, и боль действительно прошла. Он увидел молодую женщину, сидевшую на берегу в нескольких шагах от него. Она тоже была обнажена.
Никогда еще Джеймсу так не хотелось бежать. Никогда он не испытывал такого страха, как при виде ослепительно красивой молодой женщины, сидящей совсем рядом. К глазам подступили непрошеные слезы.
— Кто ты? — прошептал он. Ему хотелось бежать, но еще больше хотелось остаться рядом с этой женщиной.
Она медленно поднялась и встала рядом с ним. Потом опустилась на колени и приблизила лицо к его лицу. В его голове раздался голос: «Джеймс, я — Гамина».
Джеймс снова испугался, да так, что не мог пошевелиться.
— Ты говоришь прямо в моей голове, — сказал он.
— Да, — ответила она вслух. — Я слышу твои мысли. — Она немного помолчала. — Нет, это не совсем так, но я знаю, о чем ты думаешь, если ты не захочешь скрыть это от меня.
Джеймс попытался вспомнить, что с ним случилось. У него опять заболела голова.
— Что со мной было?
— Твои мысли испугали меня. А я, как ты понял, могу себя защитить.
Джеймс поднял руку ко лбу.
— Да, — только и мог он сказать.
Протянув руку, она коснулась его щеки.
— Прости меня. Я не со зла. Я могу очень повредить человеку. Талант может быть использован и во вред.
Прикосновение ее руки и волновало, и успокаивало Джеймса. Трепет, зародившийся в груди, отозвался в паху. Он тихо спросил:
— Кто ты?
Она улыбнулась.
— Я Гамина. Дочь Пага и Кейталы. — Потянувшись к нему, она нежно поцеловала его в губы. — Я — та, которую ты искал, ты — тот, кого ждала я.
Джеймс впервые почувствовал себя маленьким, беспомощным ребенком.
— Я боюсь, — прошептал он.
— Не бойся, — прошептала она в ответ. Крепко обняв Джеймса, она мысленно обратилась к нему: «Я оглушила тебя, и ты упал в воду. Ты бы захлебнулся, если бы я не вытащила тебя. Твои мысли были открыты мне так же, как тебе — мои. Если бы ты обладал моим даром, то знал бы обо мне все, как я знаю о тебе, Джимми».
— Но как… — Джимми не узнал свой голос. Она села, утерла соленые слезы на его щеках и, притянув его, как ребенка, к груди, стала гладить его по голове.
— Ты никогда больше не будешь одинок.
***
Боуррик и Эрланд сидели рядом, наслаждаясь завтраком, состоявшим из немалого количества блюд. Помимо яств кухни Королевства, перед ними стояло немало кешианских деликатесов. Вместе с гостями завтракала семья Пага, а также Кулган и Мичем. Рядом с Кейталой и Локлиром оставались свободные места.
— Кузен Паг, сколько человек сейчас здесь живет? — спросил Эрланд.
— На этот вопрос лучше ответит Кейтала, — сказал Паг, улыбнувшись жене.
— Здесь и на берегу всего насчитывается около тысячи наших семей, — ответила Кейтала. — На острове… — Она вдруг замолчала. Все повернулись к ней.
В дальнем конце зала отворилась дверь, и вошел Джеймс, он сопровождал молодую женщину в платье цвета лаванды.
Девушка подбежала к Пагу и поцеловала его в щеку. Потом она посмотрела на Кейталу, словно говорила ей что-то, хотя не прозвучало ни слова. На глазах Кейталы выступили слезы; она улыбнулась. Паг повернулся к Джеймсу, ожидая, что он скажет.
— Джеймс… — произнес Локлир.
Джеймс откашлялся и, как школьник, отвечающий урок, начал:
— Милорд Паг, я имею честь просить позволения… просить руки вашей дочери…
Боуррик и Эрланд с недоумением переглянулись, а потом уставились на Локлира. Тот, бывший другом Джеймса с того самого момента, когда оба они появились во дворце, был изумлен не меньше братьев.
Глава 4. ЗАБОТЫ
Боуррик покачал головой.
— Что тебя тревожит? — спросил Эрланд.
— Меня беспокоит дядя Джимми, — вздохнул Боуррик.
Эрланд на ходу повернулся, чтобы взглянуть на брата.
— Обычно ты ни о ком не беспокоишься, особенно о дяде Джимми.
Вечернее небо приобретало темный, чернильный оттенок; средняя луна еще не взошла. Вечер обещал развлечения страждущим, а именно за развлечениями и направлялись сейчас братья к переправе.
— Нет никого глупее мужчины, испытывающего эрекцию, говаривал нам дядя Джимми, верно? — произнес Боуррик остановившись.
Эрланд рассмеялся.
— Кроме дяди Локи. Он от этого только хитрее становится.
— Только когда стоит вопрос, куда поместить его большой меч. В остальных случаях он такой же, как и все.
— Исключая дядю Джимми.
— Верно, — согласился Боуррик. — У него всегда был выбор, уж мы-то с тобой знаем, но раньше он не терял головы и не давал глупых обещаний. А теперь — встретил эту женщину и… — Он замолчал, не находя слов.
— Колдовство…
— Вот именно! — воскликнул Боуррик. — А где еще найти колдовство, как не на острове чародеев!
— Ты думаешь, его околдовали? Навели чары?
— Да, чары весьма определенного свойства, — произнес из темноты скрипучий голос.
Братья, обернувшись, увидели грузного человека на бревне неподалеку от них. Он сидел неподвижно, и поэтому юноши не заметили его, пока он не заговорил. Подойдя поближе, принцы увидели, что это старый чародей Кулган.
— Что ты хочешь сказать? — с подозрением спросил Боуррик.
Кулгаи рассмеялся и протянул юношам морщинистую руку.
— Помогите старику подняться.
Эрланд помог ему, и старик встал, опираясь одной рукой на плечо юноши, а другой — на большой деревянный посох.
— Пойду пройдусь с вами до парома. Я так понял, вы поехали искать на свои головы приключений. Юнцы вашего возраста только этим и занимаются.
— Ты говорил про чары, — нетерпеливо напомнил Боуррик.
Старик опять засмеялся.
— Когда ваш дед был немного старше вас, он был так же нетерпелив. Все ответы ему нужны были немедленно. Не один год потребовался ему, чтобы научиться терпению. И у отца вашего есть тот же недостаток, только он очень хорошо его скрывает. Да и вообще, Арута лучше всех знает, как держать себя в руках.
— Да, — согласился Эрланд, — но не с нами.
Кулган мрачно посмотрел на братьев.
— Да что вы об этом знаете! Может быть, вы то и дело машете мечами, но что вам, избалованным детям, знать о самообладании?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47