Надеялся, что дядя Агигульф-то добудет назад тот кривой меч. И почти наверняка ему, Гизульфу, подарит.
Дядя Агигульф и вправду, как наутро проснулся, так сразу про меч вспомнил и спросил: где, мол, тот кривой меч, что с чужака взяли? Дедушка Рагнарис даже и говорить ничего не стал. Велел прямо к Одвульфу дурковатому идти и с Одвульфом про меч тот разговаривать. Мол устал, он, Рагнарис, от глупости нашей. Не в его годы такое претерпевать. Сами, мол, между собой и разбирайтесь. Негоже старому кобелю вмешиваться, когда молодые кобелята лаются.
Когда дядя Агигульф широким шагом со двора вышел и к Одвульфу направился, мы с братом с ним пошли. Брат мой Гизульф с важностью заметил, что, может быть, придётся Одвульфа от рук дяди нашего спасать. Ибо страшен в гневе дядя Агигульф. И после, ежели убережём дядю от смертоубийства, оба они – и Одвульф, и сам дядя Агигульф – будут нам благодарны.
Вошёл дядя Агигульф к Одвульфу и без лишнего слова потребовал: отдавай, мол, меч – добычу мою законную, с риском для жизни взятую.
Одвульф тотчас же беситься начал, будто оса его укусила. Горшок, из которого хлебал, оземь швырнул, штаны себе похлёбкой забрызгал. И про псов бешеных, зятьёв сигизвультовых, закричал. Дядя Агигульф за грудки его схватил:
– Не знаю, – говорит, – никакого Сигизвульта. С кем это ты снюхался в старом селе? Кому мой меч отдал? На ночь с рабыней, небось, сменял?
Одвульф на то возразил, что поскольку в святые готовиться, то бабы и вовсе ему ни к чему.
Дядя Агигульф как про Бога Единого услышал, так и вовсе озверел. Закричал ещё громче прежнего, что сейчас из дурака-Одвульфа Одвульфа-мученика делать станет. Пускай, мол, Одвульф ему собственный меч отдаёт, коли его, Агигульфа, кривой меч утратил столь позорно, в драке с какой-то собачьей сворой.
Дядя Агигульф все больше распалялся. Никаких сигизвультовых зятьёв он не знает, да и Сигизвульта этого. Небось, Одвульф их с перепугу выдумал, дабы позор скрыть. Меч-то кривой в том старом селе, поди, мальцы отняли.
И ещё кричал дядя Агигульф, что мало ему за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть ещё что-нибудь даст в придачу Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по причине редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.
Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему ещё больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым – другое дело.
Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая: дескать, Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошёл. Кто Гупту извёл, а после в село гепидское спешно отправился?
Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает:
– Что значит – кто? Оган убил.
– Ты, ты убил! – закричал тут Одвульф, торжествуя. – Ты Гупту и убил. И в старом селе так говорят. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться… Права Хильдефрида хродомерова, ох права. Чёрное дело ваш род задумал. Нарочно Хильдегунду Рагнарис под вандала подложил. Через родство и вандалов под себя подмять хотите. А теперь и за Теодобада взялись, охмурили, с ближними гепидами его брачуете…
Дядя Агигульф рявкнул:
– Когда у гепидов был, говорили они, будто Гупта в бург к Огану-Солевару пошёл, там и смерть принял.
– То-то и оно! – завопил ещё пуще Бешеный Волк Одвульф. – То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерёг, там-то ты Божьего блаженного человека и извёл, идолопоклонник!
– Не я его убил, Оган его убил! – повторил дядя Агигульф.
– Оно и видно, что ближние гепиды тебя охмурили! – заявил Одвульф. – Глаза тебе, олуху, отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мёртвую голову. И что им, язычникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает!
И дыхание переведя, с новой силой на дядю Агигульфа обрушился:
– И село-то своё опозорил, и беду на нас, на всех навлёк от чужаков. Ведь кто, как не Гупта, мог бы всех нас от напасти оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, идолопоклонник, с мальцами сопливыми?
Тут брат мой Гизульф, речи эти слушая, заметно опечалился и пробормотал, что не видать теперь меча – ни кривого, ни прямого.
Остервенясь, заорал дядя Агигульф, что коли не может Одвульф отдать того, что по праву отдать должен, и ежели нечем заменить чужую собственность, по его, одвульфовой, вине утерянную, то в рабство его, Одвульфа, обратят. И тинг такое решение примет, если Агигульф к старейшинам обратится. Ибо негоже доброму воину Агигульфу обиды чинить.
Тут-то Одвульф про родство наше вспомнил. Совсем, видать, озверели идолопоклонники – кровную родню в рабство средь бела дня обращают.
Дядя Агигульф аж затрясся. Поняли тут мы с братом, что сейчас дядя Агигульф будет Одвульфа рвать, как того кабана и двух свиноматок порвал. И повисли на дяде. Вспыльчив дядя Агигульф, но отходчив. Походил он с нами, на нём висящими, по двору одвульфову, как кабан с собаками охотничьими, а после успокоился. Снова ворвался в дом к Одвульфу, вцепился в него и прорычал, что от слова своего не отступится. Не помнит он такого закона, чтобы дальнего родича никчёмного, седьмую воду на киселе, в рабство нельзя было обратить, ежели взял тот родич у тебя дорогую вещь на время и загубил её. Не Одвульфу – тингу это решать, как за меч расплачиваться будет. Напоследок толкнул Одвульфа сильно, так что тот в очаг потухший сел, и вышел из хижины одвульфовой.
ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА
С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с Ульфом в бурге у Теодобада и Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, а потом ещё Велемуд-вандал весть привёз, что у него Ульф с семейством осел, – с тех пор у нас об Ульфе и не говорили. Отец мой, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с Тарасмундом редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел. Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.
Однажды я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше Гизульфа, а Ахму-дурачка и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека усыхает и меньше становится, и потому меньше любви вмещает. Оттого едва-едва и хватает дедушкиного сердца на меня и Гизульфа, а сёстрам моим да Ахме любви не достаётся ныне.
Я об этих словах дедовых вспоминаю, когда об Ульфе задумываюсь. Ульфа никто не любит. О нём, может быть, только Од-пастух да ещё старый друг его Аргасп жалеют. Правда, у нас в доме их о том никто не спрашивает.
Аргасп с Теодагастом, сменяясь, несли дозор на алариховом кургане. Хродомер слово сдержал – Хорна-раба дал Теодагасту по хозяйству помогать, когда Теодагаст на кургане дозор несёт.
Разговоры о чужаках попритихли. Хродомер уже ворчать стал, что незачем раба занимать на чужом хозяйстве, когда на своём работы непроворот. Мол, бездельник Теодагаст, на чужой шее проехаться хочет.
Минуло несколько времени с тех пор, как дядя Агигульф с Валамиром от гепидов воротились. После в бург ездили и все, как есть, Теодобаду доложили. Передавали: пусть ждёт Теодобад гепидских старейшин. Обещали гепиды прийти. Говорили однако, что трёх коней не приведут – зачем скотов портить, спины им ломать. Вместо того двух волов приведут. Так что готовь дары, Теодобад!
Теодобад захохотал и сказал: уж приготовлю.
Теодобад очень доволен был. Дядю Агигульфа и Валамира к себе приблизил и обласкал-одарил. Дяде Агигульфу подарил пояс наборный, а Валамиру – аланские стремена. И тёплый плащ, чтобы Валамиру ездить было удобно и спать в походе не зябко.
С тем и вернулись в село удальцы наши.
Дядя Агигульф говорит, что в бурге все спокойно, никаких чужаков и в помине нет.
Наступало время жатвы. О том все речи и велись, и думы все об урожае были. Добрым в этом году урожай быть обещал.
Когда дядя Агигульф с Валамиром из бурга второй раз вернулись, Хродомер уж наладился раба своего Хорна у Теодагаста забирать, поскольку теперь дозор на кургане Агигульф с Валамиром нести будут и у Теодагаста время появится по хозяйству своему работать. Однако Теодагаст к его намерению отнёсся с нескрываемым унынием.
Но дядя Агигульф с Валамиром Теодагаста порадовали. Доложили старейшинам все как есть. В бурге толковали они, мол, с военным вождём о чужаках да о дозорах, советовались. Ибо сын Аларихов в таких делах премного сведущ.
И вот что присоветовал им Теодобад. Спросил сперва, в дело глубоко вникая: где больше всего чужаков видали? Дядя Агигульф отвечал: на озере. Стало быть, сказал Теодобад, со стороны озера подвоха и ждать надобно. И присоветовал засаду в роще скрыть. Пусть, дескать, воины Агигульф с Валамиром в роще сидят, подобно хищникам, добычу подстерегающим, и следят, не пойдут ли чужаки. А на кургане пусть, как и прежде, два других воина сидят. Нечего целыми днями всем селом по кургану лазить, прах славного Алариха тревожить. К тем-то двум воинам, Теодагасту с Аргаспом, Аларих уж притерпелся, поди.
Теодагаст, мудрость Теодобадову славя, кричал, чтобы старейшины совету военного вождя последовали. Дедушка Рагнарис говорил, что Теодобад сопляк и против Алариха – как мышь против могучего волка. Хродомер же, дивное согласие с дедушкой Рагнарисом являя, молвил, что мир к упадку ощутимо клонится, коли военные вожди подобные советы давать начали, когда жатва близится и урожай добрым быть обещает.
Дядя Агигульф говорил, что негоже против военного вождя идти, непокорство являя. Ибо тын ставить надлежит, а Теодобад людей в подмогу даст. Гизарна вторил дяде Агигульфу и кричал, что не пойдёт он, Гизарна, против военного вождя, ибо противится тому его воинское сердце. Валамир во всём был согласен с дядей Агигульфом.
Валамир вот о чём говорил. Село наше, говорил Валамир, стоит плохо. С одной стороны Долгая Гряда обзор закрывает, с другой стороны – река. Неправильно село стоит. Надо было холм, что за рекой, оседлать, прежде чем Аларих покойный его своим курганом оседлал.
Прежде-то почему наше село окрестные племена набегами не тревожили? Потому что знали – пестуют здесь свирепых воинов. Оттого и побаивались нас. Да и отсутствие тына подтверждением тому служило. Никого не боимся, ибо нас все боятся.
До чужаков же не дошла ещё наша суровая слава. И потому могут сдуру на село наше войной пойти.
Дабы не случилось этого, нужно вот что устроить. Пусть день и ночь кипит в селе свирепая битва. Пусть бьются все со всеми. Пусть кони ржут, а собаки лают. Пусть рагнарисов край с хродомеровым косогором бьётся, пусть двор с двором сражаются, пусть в домах между собой все бьются, шум великий учиняя. Дабы ведали враги наши, если к селу подступят: в нашем селе ничего, кроме священной ярости, нет.
Зато ярости много.
Биться до смерти не нужно, поправился тут Валамир, видя, как нахмурились дедушка Рагнарис с Хродомером, будто и впрямь вознамерились в бой кинуться. Можно только вид сделать, что бьёмся. Главное – когда биться будем, почаще на Долгую Гряду взбегать. Если лазутчики чужаков от озера пойдут, увидят сразу, сколь много в нас священной ярости, и устрашатся. И отвернут от села нашего.
Днём сами будем биться, а ночами, когда тьма закрывает все и не разобрать, кто есть кто, пусть рабы бьются.
Хродомер ядовито осведомился у Валамира: все ли, мол, высказал, что на сердце лежало?
Валамир сказал: все.
Дядя Агигульф Валамира в скудоумии упрекнул. А вдруг чужаки войнолюбивы? Завидев нашу свирепую потеху, захотят поучаствовать. Тут-то нам и погибель придёт.
Валамиру-то хорошо, у Валамира рабы есть, а он, дядя Агигульф, – сам как раб, когда дедушка Рагнарис за него возьмётся. Это дядя Агигульф так сказал.
Дед Рагнарис молвил, споры долгие пресекая:
– До жатвы пусть сидят в роще, в засаде. Незачем против Теодобада идти. Как жатва начнётся – Валамир пусть и дальше в роще остаётся. У Валамира дядька-раб толковый. А Агигульф чтоб к жатве домой явился.
Валамир надулся и стал говорить, что за рабами все одно пригляд нужен. Кто за рабами его приглядит, покуда он, Валамир, за общее дело в роще лишения терпеть будет в готовности кровь пролить?
Дедушка Рагнарис рявкнул, что он самолично приглядит. А заодно и за Валамиром – больно бойкий стал.
На том и порешили.
Валамир с Агигульфом в рощу уехали, волю теодобадову исполняя, да там и сгинули. В селе их почти не видели – дневали и ночевали в роще. Замечали только валамирову замарашку, Марду, что с кувшинами да с корзинами то и дело в рощу нахаживала. Только так и понимали, что герои наши в засаде ещё живы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Дядя Агигульф и вправду, как наутро проснулся, так сразу про меч вспомнил и спросил: где, мол, тот кривой меч, что с чужака взяли? Дедушка Рагнарис даже и говорить ничего не стал. Велел прямо к Одвульфу дурковатому идти и с Одвульфом про меч тот разговаривать. Мол устал, он, Рагнарис, от глупости нашей. Не в его годы такое претерпевать. Сами, мол, между собой и разбирайтесь. Негоже старому кобелю вмешиваться, когда молодые кобелята лаются.
Когда дядя Агигульф широким шагом со двора вышел и к Одвульфу направился, мы с братом с ним пошли. Брат мой Гизульф с важностью заметил, что, может быть, придётся Одвульфа от рук дяди нашего спасать. Ибо страшен в гневе дядя Агигульф. И после, ежели убережём дядю от смертоубийства, оба они – и Одвульф, и сам дядя Агигульф – будут нам благодарны.
Вошёл дядя Агигульф к Одвульфу и без лишнего слова потребовал: отдавай, мол, меч – добычу мою законную, с риском для жизни взятую.
Одвульф тотчас же беситься начал, будто оса его укусила. Горшок, из которого хлебал, оземь швырнул, штаны себе похлёбкой забрызгал. И про псов бешеных, зятьёв сигизвультовых, закричал. Дядя Агигульф за грудки его схватил:
– Не знаю, – говорит, – никакого Сигизвульта. С кем это ты снюхался в старом селе? Кому мой меч отдал? На ночь с рабыней, небось, сменял?
Одвульф на то возразил, что поскольку в святые готовиться, то бабы и вовсе ему ни к чему.
Дядя Агигульф как про Бога Единого услышал, так и вовсе озверел. Закричал ещё громче прежнего, что сейчас из дурака-Одвульфа Одвульфа-мученика делать станет. Пускай, мол, Одвульф ему собственный меч отдаёт, коли его, Агигульфа, кривой меч утратил столь позорно, в драке с какой-то собачьей сворой.
Дядя Агигульф все больше распалялся. Никаких сигизвультовых зятьёв он не знает, да и Сигизвульта этого. Небось, Одвульф их с перепугу выдумал, дабы позор скрыть. Меч-то кривой в том старом селе, поди, мальцы отняли.
И ещё кричал дядя Агигульф, что мало ему за свой кривой меч одвульфова прямого меча. Пусть ещё что-нибудь даст в придачу Одвульф, ибо кривой меч дороже прямого стоит, по причине редкости своей в краях здешних. И молчал Одвульф, пока дядя Агигульф его тряс, потому что закон был на стороне дяди Агигульфа.
Гизульф, эти крики слушая, радовался. Прямой меч ему ещё больше хотелось получить, чем кривой. С кривым мечом был бы он, Гизульф, как белая ворона, а с прямым – другое дело.
Но тут оправился, наконец, Одвульф и заорал дяде Агигульфу, слюной брызгая: дескать, Агигульф сам с врагами снюхался, с гепидами в заговор вошёл. Кто Гупту извёл, а после в село гепидское спешно отправился?
Дядя Агигульф от неожиданности Одвульфа выпустил. Спрашивает:
– Что значит – кто? Оган убил.
– Ты, ты убил! – закричал тут Одвульф, торжествуя. – Ты Гупту и убил. И в старом селе так говорят. Гупта-то рыжий был и таскался где ни попадя, мог и в кустах сидеть, мог и в камыше таиться… Права Хильдефрида хродомерова, ох права. Чёрное дело ваш род задумал. Нарочно Хильдегунду Рагнарис под вандала подложил. Через родство и вандалов под себя подмять хотите. А теперь и за Теодобада взялись, охмурили, с ближними гепидами его брачуете…
Дядя Агигульф рявкнул:
– Когда у гепидов был, говорили они, будто Гупта в бург к Огану-Солевару пошёл, там и смерть принял.
– То-то и оно! – завопил ещё пуще Бешеный Волк Одвульф. – То-то и оно! Мог он из своего села к дальним гепидам уйти, а мог и к нам податься. И через озеро идти мог. Там-то ты его и подстерёг, там-то ты Божьего блаженного человека и извёл, идолопоклонник!
– Не я его убил, Оган его убил! – повторил дядя Агигульф.
– Оно и видно, что ближние гепиды тебя охмурили! – заявил Одвульф. – Глаза тебе, олуху, отвели. Гепиды Гупту не видели никогда, потому и не признали мёртвую голову. И что им, язычникам, до Гупты? Они сейчас, небось, за животы держатся: вот, мол, дурак гот, как мы его ловко! Сородича своего блаженного убил, а про то и не ведает!
И дыхание переведя, с новой силой на дядю Агигульфа обрушился:
– И село-то своё опозорил, и беду на нас, на всех навлёк от чужаков. Ведь кто, как не Гупта, мог бы всех нас от напасти оборонить? А теперь кто будет нас оборонять? Ты, что ли, идолопоклонник, с мальцами сопливыми?
Тут брат мой Гизульф, речи эти слушая, заметно опечалился и пробормотал, что не видать теперь меча – ни кривого, ни прямого.
Остервенясь, заорал дядя Агигульф, что коли не может Одвульф отдать того, что по праву отдать должен, и ежели нечем заменить чужую собственность, по его, одвульфовой, вине утерянную, то в рабство его, Одвульфа, обратят. И тинг такое решение примет, если Агигульф к старейшинам обратится. Ибо негоже доброму воину Агигульфу обиды чинить.
Тут-то Одвульф про родство наше вспомнил. Совсем, видать, озверели идолопоклонники – кровную родню в рабство средь бела дня обращают.
Дядя Агигульф аж затрясся. Поняли тут мы с братом, что сейчас дядя Агигульф будет Одвульфа рвать, как того кабана и двух свиноматок порвал. И повисли на дяде. Вспыльчив дядя Агигульф, но отходчив. Походил он с нами, на нём висящими, по двору одвульфову, как кабан с собаками охотничьими, а после успокоился. Снова ворвался в дом к Одвульфу, вцепился в него и прорычал, что от слова своего не отступится. Не помнит он такого закона, чтобы дальнего родича никчёмного, седьмую воду на киселе, в рабство нельзя было обратить, ежели взял тот родич у тебя дорогую вещь на время и загубил её. Не Одвульфу – тингу это решать, как за меч расплачиваться будет. Напоследок толкнул Одвульфа сильно, так что тот в очаг потухший сел, и вышел из хижины одвульфовой.
ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЬФА
С той поры, как мой отец Тарасмунд виделся с Ульфом в бурге у Теодобада и Ульф отказался с Тарасмундом домой возвращаться, а потом ещё Велемуд-вандал весть привёз, что у него Ульф с семейством осел, – с тех пор у нас об Ульфе и не говорили. Отец мой, видать, крепко на Ульфа обиделся, что с Тарасмундом редко случается. А дедушка Рагнарис, по-моему, об Ульфе не так уж и жалел. Ему главное, чтобы дядя Агигульф рядом был.
Однажды я слышал, как отец упрекал дедушку Рагнариса, что тот к своим внукам по-разному относится. Атаульфа (то есть, меня) любит больше Гизульфа, а Ахму-дурачка и вовсе не любит. Дедушка Рагнарис отвечал отцу моему Тарасмунду, что к старости сердце у человека усыхает и меньше становится, и потому меньше любви вмещает. Оттого едва-едва и хватает дедушкиного сердца на меня и Гизульфа, а сёстрам моим да Ахме любви не достаётся ныне.
Я об этих словах дедовых вспоминаю, когда об Ульфе задумываюсь. Ульфа никто не любит. О нём, может быть, только Од-пастух да ещё старый друг его Аргасп жалеют. Правда, у нас в доме их о том никто не спрашивает.
Аргасп с Теодагастом, сменяясь, несли дозор на алариховом кургане. Хродомер слово сдержал – Хорна-раба дал Теодагасту по хозяйству помогать, когда Теодагаст на кургане дозор несёт.
Разговоры о чужаках попритихли. Хродомер уже ворчать стал, что незачем раба занимать на чужом хозяйстве, когда на своём работы непроворот. Мол, бездельник Теодагаст, на чужой шее проехаться хочет.
Минуло несколько времени с тех пор, как дядя Агигульф с Валамиром от гепидов воротились. После в бург ездили и все, как есть, Теодобаду доложили. Передавали: пусть ждёт Теодобад гепидских старейшин. Обещали гепиды прийти. Говорили однако, что трёх коней не приведут – зачем скотов портить, спины им ломать. Вместо того двух волов приведут. Так что готовь дары, Теодобад!
Теодобад захохотал и сказал: уж приготовлю.
Теодобад очень доволен был. Дядю Агигульфа и Валамира к себе приблизил и обласкал-одарил. Дяде Агигульфу подарил пояс наборный, а Валамиру – аланские стремена. И тёплый плащ, чтобы Валамиру ездить было удобно и спать в походе не зябко.
С тем и вернулись в село удальцы наши.
Дядя Агигульф говорит, что в бурге все спокойно, никаких чужаков и в помине нет.
Наступало время жатвы. О том все речи и велись, и думы все об урожае были. Добрым в этом году урожай быть обещал.
Когда дядя Агигульф с Валамиром из бурга второй раз вернулись, Хродомер уж наладился раба своего Хорна у Теодагаста забирать, поскольку теперь дозор на кургане Агигульф с Валамиром нести будут и у Теодагаста время появится по хозяйству своему работать. Однако Теодагаст к его намерению отнёсся с нескрываемым унынием.
Но дядя Агигульф с Валамиром Теодагаста порадовали. Доложили старейшинам все как есть. В бурге толковали они, мол, с военным вождём о чужаках да о дозорах, советовались. Ибо сын Аларихов в таких делах премного сведущ.
И вот что присоветовал им Теодобад. Спросил сперва, в дело глубоко вникая: где больше всего чужаков видали? Дядя Агигульф отвечал: на озере. Стало быть, сказал Теодобад, со стороны озера подвоха и ждать надобно. И присоветовал засаду в роще скрыть. Пусть, дескать, воины Агигульф с Валамиром в роще сидят, подобно хищникам, добычу подстерегающим, и следят, не пойдут ли чужаки. А на кургане пусть, как и прежде, два других воина сидят. Нечего целыми днями всем селом по кургану лазить, прах славного Алариха тревожить. К тем-то двум воинам, Теодагасту с Аргаспом, Аларих уж притерпелся, поди.
Теодагаст, мудрость Теодобадову славя, кричал, чтобы старейшины совету военного вождя последовали. Дедушка Рагнарис говорил, что Теодобад сопляк и против Алариха – как мышь против могучего волка. Хродомер же, дивное согласие с дедушкой Рагнарисом являя, молвил, что мир к упадку ощутимо клонится, коли военные вожди подобные советы давать начали, когда жатва близится и урожай добрым быть обещает.
Дядя Агигульф говорил, что негоже против военного вождя идти, непокорство являя. Ибо тын ставить надлежит, а Теодобад людей в подмогу даст. Гизарна вторил дяде Агигульфу и кричал, что не пойдёт он, Гизарна, против военного вождя, ибо противится тому его воинское сердце. Валамир во всём был согласен с дядей Агигульфом.
Валамир вот о чём говорил. Село наше, говорил Валамир, стоит плохо. С одной стороны Долгая Гряда обзор закрывает, с другой стороны – река. Неправильно село стоит. Надо было холм, что за рекой, оседлать, прежде чем Аларих покойный его своим курганом оседлал.
Прежде-то почему наше село окрестные племена набегами не тревожили? Потому что знали – пестуют здесь свирепых воинов. Оттого и побаивались нас. Да и отсутствие тына подтверждением тому служило. Никого не боимся, ибо нас все боятся.
До чужаков же не дошла ещё наша суровая слава. И потому могут сдуру на село наше войной пойти.
Дабы не случилось этого, нужно вот что устроить. Пусть день и ночь кипит в селе свирепая битва. Пусть бьются все со всеми. Пусть кони ржут, а собаки лают. Пусть рагнарисов край с хродомеровым косогором бьётся, пусть двор с двором сражаются, пусть в домах между собой все бьются, шум великий учиняя. Дабы ведали враги наши, если к селу подступят: в нашем селе ничего, кроме священной ярости, нет.
Зато ярости много.
Биться до смерти не нужно, поправился тут Валамир, видя, как нахмурились дедушка Рагнарис с Хродомером, будто и впрямь вознамерились в бой кинуться. Можно только вид сделать, что бьёмся. Главное – когда биться будем, почаще на Долгую Гряду взбегать. Если лазутчики чужаков от озера пойдут, увидят сразу, сколь много в нас священной ярости, и устрашатся. И отвернут от села нашего.
Днём сами будем биться, а ночами, когда тьма закрывает все и не разобрать, кто есть кто, пусть рабы бьются.
Хродомер ядовито осведомился у Валамира: все ли, мол, высказал, что на сердце лежало?
Валамир сказал: все.
Дядя Агигульф Валамира в скудоумии упрекнул. А вдруг чужаки войнолюбивы? Завидев нашу свирепую потеху, захотят поучаствовать. Тут-то нам и погибель придёт.
Валамиру-то хорошо, у Валамира рабы есть, а он, дядя Агигульф, – сам как раб, когда дедушка Рагнарис за него возьмётся. Это дядя Агигульф так сказал.
Дед Рагнарис молвил, споры долгие пресекая:
– До жатвы пусть сидят в роще, в засаде. Незачем против Теодобада идти. Как жатва начнётся – Валамир пусть и дальше в роще остаётся. У Валамира дядька-раб толковый. А Агигульф чтоб к жатве домой явился.
Валамир надулся и стал говорить, что за рабами все одно пригляд нужен. Кто за рабами его приглядит, покуда он, Валамир, за общее дело в роще лишения терпеть будет в готовности кровь пролить?
Дедушка Рагнарис рявкнул, что он самолично приглядит. А заодно и за Валамиром – больно бойкий стал.
На том и порешили.
Валамир с Агигульфом в рощу уехали, волю теодобадову исполняя, да там и сгинули. В селе их почти не видели – дневали и ночевали в роще. Замечали только валамирову замарашку, Марду, что с кувшинами да с корзинами то и дело в рощу нахаживала. Только так и понимали, что герои наши в засаде ещё живы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81