Посмотрит человек на плуг - и плуг будто сам землю
рыхлить начинает; только глянет на точильный камень - глядь, а нож уже и
наточен. А нынче!.. Агигульф уже в который раз хлев чинит. Недавно нож
наточил - так этим ножом даже Галесвинта, несмотря на всю свою глупость,
бы не порезалась.
Все мельчает, все портится. Зерно урождается с изъяном, земля раньше
черная была, а стала серая, да и вообще все серое стало, потому что мир
стареет. Скоро наступит зима, которой три года стоять, а там уж и до
последней битвы недолго, сгинут все в одном огне. Ему-то, дедушке
Рагнарису, что - он пожил и настоящей жизни отведал; а вот нас, дураков,
ему жалко.
В бурге последний раз бывал, так смотреть там на все тошно. Лоботрясы
повсюду ходят, озоруют - и то скучно.
Да и пиво ощутимо испортилось. Раньше-то оно душу веселило, а теперь
желудок гнетет. (При этих словах дедушка в сторону Ильдихо кулаком
грозил.)
Все безобразия оттого, что богов люди забывать стали, от отческого
богопочитания оступились. Жертв кровавых не приносят, соберутся в своем
храме, книжку какую-то читают и слезы проливают: ах, бедный скамар, к
кресту его прибили. Того-то скамара, князя-то Чуму, своими руками на
скамаровом поле разорвали, и никто ни слезинки не уронил. А все почему?
Потому что правильно поступили. Эта вера новая, что от ромеев к нам
переползла, она похуже всякой чумы будет.
И на кого богов отеческих променяли? И каких богов! Странника Вотана,
Доннара-молотобойца, Бальдра, светлого господина забыли, а бродяге
поклоняются. Кто он такой, бродяга этот? Нешто дал бы доблестный воин
себя, как лягушку, распластать?
Прав был старый Ариарих, отец Алариха. Ежели прослышит, что какой
воин дурью начинает маяться и кресту поклоняться, так сразу на поединок
того воина вызывал и убивал. Иной воин отказывался против вождя оружие
поднимать, так тех Ариарих без поединка убивал. И так убил многих.
Одежду меховую шить - и то разучились. Раньше грела, а теперь
холодно.

ГУСЛИ
Как-то раз дедушка Рагнарис послал дядю Агигульфа в бург за новыми
серпами, дав для обмена овцу. Знал бы, что из этого выйдет, - ни за что бы
дядю Агигульфа не послал. Но тут уж волков бояться - в лес не ходить. Коли
имеешь дело с дядей Агигульфом, нужно быть готовым ко всему.
Дядя Агигульф с собой мешок ячменя еще взял и коня своего. Сказал,
что перековать бы коня не мешало.
С тем отправился он в бург.
Вернулся на следующий день. Серпы привез, коня привел, за плечами в
мешке гостинец привез. А какой гостинец - не говорил. Сказал, сперва
отобедать нужно, на голодный желудок гостинец этот, мол, правильно не
понять.
Когда коня в стойло повел, дедушка Рагнарис и увидел по следам, что
подкова одна с выщербиной, старая. Спросил удивленно, почему коня не
перековал. Неужто весь мешок ячменя на тот гостинец неведомый ушел? Да на
что они сдались, такие гостинцы!
Дядя же Агигульф ответил, кузнец про те подковы говорил, будто очень
хорошие те подковы. До ромеев добраться и назад вернуться можно и все им
сносу не будет.
Не верить кузнецу резона не было. Знает дядя Агигульф этого кузнеца.
И дедушка Рагнарис его тоже знает.
Бросили они о подковах спорить, и трапезничать мы сели. После же
трапезы, как насытились, подступили мы все к дяде Агигульфу, чтобы
гостинец свой он нам показал.
Дядя Агигульф, торжествуя, из мешка гусли вынул. Вернее, сперва-то мы
подумали, что это какой-то особенный лук, чтобы стрелять всем вместе, ибо
гусли похожи на большой, как стол, ящик, и тетивы через весь этот ящик
натянуты. Но дядя Агигульф объяснил нам, что гусли это. Помогают они
сказителю песни о героях рассказывать. Мы с Гизульфом не очень поняли, как
это гусли помогают рассказывать. Они деревянные и слов не знают.
Дедушка Рагнарис заворчал, зачем это дяде Агигульфу песни о героях
понадобились. Но дядя Агигульф на это заявил, что давно уже дар
сказительный в себе ощущает. Как в битве мечом размахнется, как опустит
меч на голову вражескую, как услышит хруст костей и лязг металла - так
строки сами собой на ум приходят.
Случилось же в бурге вот что. Приехал дядя Агигульф и зашел дружину
проведать. Первым делом повстречал там одного дружинника по имени
Гибамунд. Сидел тот, изрядно уже пивом накачавшись, и скамар какой-то
перед ним сидел, на коленях вот этот самый ящик держал. И песню громкую
пел, за струны дергая.
Гибамунд же подсказывал скамару, какие слова говорить. Пели про
битву, и выходило так, что этот Гибамунд самый главный герой в той битве
был. Подскажет Гибамунд еще какую-нибудь подробность той битвы, а скамар
тут же ладными стихами излагает. И за струны дергает беспрерывно, так что
гром стоит, как если бы волны о скалу разбивались, разбитое судно
проволакивая.
Сел рядом дядя Агигульф. Заслушался. Завидно ему стало.
У скамара рожа красно-сизая, глаза вверх завел, знай себе струны
дергает да поет осипшим голосом, когда не пьет.
У Гибамунда слезы подступают, так прекрасны песни те были. Дядя
Агигульф пива с Гибамундом и скамаром выпил и тоже слезу сглотнул. И
впрямь, прекрасные песни. И захотелось дяде Агигульфу, чтобы и о нем такие
песни сложили.
Попросил Гибамунда учтивейше скамара того песенного ему продать.
Гибамунд сказал на то, что скамар не продается, что, вроде бы, свободный
он. Хотя, ежели дяде Агигульфу не лень, может в рабство скамара того
обратить.
Однако дяде Агигульфу лень было.
Скамар же вдруг предложил дяде Агигульфу свои гусли. Мол, для такого
статного воина, для такого знатного господина ничего не жаль отдать.
Точнее, сменять. А еще точнее, на мешок ячменя сменять, вон на тот, какой
знатный господин из деревни своей притащил.
Тут подумал дядя Агигульф о том, что скамар-то ему, пожалуй, и не к
чему. Дар своей поэтический в себе ощутил. И раньше строки на ум
приходили, битвы да героев воспевающие, а при виде дивных гуслей и вовсе
потоком полились.
И играть на этих гуслях много ума не надо. Ежели скамар за струны
дергать научился, то уж дядя Агигульф сделает это куда лучше, рука-то у
него не в пример сильнее скамаровой.
Попросил только у того скамара, чтобы секрет какой-нибудь показал.
Скамар охотно показал, как из струн непотребный визг извлекать, чем в
восторг привел и Гибамунда, и дядю Агигульфа. И еще больше захотелось дяде
Агигульфу эти гусли иметь.
И согласился он отдать мешок ячменя за гусли.
Сменялись.
Скамар уже напропалую льстил дяде Агигульфу, военного вождя ему
предрекая - при таком-то уме, при таком-то даре! Сразу видно, что любимец
богов.
И стал вдруг дяде Агигульфу скамар противен. И Гибамунду стал он
противен. Вдвоем пинками его прогнали. Ячмень же не дали, потому что вдруг
открылось им, что украл эти гусли скамар.
Гибамунд даже припомнил, что свояк у него в дальнем селе есть, так у
свояка сосед был, а у соседа того, вроде бы, как-то видел Гибамунд такие
же точно гусли. И надо бы еще выяснить, не те ли это самые, чтобы зря не
позориться.
Жаль будет соседу свояка гусли отдавать, если признает, а за них уж
ячменем заплачено. А так не жалко.
И рассудив таким образом, обратили они ячмень в пиво и стали вдвоем
песни слагать. И так у них складно получалось без всякого скамара, такие
красоты на ум приходили и сами собою в слова ложились...
Потом Гибамунд пение оборвал и сказал, что, кажется, расстроены
гусли. Спросил дядю Агигульфа, умеет ли он их настраивать. Дядя Агигульф
сказал, что не умеет. Гибамунд тоже не умел. Предложил к дружине пойти.
Мол, две головы хорошо, а много лучше.
И многие стали гуслями наслаждаться. Пиво полилось рекой. Дружинника
не осталось в бурге, кто не попытался бы сыграть на гуслях свою песнь, и
состязались - кто сильнее дернет.
После собаку словили и стали ее за хвост тянуть. Потянут - собака
взвизгнет. Потом по гуслям проведут особым секретным образом, как скамар
показывал, - гусли взвизгнут. Так и потешались, кто громче визжит.
Потом собака дружинника укусила и была отпущена.
Решено было, что негоже такую диковину от вождя таить. К Теодобаду
понесли, громко песни распевая, а впереди дядя Агигульф шел и что было
мочи за струны тянул - старался ради вождя. Рядом Гибамунд вытанцовывал.
Теодобад пива хорошо испил и предложил струны ногтем ковырнуть. Мол,
видел раз знаменитого слепого певца, так тот ногтем ковырял, дивные звуки
извлекая. И велел гусли подать.
Стал гусли ногтями ковырять. Получилось. Но после палец поранил и
недоволен остался. Попробовал ножнами от кинжала водить - тоже интересно
получается.
Ножны у Теодобада особенные, аланской работы, с выпуклым рисунком.
Нарисованы там звери невиданные - рогатые кони, звери-леопарды и все между
собою бьются предивно.
Под ножны Теодобад стал песнь слагать. Всех Теодобад превзошел -
самую длинную песню спел. И громче всех пел. Никто с Теодобадом в том
сравниться не мог. Понятно тут всем стало, что не даром Теодобада вождем
избрали. Пел же Теодобад о том, как на Афару дружину свою водил и как
побили Афару-рикса, что на солеварнях сидел.
И такая славная была та песнь, что у многих слезы показались.
Дядя Агигульф мало что помнит. Помнит еще, что стрелять из гуслей
пытались, но осторожно, чтобы вещь драгоценную не попортить.
Тут Теодобад о скамаре спросил, кто таков и откуда гусли взял.
Гибамунд сказал, что скамар гусли у его свояка спер, это уже выяснено.
Решили татя изловить и наказать примерно. Всю ночь по бургу носились,
искали скамара, чтобы суду предать, но не нашли.
Под утро нашли одного скамара и повесили, только это другой скамар
был.
Наутро дядя Агигульф с гуслями в дорогу отправился. Все благодарили
дядю Агигульфа.
Так закончил свой рассказ дядя Агигульф.
И сказал дядя Агигульф, что отца своего почтить желает той музыкой,
которой и вожди внимали. С тем гусли себе на колени возложил и за струны
дергать начал, распевая во все горло. Пел он о подвигах дедушки, который
Арбра-вутью зарубил в честном бою. Как сражались голые дедушка наш
Рагнарис и вутья Арбр. Перечислять достоинства героев начал, сравнивая их:
у вутьи руки длиннее, зато у дедушки плечи шире... И все скальдическим
языком изображать пытался, так что и половины мы не поняли, как вдруг
дедушка взревел, что, перво-наперво, клевету на него дядя Агигульф возвел,
что вовсе "закрома потомства" не ниже колен у него болтались и "меч
отваги" вовсе не на врага наставлен был, ибо не до этого было; а
во-вторых, чтоб срамных песен при девках более не голосил!
Дядя Агигульф обиженно замолчал, но вдруг с новой силой по струнам
ударил и стал кричать про то, как "льется-хлещет кровь врагов, пролить ее
всегда готов". Тут у всех дела какие-то на дворе нашлись. У одной только
Ильдихо не нашлись, за что она на дядю Агигульфа злобу затаила. Дедушка
Рагнарис недолго крик этот терпел. Сказал, что раньше жили без гуслей и
впредь, надо полагать, проживем. И без гуслей-то благочиние погибло навек,
а с гуслями и вовсе скамарам уподобимся. Еще и хродомеровы придут
поглядеть, как у Рагнариса на дворе непотребства чинят. А дяде Агигульфу
скальдом не быть, по всему видать. И разумом скуден, и рожей не вышел. С
такой рожей только по герульским курятникам шастать, "закрома потомства"
куриные воровать.
Да и Теодобад хорош, по рассказу видно. Аларих-то по сравнению с
отцом своим, Ариарихом, втрое как скуден разумом был; а Теодобад, похоже,
как на Афару Солевара сходил, так последние остатки ума порастряс. И
воинство вождю под стать.
Спросил презрительно, как у этого дружинника Гибамунда отца звать.
Дядя Агигульф ответил: тоже Гибамунд. Дедушка аж плюнул и сказал, что по
всему видать: Гибамунд от Гибамунда недалеко ушел.
Его, дядю Агигульфа, за делом в бург посылаешь, а он чуть что - и с
дружиной бражничать. Спасибо хоть серпы привез. Мешок ячменя на
непотребную потеху пустил. Дядя Агигульф возразил, что сам Теодобад мешком
этим не побрезговал. Дедушка Рагнарис закричал:
- Это тебе он "сам Теодобад", а мне он сопляк паршивый, не лучше
тебя! Будь там хоть Аттила-батька, разницы никакой - мешка-то ячменя уже
не вернешь. Не для того день-деньской о хозяйстве радею, чтобы сын в
скомороха обратился.
Добавил, что ежели дядя Агигульф совсем решил оскамариться, то
дедушка Рагнарис ему это вмиг устроит. Бороду вот обкорнает, пинка под зад
даст - и готов скамар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33