Дело недолгое. И зарычал страшно, чтоб Ильдихо
ножницы несла.
Дядя Агигульф дожидаться не стал - схватил гусли под мышку и деру
дал. Дядя Агигульф не видел, а я видел, как дедушка Рагнарис ему вслед
глядел, за бока держался и хохотал, а после прибавил: "Весь в меня".
А я еще и раньше понял, что дедушка Рагнарис дядю Агигульфа ни за что
не выгонит. Это он пугал дядю Агигульфа.
Я побежал дядю Агигульфа догонять и нагнал его уже у самого дома
валамирова. Остановил и хорошую весть ему передал: чтоб не боялся дядя
Агигульф, ибо дедушка на самом деле на него вовсе не сердится. Дедушка
смеется.
Дядя Агигульф сказал, что знает.
После возвращения дяди Агигульфа из бурга несколько вечеров так было:
едва солнце на закат идет, так от дома валамирова воинственный рев несется
и бряканье. В первый же день, как дядя Агигульф к Валамиру гусли снес,
герои, друг перед другом в умении скальдическом выхваляясь, одну струну
порвали.
Дядя Агигульф потом сказал нам с Гизульфом, что они с Валамиром
хотели показать звук, какой бывает, когда две конные лавы в бою сходятся.
Хорошо еще, что одной струной отделались. Песнь такая героическая была,
что едва снесли на хребте своем гусли ее могучую тяжесть. Могли и пополам
треснуть.
Вторая струна еще через день лопнула в руках Валамира. Он кричал
песнь, а дядя Агигульф плясал и замарашку валамирову плясать заставили.
Вошли в раж - струна и лопнула.
Но богатыри не отступились и все равно каждый вечер продолжали
искусство скальдическое постигать.
Когда же струн на гуслях не осталось, их Валамир на сеновале
схоронил, ибо дедушка Рагнарис запретил скамарскую потешку в дом к себе
нести. Там потом мыши гнездо свили.
Дядя Агигульф с Валамиром всем после рассказывали, что гусли дрянь
попались. Сразу видать, от скамара гусли. Были бы настоящие, быть бы уже
Валамиру с Агигульфом скальдами, гордостью всего села.
Дядя Агигульф вспоминал, как дедушка Рагнарис рассказывал, будто у
великих риксов готских и скальды были великие, а у тех великих скальдов и
гусли были великие - сами из золота, струны серебряные. На таких-то гуслях
играть, кто великим скальдом не сделается. Даже Одвульф, может быть,
сделается.
Дедушка после того долго дядю Агигульфа скальдом величал. И "закрома
потомства" поминал.
ОЗЕРО
После того, как брат мой Гизульф на охоте взял кабана и съели того
кабана и брата моего Гизульфа к замарашке водили, сильно изменился Гизульф
и от меня отдалился, а к дяде Агигульфу приблизился. Я на то дяде
Агигульфу жаловался и выговаривал; обвинить его хотел, что он дружбу мою с
братом нарушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что
было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его
Таразмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел. И
добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего
Таразмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил - и
сколько Таразмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в
конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на
коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал
для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.
Дядя Агигульф любит про коня напоминать.
Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Таразмуд Багмса
добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать
(дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят,
что он юбки задирает.
На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий гот
всегда в походах юбки задирает. Что до Багмсов всяких, то тут всему виною
агигульфова священная ярость: рвет он Багмсов на части, удержаться не
может. Оттого и не привел ни одного. А наложниц и рабынь всяких он нарочно
не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы
хватит, Ильдихо. Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить?
Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не
видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не
стал. Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался. В последний раз дядя
Агигульф дрался на хродомеровом подворье, там правоту свою доказывая,
только это печально закончилось. Пока дрались, к нам от Хродомера человек
прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там повалил. Дедушка Рагнарис
дядю Агигульфа домой палкой пригнал. После и сам Хродомер к нам являтся и
требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев починил. Развалил, мол, хлев
своей дракой. Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев
поставить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю
Агигульфа и помогал ему, а еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне
не говорили. Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и
словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел
всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы
духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не
напустили. Хотели и Валамира с собой брать, но больно уж крепко дядя
Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру
идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в
те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу
вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла. Первые дни после
того дядя Агигульф все ярился, кричал, что всем красного петуха пустит и к
велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться
про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они
шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих
к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку
Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя
Агигульф, но куда страшнее гнев Рагнариса, ибо Арбр-убиенный за ним стоит
и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с
них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф
ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то
не узнал. На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило
меня. Хвать - нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на
двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от
страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли,
отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог. Потом перед собой
вдруг Гизульфа увидел, брата своего; он глядел на меня и подло улыбался.
Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил,
наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности. Но Гизульф
сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что
обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой.
Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой
распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом
меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь,
тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим
дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф
вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и
дедушке Рагнарису про поход этот не донес. Сзади Гизульф шел, за мной
приглядывал. Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш дядя Ульф
первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между
ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя
Агигульф топором вооружился. А я безоружный.
Так и шли через село. Солнце только-только вставало, все еще спали.
Только у Хродомера на подворье козу доили, а на выходе из села мы
Ода-пастуха повстречали со стадом. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к
губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся
прежалостно. Нашего же брата Мунда с Одом не было, только собаки
вертелись. Од собак придержал, чтобы они на нас не бросились. На дальний
выпас шел Од, не иначе.
Когда Од со стадом и собаками из виду скрылись и село осталось далеко
позади, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и
песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо
и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту петь, как
вдруг вспомнил, что я - пленник их и глаз у меня выбит, как у дяди Ульфа;
еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и
не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл,
но об этом рассказ впереди).
Мы шли и шли себе по холмам, где осиновые рощицы шумят, переходили
болотца и сырые низины, от незабудок синие. После дубовая роща начинается.
За дубовой рощей Сырой Лог, где Гизульф своего кабана завалил. Но мы в
сторону взяли и рощу только краем прошли, а к Сырому Логу спускаться не
стали.
Тут дядя Агигульф от пения охрип и поучать нас стал, как к озеру
ловчее выходить. Потому как к озеру подходы почти везде заболочены, однако
ж пара тропок есть. Одну тропку он, дядя Агигульф, как свои пять пальцев
знает. Тут в чем вся хитрость? Тот дуб найти, который немного в стороне от
рощи растет, будто выбежал он из рощи на открытое место и там его молния
настигла и пополам расколола. Если, не выходя из рощи, к этому дубу лицом
встать, то тропка как раз будет видна в высокой траве. Вот по этой
тропинке и надо идти.
Пока идешь, почти гибель от мошкары примешь, но надлежит претерпеть
это. Зато прямо к озеру выйдешь как раз в том месте, где берег сухой и в
воду небольшим мысом входит. На этом-то мыске в свое время и отыскались
портки того пропавшего раба-меза.
Трава тут в человеческий рост растет и не одна только мошкара в той
траве таиться может, прибавил дядя Агигульф значительно. В траве этой
всякое таиться может. И потому надлежит идти с оглядкой, смотреть и
слушать.
При этих словах Гизульф взял рогатину наперевес, а я крепко пожалел о
том, что я безоружен. И надеяться мне не на кого. Ибо не могу же я
надеяться на человека, который родного брата, точно пленника, куда-то
против его воли тащит?
А еще, добавил дядя Агигульф, под ноги смотреть надобно. Ибо змей тут
видимо-невидимо, а на озере и того больше, одна другой ядовитее.
С тем и пошли.
Хоть и напугало меня напутствие дядино (Гизульфа, думаю, оно тоже
напугало), однако ж добрались до мыска без приключений. Из всех змей
только ужа один раз видели, да и то когда к озеру уже подходили. Лягушек
прорва была, это да. Я про лягушек дяде Агигульфу сказал; он же
ответствовал, не оборачиваясь, что поговаривали, будто в озере
царь-лягушка живет о трех головах, размером с быка; она-то, мол, раба-меза
и сгубила, из портков того выдернув и одним махом заглотив. По его, дяди
Агигульфа, мнению, именно так все оно и было.
Я над его словами призадумался, умолк и острить более не решался. А
Гизульф только крепче за рогатину ухватился. Видел я, про что он думает,
будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил - теперь бы еще
царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была
бы потеха!
Я, правда, сомневался насчет потехи. На что дедушке Рагнарису
громадная дохлая лягушка? Не есть же ее он станет!
Я спросил еще дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка - не зеленая
ли? Он же отвечал, что бурая и от нее, кроме всего прочего, бородавки
бывают. Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают. Он за
волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь
глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный
вождь Теодобад и сам Тор-молотобоец и чтобы мы делали, что он нам велит, а
не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.
Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс,
как вдруг дядя Агигульф наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и
темное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову. Мы с
Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а
лодка-долбленка, от времени черная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ножницы несла.
Дядя Агигульф дожидаться не стал - схватил гусли под мышку и деру
дал. Дядя Агигульф не видел, а я видел, как дедушка Рагнарис ему вслед
глядел, за бока держался и хохотал, а после прибавил: "Весь в меня".
А я еще и раньше понял, что дедушка Рагнарис дядю Агигульфа ни за что
не выгонит. Это он пугал дядю Агигульфа.
Я побежал дядю Агигульфа догонять и нагнал его уже у самого дома
валамирова. Остановил и хорошую весть ему передал: чтоб не боялся дядя
Агигульф, ибо дедушка на самом деле на него вовсе не сердится. Дедушка
смеется.
Дядя Агигульф сказал, что знает.
После возвращения дяди Агигульфа из бурга несколько вечеров так было:
едва солнце на закат идет, так от дома валамирова воинственный рев несется
и бряканье. В первый же день, как дядя Агигульф к Валамиру гусли снес,
герои, друг перед другом в умении скальдическом выхваляясь, одну струну
порвали.
Дядя Агигульф потом сказал нам с Гизульфом, что они с Валамиром
хотели показать звук, какой бывает, когда две конные лавы в бою сходятся.
Хорошо еще, что одной струной отделались. Песнь такая героическая была,
что едва снесли на хребте своем гусли ее могучую тяжесть. Могли и пополам
треснуть.
Вторая струна еще через день лопнула в руках Валамира. Он кричал
песнь, а дядя Агигульф плясал и замарашку валамирову плясать заставили.
Вошли в раж - струна и лопнула.
Но богатыри не отступились и все равно каждый вечер продолжали
искусство скальдическое постигать.
Когда же струн на гуслях не осталось, их Валамир на сеновале
схоронил, ибо дедушка Рагнарис запретил скамарскую потешку в дом к себе
нести. Там потом мыши гнездо свили.
Дядя Агигульф с Валамиром всем после рассказывали, что гусли дрянь
попались. Сразу видать, от скамара гусли. Были бы настоящие, быть бы уже
Валамиру с Агигульфом скальдами, гордостью всего села.
Дядя Агигульф вспоминал, как дедушка Рагнарис рассказывал, будто у
великих риксов готских и скальды были великие, а у тех великих скальдов и
гусли были великие - сами из золота, струны серебряные. На таких-то гуслях
играть, кто великим скальдом не сделается. Даже Одвульф, может быть,
сделается.
Дедушка после того долго дядю Агигульфа скальдом величал. И "закрома
потомства" поминал.
ОЗЕРО
После того, как брат мой Гизульф на охоте взял кабана и съели того
кабана и брата моего Гизульфа к замарашке водили, сильно изменился Гизульф
и от меня отдалился, а к дяде Агигульфу приблизился. Я на то дяде
Агигульфу жаловался и выговаривал; обвинить его хотел, что он дружбу мою с
братом нарушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что
было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его
Таразмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел. И
добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего
Таразмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил - и
сколько Таразмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в
конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на
коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал
для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.
Дядя Агигульф любит про коня напоминать.
Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Таразмуд Багмса
добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать
(дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят,
что он юбки задирает.
На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий гот
всегда в походах юбки задирает. Что до Багмсов всяких, то тут всему виною
агигульфова священная ярость: рвет он Багмсов на части, удержаться не
может. Оттого и не привел ни одного. А наложниц и рабынь всяких он нарочно
не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы
хватит, Ильдихо. Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить?
Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не
видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не
стал. Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался. В последний раз дядя
Агигульф дрался на хродомеровом подворье, там правоту свою доказывая,
только это печально закончилось. Пока дрались, к нам от Хродомера человек
прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там повалил. Дедушка Рагнарис
дядю Агигульфа домой палкой пригнал. После и сам Хродомер к нам являтся и
требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев починил. Развалил, мол, хлев
своей дракой. Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев
поставить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю
Агигульфа и помогал ему, а еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне
не говорили. Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и
словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел
всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы
духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не
напустили. Хотели и Валамира с собой брать, но больно уж крепко дядя
Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру
идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в
те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу
вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла. Первые дни после
того дядя Агигульф все ярился, кричал, что всем красного петуха пустит и к
велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться
про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они
шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих
к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку
Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя
Агигульф, но куда страшнее гнев Рагнариса, ибо Арбр-убиенный за ним стоит
и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с
них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф
ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то
не узнал. На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило
меня. Хвать - нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на
двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от
страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли,
отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог. Потом перед собой
вдруг Гизульфа увидел, брата своего; он глядел на меня и подло улыбался.
Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил,
наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности. Но Гизульф
сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что
обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой.
Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой
распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом
меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь,
тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим
дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф
вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и
дедушке Рагнарису про поход этот не донес. Сзади Гизульф шел, за мной
приглядывал. Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш дядя Ульф
первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между
ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя
Агигульф топором вооружился. А я безоружный.
Так и шли через село. Солнце только-только вставало, все еще спали.
Только у Хродомера на подворье козу доили, а на выходе из села мы
Ода-пастуха повстречали со стадом. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к
губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся
прежалостно. Нашего же брата Мунда с Одом не было, только собаки
вертелись. Од собак придержал, чтобы они на нас не бросились. На дальний
выпас шел Од, не иначе.
Когда Од со стадом и собаками из виду скрылись и село осталось далеко
позади, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и
песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо
и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту петь, как
вдруг вспомнил, что я - пленник их и глаз у меня выбит, как у дяди Ульфа;
еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и
не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл,
но об этом рассказ впереди).
Мы шли и шли себе по холмам, где осиновые рощицы шумят, переходили
болотца и сырые низины, от незабудок синие. После дубовая роща начинается.
За дубовой рощей Сырой Лог, где Гизульф своего кабана завалил. Но мы в
сторону взяли и рощу только краем прошли, а к Сырому Логу спускаться не
стали.
Тут дядя Агигульф от пения охрип и поучать нас стал, как к озеру
ловчее выходить. Потому как к озеру подходы почти везде заболочены, однако
ж пара тропок есть. Одну тропку он, дядя Агигульф, как свои пять пальцев
знает. Тут в чем вся хитрость? Тот дуб найти, который немного в стороне от
рощи растет, будто выбежал он из рощи на открытое место и там его молния
настигла и пополам расколола. Если, не выходя из рощи, к этому дубу лицом
встать, то тропка как раз будет видна в высокой траве. Вот по этой
тропинке и надо идти.
Пока идешь, почти гибель от мошкары примешь, но надлежит претерпеть
это. Зато прямо к озеру выйдешь как раз в том месте, где берег сухой и в
воду небольшим мысом входит. На этом-то мыске в свое время и отыскались
портки того пропавшего раба-меза.
Трава тут в человеческий рост растет и не одна только мошкара в той
траве таиться может, прибавил дядя Агигульф значительно. В траве этой
всякое таиться может. И потому надлежит идти с оглядкой, смотреть и
слушать.
При этих словах Гизульф взял рогатину наперевес, а я крепко пожалел о
том, что я безоружен. И надеяться мне не на кого. Ибо не могу же я
надеяться на человека, который родного брата, точно пленника, куда-то
против его воли тащит?
А еще, добавил дядя Агигульф, под ноги смотреть надобно. Ибо змей тут
видимо-невидимо, а на озере и того больше, одна другой ядовитее.
С тем и пошли.
Хоть и напугало меня напутствие дядино (Гизульфа, думаю, оно тоже
напугало), однако ж добрались до мыска без приключений. Из всех змей
только ужа один раз видели, да и то когда к озеру уже подходили. Лягушек
прорва была, это да. Я про лягушек дяде Агигульфу сказал; он же
ответствовал, не оборачиваясь, что поговаривали, будто в озере
царь-лягушка живет о трех головах, размером с быка; она-то, мол, раба-меза
и сгубила, из портков того выдернув и одним махом заглотив. По его, дяди
Агигульфа, мнению, именно так все оно и было.
Я над его словами призадумался, умолк и острить более не решался. А
Гизульф только крепче за рогатину ухватился. Видел я, про что он думает,
будто вслух мне Гизульф сказал: мол, кабана завалил - теперь бы еще
царя-лягушку завалить и на двор к дедушке Рагнарису притащить, то-то была
бы потеха!
Я, правда, сомневался насчет потехи. На что дедушке Рагнарису
громадная дохлая лягушка? Не есть же ее он станет!
Я спросил еще дядю Агигульфа, какого цвета царь-лягушка - не зеленая
ли? Он же отвечал, что бурая и от нее, кроме всего прочего, бородавки
бывают. Я возразил, правда, что от всех лягушек бородавки бывают. Он за
волосы меня схватил и прошипел, чтобы я язык не распускал, ибо места здесь
глухие. Мол, у озера он, дядя Агигульф, нам и дедушка Рагнарис, и военный
вождь Теодобад и сам Тор-молотобоец и чтобы мы делали, что он нам велит, а
не мололи языками, точно Ильдихо у котлов, когда еду готовит.
Мы были уже почти у самой воды и готовились ступить на тот самый мыс,
как вдруг дядя Агигульф наклонился и что-то потащил из камыша, длинное и
темное, похожее на труп человека с руками, закинутыми за голову. Мы с
Гизульфом так и обмерли. Но тут разглядели: не труп это был, а
лодка-долбленка, от времени черная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33