А я был тогда целую неделю в мрачном расположении духа по причине
последнего разговора с Эллочкой (она мне этак вдумчиво и рассудительно
объяснила, что я очень хороший, но ей, Эллочке то-есть, все же не подхожу
вследствие мизерности моих доходов). А тут еще Пашка назвал полный дом
своих коллег-ментов, и под их веселенькие беседы о детской проституции и
пьяных драках я малость перебрал - так, не до свинства, а до легкой
бесшабашности на почве черной тоски. И как-то так получилось, что набилось
в кухню полно гостей - покурить, а потом все ушли и остались только мы с
Машей. Что-то там мы с ней трепались - ну, так, хмельные шуточки, слегка
фривольные, конечно, но чтоб к примеру границы перейти - это ни-ни.
Помниться, она все извинялась, что босая и рассказывала, как любит босиком
ходить. Это точно, между прочим, любит. С мая по сентябрь с ней просто
невозможно на улицу выйти, особенно, если дождь: она все норовит из туфель
вылезти. При чем в таком виде может заявиться куда угодно. В гости
например. Или в театр. Представляете? В вечернем платье, при украшениях -
и босиком. Мания какая-то честное слово. Вот... А я в тот вечер ей спьяну
предложил позировать - была у меня тогда задумка насчет одной статуэтки. И
Машка - как я решил, в шутку - возьми да и согласись. Обсудили мы с ней
план работы, договорились, что назавтра вечером она ко мне домой приходит,
на том я и смылся. Назавтра, естественно, я и думать обо всем забыл, как
вдруг - звонок в дверь. Открываю - Машка. Явилась, значит, позировать. Ну,
тут я в конец обалдел. А она спокойно так заходит ко мне в комнату,
быстренько раздевается и лезет на стол. Я стою, глазами хлопаю, а Машка
спрашивает: "Ты, случайно, не токсикоман? Хлорофос нюхать не любишь?"
Мотаю головой: "Нет"... Тогда она лезет в сумочку, достает баллончик
"Примы" и мне показывает: "Видал? Давай, работай, лепи. А если сунешься с
какай-нибудь гадостью, все содержимое из вот этого баллона в физиономию
получишь." И почему-то я не заорал тогда, что она безнравственная и
распущенная, а как бобик две недели лепил с нее, и ничего такого у нас с
ней не было, и до сих пор нет, и до свадьбы не будет. И ни с кем у нее
ничего не было - она бы сказала, это точно.
Так что позавчера напустился я на Машку, как свинья распоследняя.
Знал ведь, что к настоящему искусству она с большим пиететом относится и
на многое ради него готова. И что совершенно искренне не понимает, как
можно считать непристойностью обнаженную красоту - тоже знал. Так чего,
спрашивается? Раньше надо было думать.
И вообще, на темы нравственности не мне бы рассуждать. У Пашки-то я
невесту увел, как не верти. Внаглую увел, перед самой свадьбой... Он,
кстати, ничего. Звонил мне потом, сказал, что зла на меня не держит и
другом считать не перестает, что это машино право - выбирать, и раз она
выбрала меня, то значит так тому и быть. Только все-таки мы с ним теперь
почти не контачим. Я себя перед ним виноватым чувствую, а он чувствует,
что я чувствую, и ему неловко. Вот только недавно он ко мне приходил,
просил золотой кулон сделать - из его, значит, материала. Очень просил. И
стыдно мне было, и досадно, но пришлось отказать: ну не умею я по золоту,
только испохаблю человеку дорогую вещь (ведь откуда у него золото
возьмется, наверняка переплавить что-то хотел). Тогда он попросил назвать
кого-нибудь, кто может сделать - снова промашка вышла. Я же
кустарь-одиночка, с коллегами мало общаюсь, потому как не знаю никого...
Эх, до сих пор обидно, что помочь не смог!
Вот так я себя грыз весь день, но кроме этой грызни так ничего и не
смог сделать. К Машке меня, естественно, не пустили, врачи со мной
разговаривали сквозь зубы и глядя поверх головы. Сказали только, что Машка
в сознание не приходит и они ни за что не ручаются. И еще сказали, что
поврежден череп, что мочки ушей разорваны, что на левой груди глубокая
царапина и безымянный палец левой руки вывихнут. Значит, серьги, кольцо,
и, наверное, брошь обдирали в спешке, буквально с мясом... Едрена вошь,
если я доберусь когда-нибудь до того, кто это сделал (а уж я очень-очень
постараюсь добраться), он у меня подыхать будет постепенно и разнообразно,
мать его перетак!
Потом примчалась Анна Михайловна, и мы с ней до глубокого вечера
метались по больнице и приставали к врачам, пока очередное потревоженное
нами светило не объяснило, что Маше мы все равно ничем не поможем, после
чего выставило нас вон.
Я отвез Анну Михайловну домой, при чем всю дорогу она плакала у меня
на плече, что меня несколько удивило. До сих пор они с мужем... ну, не то
чтобы держались со мной неприязненно, но были подчеркнуто корректны, всем
своим видом подчеркивая: мы люди слишком интеллигентные, чтобы влиять на
выбор своей дочери, но ты не та партия, которой бы мы для нее хотели. Но
теперь... Теперь, конечно, все это ерунда, была бы только Машка жива...
Домой я приперся в начале десятого. Родители, успевшие обзвонить всех
моих приятелей и уже добравшиеся до моргов, учинили мне здоровенную
выволочку, и я сдуру рассказал им все - и где шлялся, и почему не
позвонил.
Мама сразу заплакала, а отец сел за телефон - звонить какому-то
своему старому другу, крупному специалисту по черепно-мозговым травмам.
Это отец-то, который всегда испытывал физическое отвращение ко всяким
договорам "по знакомству", а Машку, после того, как она однажды явилась к
нам в дом босая, именовал преимущественно "эта развязная особа". Н-да...
Я, как мог, успокоил маму и потихоньку смылся к себе. Некоторое время
тупо слонялся из угла в угол, потом вспомнил о своей находке. Да, кстати
она оказалась, очень кстати. Деньги теперь понадобятся... Я вытащил ее,
эту вещицу (как сунул ее в карман, удирая с работы, так и забыл о ней),
осмотрел еще раз, и какая-то зыбкая мыслишка закопошилась было в голове,
но тут мама позвала меня к телефону.
Звонил Витек. Просил сделать несколько заготовок для перстней. Опять
он за свое... Пришлось в который раз повторять, что я с кооператорами дела
не имею из принципа, поскольку все они (и Витек в том числе) хапуги и
халтурщики. Он стал канючить. Я его послал. Тогда он сказал, что ладно,
больше сам он меня просить не будет, а напустит на меня Эллочку. И повесил
трубку.
Про Эллочку - это в отместку за отказ. Пусть, мол, я хапуга, зато у
тебя девчонку отбил, напакостил. Не понимает, дурень, что я ему за эту
пакость век благодарен буду. Да и не он Эллочку отбил, а деньги его
дурные... И напустить на меня свою достойную супругу ему не удастся: она
меня теперь люто ненавидит. Из-за Машки. Вот и пойми их, женщин...
Не успел я трубку положить - снова звонок. На этот раз Пашка. Узнал
где можно по-дешевке радиатор для "Москвича" купить, добрая его душа.
Потрепались немного (я, конечно, про Машку ничего ему не сказал), пожелали
друг другу спокойной ночи, повесили трубки.
И тут я вдруг вспомнил, что это за мысль пришла мне в голову перед
витькиным звонком. И такая жуткая была она, эта мысль, что я набрался
наглости и позвонил Анне Михайловне. Ее мой звонок сначала напугал, потом,
- когда разобралась в чем дело - изумил до крайности, но на вопрос она
ответила.
Некоторое время я стоял возле телефона. В голове пустота
беспросветная, только крутиться фразочка, вычитанная, кажется, у
Стругацких: "Как лист увядший падает на душу"... Крутится и крутится,
бессмысленно, назойливо так, будто заигранная пластинка... Вид у меня,
наверное, был страшненький, потому что отец глянул, проходя, мимо и стал
успокаивать: другу своему он дозвонился, тот обещал завтра подъехать,
посмотреть Машку и, если понадобится, посодействует. Я с огромным трудом
уговорил их с мамой лечь спать, а сам ушел к себе, сел за стол и стал
смотреть на брошь.
Первым делом я осмотрел ее замочек. Ну конечно... Искорежен, будто
брошь не снимали, а сдирали с очень плотной ткани. Да, наверное так и
было. Анна Михайловна сказала, что на Маше, когда она уходила на свадьбу,
было бархатное платье и брошка. Золотая брошка "кленовый лист". Вот так.
Значит, сегодня мне на голову свалилась брошь, сорванная с груди
полумертвой Машки. Значит, кто-то хотел, чтобы эта брошь была у меня.
Зачем? Ежу понятно, зачем...
Я прикрыл дверь поплотнее, вытащил из-за тумбочки заначку - едва
початую водки, поискал что-нибудь вроде стакана. Не нашел. Приложился к
горлышку.
Дело ясное. Брошка эта приметная, оригинальная брошка. И брошка эта в
розыске. В городе пять-шесть скупок драгоценностей, и единственная
комиссионка, где принимают изделия из драгметаллов. Проконтролировать их -
раз плюнуть. Продам я эту брошку официальным путем, и в два счета менты
выяснят, что продал ее я. А кому деньги позарез нужны - долг за машину
отдавать? Опять же - мне. Так кто Машку ограбил? А?
Красиво получается. Правдоподобно. Я снова хлебнул из горлышка. Ну а
если предположить совершенно для меня невозможное? Если предположить, что
я эту брошку продам не как положено, а с рук - что тогда? То же самое.
Близких друзей, способных такую вещь купить, у меня нет, пришлось бы
искать покупателя... Все равно бы звон пошел, что я золотым кленовым
листком торгую. Так какая же это гнида со мной счеты сводит? Со мной и с
Машкой - кто?!
Так, давай спокойно. Кому известно, что мы поссорились? А черт его
знает... Специально я никому не рассказывал и Машка наверняка тоже. Но
почему-то о таких вещах сразу все узнают, это факт, такое не скроешь...
Ладно, с этого конца не получается. Попробуем с другого. Кто знает,
что я чужую машину грохнул, что мне деньги нужны? Снова не получается: все
знали... Черт меня возьми, да что же делать, как же докопаться до этой
сволочи?
Стоп. А если так попробовать: кто нас с Машкой настолько ненавидеть
может, чтоб на такое решиться? Витек? Ну, не хотел я ему помогать деньги
делать. Ну, несколько раз в открытую объяснил, кто он такой есть и что я о
нем думаю. Ну, морду я ему бил однажды при свидетелях. По пьянке, правда,
и он сам потом извинялся, но был такой факт... Но чтоб за это - аж так?
Нет, не думаю. И кто бы другой, но не Витек - трусоват он для такой затеи
- прямо скажем...
Вот Эллочка - дело другое. Эллочка нас всей душой ненавидит. А натура
она целеустремленная, настойчивая такая натура, решительная, если чего
захочет - спать, есть не будет, а сделает. Вот только чтобы так ударить и
чтобы серьги с ушами рвать - немалая сила нужна, не эллочкина нужна на это
сила...
Господи... Порванные уши... разбитый затылок... "в случае
выздоровления возможны психические отклонения"... Машенька моя, Машутка,
за что?!
Кулаком по столу, - костяшками, с маху, до боли, в кровь. Не
раскисай, слюнтяй, тряпка, дрянь бесхребетная! Не раскисай! Думай,
подонок! Тебе эту гниду найти надо. И ты найдешь, понял?! Сдохнешь, а
найдешь.
Так, о чем я?.. Ах да, Эллочка... А почему, собственно, она сама
должна была это делать? Она ведь, как и Машка, без предрассудков, только
без других... Босая в театр она не пойдет, конечно, и ради утверждения
идеалов прекрасного раздеваться не станет, но для других целей может и
раздеться. Цену она себе знает и в специальных случаях эту самую цену
платит, не торгуясь. Почти по Марксу: товар - постель - товар... Так что
ее дело - придумать, а в исполнителях недостатка не будет, только мигни...
Значит, Эллочка? Или...
Ах ты, дьяволова душа! Да нет же, быть не может, слишком уж гнусно
это, не смог бы он! Или, все-таки, он? Похоже, ох как похоже!
Думал это я, думал, и к бутылке прикладывался, и снова думал, и снова
прикладывался... И когда в бутылке почти совсем ничего не осталось, понял:
он. Пашка.
Уж больно все один к одному лепится. И силы у него достаточно, и
адреса - мой и машкин - знает, и повод ненавидеть нас у него есть, и что
деньги мне нужны - тоже знает. И даже о ссоре знает, точно. Звонил он мне
позавчера, сразу после разговора нашего с Машкой, голос мой ему не
понравился, спросил он: "Чего мрачный такой, с Машкой поругались, что ли?"
А я как дурак: "Да..." А он: "Что, серьезное что-нибудь?" А я как дурак:
"Да..." И с радиатором этим он ко мне уже второй день пристает: "Смотри,
упустишь, хватай, пока есть"... Ах ты, падло! Хватай... Знает же,
прекрасно же знает, что у меня и на пробку от этого радиатора денег не
хватит! Но какой же это надо гнидой быть лицемерной: "Зла не держу...
Другом считать не перестал"... Падло!
Ну, ладно. Это, может, и случайности, совпадения. То, что знал Пашка,
это кто угодно мог знать, хоть Эллочка. Но еще один фактик есть.
1 2 3