Осторожность подсказывала им цифру 160 — на случай непредвиденных обстоятельств.
Вполне понятно, что эта нелегкая работа, невзирая на бурную энергию Робена, отняла у компаньонов около двух недель. Весь урожай прокаженного пошел в дело.
И вот наконец куак надежно помещен в объемистые глиняные кувшины, которые негр в свое время выменял у индейцев, и готов к погрузке на борт пироги. Лепешки, отлично высушенные, завернуты в плотные листья.
Оставалось запасти копченую рыбу. Но эту задачу решить было проще.
С самого начала заготовительных работ Гонде больше не появлялся. Его отсутствие беспокоило парижанина. Не заболел ли бедняга?.. Может, даже умер?
Удалось ли ему добиться, чтобы лесоразработки перенесли на другое место? Или работы ведутся все еще в устье реки?
Наутро после окончания хлопот с маниокой Робен решил осмотреть пирогу, которую они с Казимиром искусно спрятали в маленькой бухточке в зарослях лиан.
Это место находилось в трех часах ходьбы: обычная, не слишком утомительная прогулка… Инженер взял с собой немного провизии, вооружился ножом и крепкой палкой и вышел на рассвете со своим неизменным компаньоном, довольным, словно школьник на каникулах.
Путники шли, весело переговариваясь, размышляя о будущем, строя планы, осуществление которых было уже так близко. За разговорами дорога прошла незаметно. Друзья добрались до места, где была спрятана лодка.
Казимир предложил проплыть по заливу, и Робен не захотел лишать старика удовольствия. Вот и знакомый шатер из лиан, под которым укрыто надежно привязанное суденышко.
Изгнанник нащупал якорь, укрепленный на корневище, ухватился за канат, чтобы подтянуть лодку, но не ощутил никакого сопротивления. Холодный пот прошиб бургундца, когда он увидел обрезанный конец лианы.
Предчувствуя непоправимую катастрофу, он бросился в самую гущу зарослей и начал отчаянно рубить их. Скоро обнажилась большая прогалина. Ничего!
Может, во время дождей лодка наполнилась водой и затонула? Лежит себе на дне бухты… И даже лучше, если так, по крайней мере не рассохлась.
Робен нырял раз за разом, шарил, высматривал, поднимался на поверхность набрать воздуху и снова погружался в воду… Безрезультатно. Негр топтался на берегу, тоже пытаясь обнаружить пропажу, но, разумеется, не нашел ничего.
Сомнений быть уже не могло: пирога украдена. Француз был в отчаянии, но старался подбодрить старика.
— Мужайся, Казимир, — твердил он плачущему товарищу, — мужайся! Мы построим новую лодку. Всего три недели задержки… К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности.
Грустным было их возвращение. Оба почему-то спешили, обоим хотелось поскорее оказаться дома. Еще несколько минут, и они будут на месте… И тут до них донесся горький запах дыма. Выйдя из леса на поляну, они увидели этот дым — тяжелые черные клубы. Хлопья гари носились в воздухе, лезли в ноздри, от них запершило в горле.
Робен бросился к хижине, которую скрывали от него банановые деревья.
Хижины не было! Кучка дымящейся золы — вот и все, что осталось. Инструменты, земледельческие орудия, запасы продовольствия — все пропало. Пожар уничтожил все.
* * *
Всего несколько часов назад Робен произнес:
«К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности».
Какой жестокий, издевательский урок преподнесла ему судьба! Никогда еще он не был так близок к цели, ни разу со дня побега не предчувствовал с такой остротой грядущий миг полной свободы…
И вот все рухнуло, все погибло, развеялось как дым над поляной… Достаточно было одной искры из плохо погашенного очага, чтобы в несколько мгновений истребить плоды тяжких и долгих трудов. Прощай надежда покинуть колонию в скором будущем, мало того — им со стариком грозит голод.
Бедный старый негр оцепенел в отчаянии. На него было больно смотреть. Он тупо уставился на кучу золы, похоронившей убежище его печальной старости, на обугленные остатки деревянных подпорок, установленных его искалеченными руками, на закопченные горшки с горелой мукой, на незатейливые инструменты, верно служившие ему в одиноких трудах…
Он только смотрел… Молча — у него не вырвалось ни жалобы, ни стона.
Иначе вел себя белый. Его натура была создана для борьбы. Он вздрогнул при виде пожарища, побледнел — и только.
Странная и, однако же, объяснимая вещь: гибель лачуги не произвела на него такого сильного впечатления, как похищение пироги. Ведь пожар мог возникнуть случайно, тогда как исчезновение лодки — без сомнения дело рук человеческих, и при этом рук врага.
Он строил самые различные предположения, но ни одно из них не отвечало на вопросы: кто совершил кражу? С какой целью?
Надзиратель скорее всего находился еще в колонии. Если бы ему и сообщили о пребывании беглеца возле бухты, то он явился бы сюда с отрядом охранников и арестовал ненавистного ему Робена без особого труда.
Гонде? Конечно, странно, что он, доставив письмо, исчез, как сквозь землю провалился… Нет. Этому невозможно поверить. Он был искренен, он раскаивался, его желание отблагодарить спасителя выглядело естественно.
Но почему он так настойчиво уговаривал их не покидать своего обиталища?.. Ему явно хотелось помешать их отъезду… Было в его упорстве что-то сомнительное или, по крайней мере, преувеличенное…
Робен снова и снова твердил себе, что он чересчур недоверчив. А что, если это индеец? Жалкий, спившийся краснокожий, для которого спиртное — предел мечтаний… Пьянство убило в нем совесть и вообще все человеческое. Он, пожалуй, мог бы и лодку украсть, и в озлоблении сжечь хижину… Цель его вполне проста и план по-своему хитер: лишить изгнанника возможности передвигаться, «запереть» в долине, а потом извести голодом. От голода даже сильный «белый тигр» ослабеет, а если хижина старого негра, эта защищенная змеями крепость, обратится в пепелище, тогда наш славный Атука приведет сюда охранников, «белый тигр» станет их легкой добычей, а на индейца прольется желанный дождь из тафии, по которой томится его пересохшая глотка…
Это предположение казалось, по зрелом размышлении, наиболее вероятным.
Значит, действовать надо немедля. Сетовать бесполезно, это лишает воли к борьбе, а Робен должен бороться и выиграть схватку с бедой.
— Казимир… — негромко окликнул он прокаженного.
Голос товарища вывел беднягу из оцепенения. Он вдруг застонал — тонко и жалобно, как больной ребенок.
— О!.. О!.. Плохо мне… Плохо… О, добрый Боже! Умираю…
— Мужайся, дружище! Нам послано тяжелое испытание. Надо его преодолеть.
— Я не могу… Не могу больше, мой дорогой белый друг. Казимир умрет там, где был его дом.
— Казимир, я починю наши инструменты. Ведь у них только рукоятки сгорели, а я приделаю новые. Я построю тебе новую хижину. Обещаю. У тебя будет крыша над головой, даю слово. Буду сам тебя кормить… Успокойся, мой бедный старый ребенок…
— Я не могу… Нет, я не могу… — повторял со слезами чернокожий. — Я уже мертвый… О мама, о моя добрая мать…
— Не плачь, Казимир, — ласково продолжал уговаривать парижанин. — Я понимаю твое горе… Но мы не должны оставаться здесь. Это опасно.
— Куда же вы хотите уйти? Несчастный прокаженный не может идти, куда уж мне.
— Я понесу тебя, если потребуется. Соберись с духом… Нам необходимо уйти.
— Хорошо, я пойду… — покорно согласился старик.
— Бедный ты мой, добрый ты мой человек… Наверное, жестоко заставлять тебя, но как быть иначе? На сегодняшнюю ночь я сооружу шалаш, а завтра с утра постараемся скрыться в лесу, не слишком далеко от твоего участка. Как-нибудь перебьемся… У нас есть ямс, батат, бананы, немного маниоки… Я раздобуду еды.
— Да, хорошо, — последовал безучастный ответ. — Вы очень добры… Белый друг великодушный, как добрый Бог…
— Ну, в добрый час! Идем же, старина… Я буду работать за двоих, сил и умения мне хватит. Ничего, справимся! Не все потеряно.
— В самом деле, не все потеряно, — повторил его слова чей-то голос. — И надо признать, что есть еще отчаянные парни на земле!
Робен резко обернулся — перед ним стоял Гонде.
— С вами стряслась беда, и немалая, — продолжал каторжник. — Лодка пропала. Я это обнаружил, когда огибал бухту. Ваш участок разорен, хижина сгорела. И это тем более скверно, что путь для вас сейчас открыт.
— Значит, вы добились цели?
— Как нельзя успешнее! Мне удалось отыскать целый лес красного дерева.
— Вот незадача, что у нас так не вовремя все это стряслось!
— Не волнуйтесь, там работы не менее чем на три месяца, а за это время вы уже будете далеко.
— Если бы так…
— Уверен, что так и будет. Больше того, я думаю, что из ваших бед вы извлечете пользу для себя.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что сезон дождей длится от шести недель до двух месяцев, а после него наступает, хоть и ненадолго, время хорошей погоды, когда боши и бони спускаются в долину. Вы наймете гребцов с лодками, и вместо пропавшей пироги у вас будет сколько угодно других!
— Вряд ли можно доверять этим людям. Вот вам живой пример: индеец Атука, мой недолгий гость, готов заложить меня за бутылку водки!
— Бони и боши — негры. Они не предатели и не пьяницы. Уверяю вас, что в их лодках вы будете в полной безопасности. Это люди смелые, преданные и никогда не выдадут тех, кому оказали гостеприимство.
— Правда-правда, — подтвердил Казимир. — Он хорошо говорит.
— Значит, по вашему мнению, надо остаться здесь еще на несколько недель?
— Не здесь, то есть не на этом самом месте, а подальше. Вам надо поставить хижину в лесной чаще и при этом не оставить за собой никаких следов… Особенно — зарубок. Индейцы хитры, как обезьяны. Но я даю слово, что они вас не найдут…
— А во сколько нам обойдется негритянская лодка?
— У вас еще есть в земле и на деревьях достаточно плодов, чтобы прокормить двадцать человек в течение месяца. После сезона дождей у негров Марони кончаются все запасы, они тощают с голодухи, просто кожа да кости. За продовольствие они сделают для вас все, что захотите.
— Это подходяще, тем более что я не вижу иного выхода из положения.
— Если я могу быть чем-то полезен, располагайте мной. Вы же знаете, что я предан вам всей душой.
— Да, теперь я это знаю, Гонде, я верю вам.
— И правильно делаете… Среди нашего брата есть, конечно, полная дрянь, но есть и другие… Кто, выбрав путь, идет по нему до конца. Благодаря вам я вышел на верную дорогу. Лучше поздно, чем никогда… Значит, так. Недалеко от того места, где вы прятали лодку, на правом берегу есть глухие заросли. Такая чащоба, что не продерешься. Полное бездорожье. Там кругом торчат ауары, вы же знаете, какие у них колючки! Пройти можно только по руслу ручья, который впадает в бухту: глубина примерно метр, и ширина такая же. Ручей теряется в заболоченной саванне, а за саванной и находится то место, о котором я говорю.
— Но как же мы перейдем трясину?
— Я знаю проход, узкий, но с твердым грунтом. Должно быть, это скальная порода. Идти надо осторожно, опираясь на палку, но ничего, удержаться можно… А уж если проберетесь туда, черта с два кто-нибудь вас найдет!
— Отлично! Если мы пройдем по руслу ручья, никаких следов не останется. Решено, выступаем завтра.
— Да, завтра! — эхом отозвался Казимир, которого уже успокоили решимость и хладнокровие товарища.
— Я провожу вас, — помолчав, сказал каторжник. — Вы позволите мне остаться с вами?
— Оставайтесь.
Наутро они втроем покинули безымянную долину.
— Добрый Бог не захотел, чтобы я умер здесь, — изрек Казимир.
* * *
— Если есть на земле уморительно смешная страна, то она перед вами. Чудней не сыщешь. Негры, одетые кто во что горазд, деревья без ветвей, с колючками вместо листьев, похожие на трубы в банях «Самаритэн», стенки у домов плетеные, зато окна со ставнями. А насекомые! Жалят беспощадно с утра до вечера. Солнце палит, тени не сыщешь, жара как в плавильной печи. Фрукты… О, эти фрукты, вкусом похожие на консервы с примесью скипидара… Всего месяц назад я обморозился, нынче мои обмороженные уши горят, а нос облупился… Ну и страна!
Женщина в глубоком трауре, с побледневшим от усталости лицом слушала, невесело улыбаясь, бурные речи высокого парня, неподражаемый акцент которого выдавал обитателя парижского предместья.
— А кроме того, — продолжал молодой человек, — в каждом доме обезьяны и попугаи орут, горланят так, что уши вянут, барабанные перепонки лопаются.
Язык местных жителей… ну, они лопочут, как у нас в овернских деревнях…note 97 «Таки», «лугу», «лугу», «таки» — только это и слышишь. Попробуй пойми, что он тебе хочет сказать! А пища! Рыба жесткая, как подметка, и какая-то кашица или пюре, просто жуть, от одного вида бросает в дрожь… Однако все это чистый кайф по сравнению с путешествием… Сколько воды! Боже праведный, сколько воды! А я-то, я ведь не бывал даже на пляже Сен-Фор в купальный сезон, Сену видел только в Сент-Уене! Я слышал, что путешествия формируют характер. Надеюсь, меня теперь есть из чего формировать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Вполне понятно, что эта нелегкая работа, невзирая на бурную энергию Робена, отняла у компаньонов около двух недель. Весь урожай прокаженного пошел в дело.
И вот наконец куак надежно помещен в объемистые глиняные кувшины, которые негр в свое время выменял у индейцев, и готов к погрузке на борт пироги. Лепешки, отлично высушенные, завернуты в плотные листья.
Оставалось запасти копченую рыбу. Но эту задачу решить было проще.
С самого начала заготовительных работ Гонде больше не появлялся. Его отсутствие беспокоило парижанина. Не заболел ли бедняга?.. Может, даже умер?
Удалось ли ему добиться, чтобы лесоразработки перенесли на другое место? Или работы ведутся все еще в устье реки?
Наутро после окончания хлопот с маниокой Робен решил осмотреть пирогу, которую они с Казимиром искусно спрятали в маленькой бухточке в зарослях лиан.
Это место находилось в трех часах ходьбы: обычная, не слишком утомительная прогулка… Инженер взял с собой немного провизии, вооружился ножом и крепкой палкой и вышел на рассвете со своим неизменным компаньоном, довольным, словно школьник на каникулах.
Путники шли, весело переговариваясь, размышляя о будущем, строя планы, осуществление которых было уже так близко. За разговорами дорога прошла незаметно. Друзья добрались до места, где была спрятана лодка.
Казимир предложил проплыть по заливу, и Робен не захотел лишать старика удовольствия. Вот и знакомый шатер из лиан, под которым укрыто надежно привязанное суденышко.
Изгнанник нащупал якорь, укрепленный на корневище, ухватился за канат, чтобы подтянуть лодку, но не ощутил никакого сопротивления. Холодный пот прошиб бургундца, когда он увидел обрезанный конец лианы.
Предчувствуя непоправимую катастрофу, он бросился в самую гущу зарослей и начал отчаянно рубить их. Скоро обнажилась большая прогалина. Ничего!
Может, во время дождей лодка наполнилась водой и затонула? Лежит себе на дне бухты… И даже лучше, если так, по крайней мере не рассохлась.
Робен нырял раз за разом, шарил, высматривал, поднимался на поверхность набрать воздуху и снова погружался в воду… Безрезультатно. Негр топтался на берегу, тоже пытаясь обнаружить пропажу, но, разумеется, не нашел ничего.
Сомнений быть уже не могло: пирога украдена. Француз был в отчаянии, но старался подбодрить старика.
— Мужайся, Казимир, — твердил он плачущему товарищу, — мужайся! Мы построим новую лодку. Всего три недели задержки… К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности.
Грустным было их возвращение. Оба почему-то спешили, обоим хотелось поскорее оказаться дома. Еще несколько минут, и они будут на месте… И тут до них донесся горький запах дыма. Выйдя из леса на поляну, они увидели этот дым — тяжелые черные клубы. Хлопья гари носились в воздухе, лезли в ноздри, от них запершило в горле.
Робен бросился к хижине, которую скрывали от него банановые деревья.
Хижины не было! Кучка дымящейся золы — вот и все, что осталось. Инструменты, земледельческие орудия, запасы продовольствия — все пропало. Пожар уничтожил все.
* * *
Всего несколько часов назад Робен произнес:
«К счастью, запасы продовольствия у нас готовы и в безопасности».
Какой жестокий, издевательский урок преподнесла ему судьба! Никогда еще он не был так близок к цели, ни разу со дня побега не предчувствовал с такой остротой грядущий миг полной свободы…
И вот все рухнуло, все погибло, развеялось как дым над поляной… Достаточно было одной искры из плохо погашенного очага, чтобы в несколько мгновений истребить плоды тяжких и долгих трудов. Прощай надежда покинуть колонию в скором будущем, мало того — им со стариком грозит голод.
Бедный старый негр оцепенел в отчаянии. На него было больно смотреть. Он тупо уставился на кучу золы, похоронившей убежище его печальной старости, на обугленные остатки деревянных подпорок, установленных его искалеченными руками, на закопченные горшки с горелой мукой, на незатейливые инструменты, верно служившие ему в одиноких трудах…
Он только смотрел… Молча — у него не вырвалось ни жалобы, ни стона.
Иначе вел себя белый. Его натура была создана для борьбы. Он вздрогнул при виде пожарища, побледнел — и только.
Странная и, однако же, объяснимая вещь: гибель лачуги не произвела на него такого сильного впечатления, как похищение пироги. Ведь пожар мог возникнуть случайно, тогда как исчезновение лодки — без сомнения дело рук человеческих, и при этом рук врага.
Он строил самые различные предположения, но ни одно из них не отвечало на вопросы: кто совершил кражу? С какой целью?
Надзиратель скорее всего находился еще в колонии. Если бы ему и сообщили о пребывании беглеца возле бухты, то он явился бы сюда с отрядом охранников и арестовал ненавистного ему Робена без особого труда.
Гонде? Конечно, странно, что он, доставив письмо, исчез, как сквозь землю провалился… Нет. Этому невозможно поверить. Он был искренен, он раскаивался, его желание отблагодарить спасителя выглядело естественно.
Но почему он так настойчиво уговаривал их не покидать своего обиталища?.. Ему явно хотелось помешать их отъезду… Было в его упорстве что-то сомнительное или, по крайней мере, преувеличенное…
Робен снова и снова твердил себе, что он чересчур недоверчив. А что, если это индеец? Жалкий, спившийся краснокожий, для которого спиртное — предел мечтаний… Пьянство убило в нем совесть и вообще все человеческое. Он, пожалуй, мог бы и лодку украсть, и в озлоблении сжечь хижину… Цель его вполне проста и план по-своему хитер: лишить изгнанника возможности передвигаться, «запереть» в долине, а потом извести голодом. От голода даже сильный «белый тигр» ослабеет, а если хижина старого негра, эта защищенная змеями крепость, обратится в пепелище, тогда наш славный Атука приведет сюда охранников, «белый тигр» станет их легкой добычей, а на индейца прольется желанный дождь из тафии, по которой томится его пересохшая глотка…
Это предположение казалось, по зрелом размышлении, наиболее вероятным.
Значит, действовать надо немедля. Сетовать бесполезно, это лишает воли к борьбе, а Робен должен бороться и выиграть схватку с бедой.
— Казимир… — негромко окликнул он прокаженного.
Голос товарища вывел беднягу из оцепенения. Он вдруг застонал — тонко и жалобно, как больной ребенок.
— О!.. О!.. Плохо мне… Плохо… О, добрый Боже! Умираю…
— Мужайся, дружище! Нам послано тяжелое испытание. Надо его преодолеть.
— Я не могу… Не могу больше, мой дорогой белый друг. Казимир умрет там, где был его дом.
— Казимир, я починю наши инструменты. Ведь у них только рукоятки сгорели, а я приделаю новые. Я построю тебе новую хижину. Обещаю. У тебя будет крыша над головой, даю слово. Буду сам тебя кормить… Успокойся, мой бедный старый ребенок…
— Я не могу… Нет, я не могу… — повторял со слезами чернокожий. — Я уже мертвый… О мама, о моя добрая мать…
— Не плачь, Казимир, — ласково продолжал уговаривать парижанин. — Я понимаю твое горе… Но мы не должны оставаться здесь. Это опасно.
— Куда же вы хотите уйти? Несчастный прокаженный не может идти, куда уж мне.
— Я понесу тебя, если потребуется. Соберись с духом… Нам необходимо уйти.
— Хорошо, я пойду… — покорно согласился старик.
— Бедный ты мой, добрый ты мой человек… Наверное, жестоко заставлять тебя, но как быть иначе? На сегодняшнюю ночь я сооружу шалаш, а завтра с утра постараемся скрыться в лесу, не слишком далеко от твоего участка. Как-нибудь перебьемся… У нас есть ямс, батат, бананы, немного маниоки… Я раздобуду еды.
— Да, хорошо, — последовал безучастный ответ. — Вы очень добры… Белый друг великодушный, как добрый Бог…
— Ну, в добрый час! Идем же, старина… Я буду работать за двоих, сил и умения мне хватит. Ничего, справимся! Не все потеряно.
— В самом деле, не все потеряно, — повторил его слова чей-то голос. — И надо признать, что есть еще отчаянные парни на земле!
Робен резко обернулся — перед ним стоял Гонде.
— С вами стряслась беда, и немалая, — продолжал каторжник. — Лодка пропала. Я это обнаружил, когда огибал бухту. Ваш участок разорен, хижина сгорела. И это тем более скверно, что путь для вас сейчас открыт.
— Значит, вы добились цели?
— Как нельзя успешнее! Мне удалось отыскать целый лес красного дерева.
— Вот незадача, что у нас так не вовремя все это стряслось!
— Не волнуйтесь, там работы не менее чем на три месяца, а за это время вы уже будете далеко.
— Если бы так…
— Уверен, что так и будет. Больше того, я думаю, что из ваших бед вы извлечете пользу для себя.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что сезон дождей длится от шести недель до двух месяцев, а после него наступает, хоть и ненадолго, время хорошей погоды, когда боши и бони спускаются в долину. Вы наймете гребцов с лодками, и вместо пропавшей пироги у вас будет сколько угодно других!
— Вряд ли можно доверять этим людям. Вот вам живой пример: индеец Атука, мой недолгий гость, готов заложить меня за бутылку водки!
— Бони и боши — негры. Они не предатели и не пьяницы. Уверяю вас, что в их лодках вы будете в полной безопасности. Это люди смелые, преданные и никогда не выдадут тех, кому оказали гостеприимство.
— Правда-правда, — подтвердил Казимир. — Он хорошо говорит.
— Значит, по вашему мнению, надо остаться здесь еще на несколько недель?
— Не здесь, то есть не на этом самом месте, а подальше. Вам надо поставить хижину в лесной чаще и при этом не оставить за собой никаких следов… Особенно — зарубок. Индейцы хитры, как обезьяны. Но я даю слово, что они вас не найдут…
— А во сколько нам обойдется негритянская лодка?
— У вас еще есть в земле и на деревьях достаточно плодов, чтобы прокормить двадцать человек в течение месяца. После сезона дождей у негров Марони кончаются все запасы, они тощают с голодухи, просто кожа да кости. За продовольствие они сделают для вас все, что захотите.
— Это подходяще, тем более что я не вижу иного выхода из положения.
— Если я могу быть чем-то полезен, располагайте мной. Вы же знаете, что я предан вам всей душой.
— Да, теперь я это знаю, Гонде, я верю вам.
— И правильно делаете… Среди нашего брата есть, конечно, полная дрянь, но есть и другие… Кто, выбрав путь, идет по нему до конца. Благодаря вам я вышел на верную дорогу. Лучше поздно, чем никогда… Значит, так. Недалеко от того места, где вы прятали лодку, на правом берегу есть глухие заросли. Такая чащоба, что не продерешься. Полное бездорожье. Там кругом торчат ауары, вы же знаете, какие у них колючки! Пройти можно только по руслу ручья, который впадает в бухту: глубина примерно метр, и ширина такая же. Ручей теряется в заболоченной саванне, а за саванной и находится то место, о котором я говорю.
— Но как же мы перейдем трясину?
— Я знаю проход, узкий, но с твердым грунтом. Должно быть, это скальная порода. Идти надо осторожно, опираясь на палку, но ничего, удержаться можно… А уж если проберетесь туда, черта с два кто-нибудь вас найдет!
— Отлично! Если мы пройдем по руслу ручья, никаких следов не останется. Решено, выступаем завтра.
— Да, завтра! — эхом отозвался Казимир, которого уже успокоили решимость и хладнокровие товарища.
— Я провожу вас, — помолчав, сказал каторжник. — Вы позволите мне остаться с вами?
— Оставайтесь.
Наутро они втроем покинули безымянную долину.
— Добрый Бог не захотел, чтобы я умер здесь, — изрек Казимир.
* * *
— Если есть на земле уморительно смешная страна, то она перед вами. Чудней не сыщешь. Негры, одетые кто во что горазд, деревья без ветвей, с колючками вместо листьев, похожие на трубы в банях «Самаритэн», стенки у домов плетеные, зато окна со ставнями. А насекомые! Жалят беспощадно с утра до вечера. Солнце палит, тени не сыщешь, жара как в плавильной печи. Фрукты… О, эти фрукты, вкусом похожие на консервы с примесью скипидара… Всего месяц назад я обморозился, нынче мои обмороженные уши горят, а нос облупился… Ну и страна!
Женщина в глубоком трауре, с побледневшим от усталости лицом слушала, невесело улыбаясь, бурные речи высокого парня, неподражаемый акцент которого выдавал обитателя парижского предместья.
— А кроме того, — продолжал молодой человек, — в каждом доме обезьяны и попугаи орут, горланят так, что уши вянут, барабанные перепонки лопаются.
Язык местных жителей… ну, они лопочут, как у нас в овернских деревнях…note 97 «Таки», «лугу», «лугу», «таки» — только это и слышишь. Попробуй пойми, что он тебе хочет сказать! А пища! Рыба жесткая, как подметка, и какая-то кашица или пюре, просто жуть, от одного вида бросает в дрожь… Однако все это чистый кайф по сравнению с путешествием… Сколько воды! Боже праведный, сколько воды! А я-то, я ведь не бывал даже на пляже Сен-Фор в купальный сезон, Сену видел только в Сент-Уене! Я слышал, что путешествия формируют характер. Надеюсь, меня теперь есть из чего формировать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90