Хрустальная люстра бросала цветные блики на портреты знатных предков Улы, последним в ряду был ее дед, прославившийся открытием суперисчисления. На телеэкране, занимавшем полстены, шла хроника гермеситской жизни, мелькали, сопровождаемые хвалебным комментарием, новинки робототехники, бытовые приборы, домашняя утварь, модная одежда и кулинарные рецепты. Приглушенный звук не мешал беседовать.
– Давай поговорим серьезно, Ула. Ты знаешь, что в отличие от отца я не любительница читать нотации…
– Только этим и занимаешься.
– Придержи язычок. Я по-матерински предостерегаю тебя. Ты хороша собой…
– Не просто хороша, а красива. Так твердит твой Пер.
– Тем более надо беречь свое достоинство. Дурнушке опасаться нечего, если она и оступится – никто не поверит. Злословье липнет к таким, как ты. А вокруг тебя, я давно заметила, вьется рой ухажеров.
– Фи, как ты вульгарно выражаешься, ма. Не ухажеров, а поклонников.
– Ладно, поклонников.
– Еще точнее – обожателей.
– Так вот, будь с ними осторожна, не давай повода для сплетен.
– Примерно в таких же выражениях поучал меня отец. Только он добавил: не запятнай славный род Капулетти. Можете не беспокоиться, не такая уж я дура. И замуж выйду за вашего любимчика Пера. Сказать тебе честно, мне вообще все равно, за кого выходить. Все они в нашей компании на одно лицо – самовлюбленные, холеные, как пироги слоеные.
– При чем тут пироги?
– Слоеный пирог возьмешь в руки, он и рассыпается.
Мать покачала головой.
– Ты у нас с детства любила мудрствовать.
– Ничего не поделаешь, вы же меня объявили вундеркиндом, вот я и напрягла свой умишко. От меня все вечно ждали какой-нибудь выдумки, чтобы можно было восхититься: ах-ах, какая девочка, вы только послушайте, что она говорит.
– Ты и была вундеркиндом. В шесть лет решала уравнения, как орешки щелкала. А в пятнадцать дед ухитрился втолковать тебе свое суперисчисление, которое и взрослым-то нелегко уразуметь.
– Видишь, а ты сетуешь, что я не сдала зачета.
– Так то было в детстве, теперь ты, признайся, ходишь в середнячках. Впрочем, не всем Капулетти быть гениями. Я хочу, чтобы ты разумно устроила свое будущее. И Тибор будет рад, он души не чает в Пере.
– Сделаем приятное и моему братику, чего нам стоит! – с ехидством сказала Ула. Мать погрозила ей пальцем.
В наступившей тишине четко прозвучало очередное сообщение телекомментатора. Он рассказывал о достижениях экспериментальной агролаборатории в Северном нагорье. Впервые удалось вырастить в этом суровом климате, в зоне мерзлоты теплолюбивые маки. Камера показала горный склон, усеянный нежными пурпурными цветками с черными крапинками. Это пламенеющее колышущееся полотно эффектно контрастировало с убеленными снегом вершинами, видневшимися на заднем плане. Благодаря скраденному расстоянию красное и белое, символы полярных ликов природы, мирно соседствовали на экране, создавая ощущение внутренне напряженной гармонии.
– Как ты думаешь, мама, – неожиданно спросила Ула, – может мата полюбить агра?
– Безумная мысль! Почему она пришла тебе в голову? – Мать пытливо заглянула в глаза дочери.
– Сама не знаю. Эти маки так восхитительны!
– Даже не знаю, что тебе сказать. Агры тоже, конечно, люди, но между нами пропасть. О чем ты могла бы говорить с агром, как объясняться в любви – с помощью апа?
– Я не о себе, мама.
– Разумеется. Ты спросила, я и рассуждаю. Кроме того, есть ведь и такое понятие, как профессиональная гордость. Мы, Капулетти, никогда не были снобами, но не забывай, что матам сама природа судила быть первыми среди равных. Мы делаем самое важное, на что никакой другой клан неспособен. Пятьсот лет…
Ула взглянула на экран. Маки исчезли, теперь там мчались всадники, и все они, стройные, широкоплечие, с широкими скулами и синими глазами, походили на Рома. Она встряхнула головой, отгоняя наваждение.
– Ладно, мама, забудь об этом.
Из передней донеслось хлопанье дверей, громкие голоса, в комнату шумно ввалился Тибор с приятелями.
– Послушай, сестренка, – закричал он с порога, – Пер не может без тебя и дня прожить. У нас была блестящая перспектива на вечер. Но этот влюбленный красавчик до того надоел своим нытьем, что пришлось воротиться. Приголубь его, не то он совсем раскиснет!
– Что за лексикон, Тибор! – возмутилась мать.
– Прошу прощения, синьора Капулетти, это все пагубное влияние улицы. – Он сделал шутовской поклон, а затем подхватил мать на руки и стал кружиться по гостиной, не обращая внимания на ее протесты. Все привыкли к сумасбродствам Тибора. Ула скомандовала роботам подать ужин, и началось веселое застолье.
Пер глаз не сводил с Улы и был окрылен тем, что на этот раз она держала себя с ним не с обычным своим капризным кокетством, а отзывчиво и ласково. За полночь разгоряченные молодые люди отправились гулять в соседний парк. Тибор заявил, что он не намерен терять даром оставшееся до утра время, и торжественно поручил Перу проводить сестру домой. Они долго ходили по пустынным аллеям, опавшие листья шуршали под ногами, в лунном свете лицо Пера приобрело особую одухотворенность, он вдохновенно говорил о своих чувствах, Ула была заворожена его изящными и отточенными формулами; повинуясь порыву, она поцеловала своего нареченного.
А потом, когда после долгого прощания у подъезда Пер ушел, из темноты навстречу ей шагнул Ром. Ула не видела его лица, но сразу узнала по фигуре.
– А, это ты, – сказала она устало, не удивляясь, словно ждала этого позднего посещения.
Заверещал ап, и сердце Рома дрогнуло. Тысячу раз на протяжении томительного караула у ее дома он переворачивал на губах те единственно верные слова, которые должен был сказать Уле. Не надеясь встретить мгновенный отклик, он и не ждал такого холодного безразличия. А тут еще проклятие разноязычности. Ром совсем растерялся.
– Я проходил мимо твоего дома… – начал он неуклюже.
– И решил заглянуть на огонек, – закончила она за него язвительно. – Ты всегда прогуливаешься в нашем районе в предрассветный час?
Ром вспыхнул от стыда.
– Ладно, – сказал он грубо, – не задавайся. Конечно, я здесь не случайно. Мне хотелось с тобой поговорить.
– О чем?
– Обо всем на свете.
– Что ж, говори, я слушаю.
– Как-нибудь в другой раз. Уже поздно.
– Вот именно. Ты давно сторожишь меня?
Он кивнул.
– И видел, как мы выходили?
– Да. Кто эти парни?
– Мой брат Тибор и его приятели.
– А тот развязный херувим?
– Не смей отзываться так о моих друзьях!
– Извини.
– Его зовут Пер.
– Пер, – повторил Ром, – и имя у него приторно-красивое. Мне он не понравился.
Она надменно усмехнулась.
– Важно, что он нравится мне.
– Это невозможно, – возразил Ром нарочито безапелляционным тоном. – Такая девушка, как ты, не может быть благосклонна к этому лощеному субъекту. – Не отдавая себе отчета, он пытался вывести ее из состояния оскорбительного равнодушия. И достиг цели. Улу передернуло. Она шагнула вперед, так что они оказались лицом к лицу, и, в упор глядя на него злыми глазами, выговорила звенящим от напряжения голосом:
– Уж не ты ли будешь указывать, с кем мне водиться?
– Я! – ответил Ром и прикоснулся губами к ее губам. В тот же миг Ула с силой ударила его по щеке. Переполненная негодованием, она секунду искала слова, чтобы ущемить его побольнее, и нашла их:
– Наглый агр!
Ром и бровью не повел. Он улыбался. Тогда Ула еще раз его ударила.
– Уходи отсюда и не смей преследовать меня!
Ром отрицательно покачал головой.
– Я расскажу Тибору, и тебе не поздоровится.
Он пожал плечами.
Ула ударила его в третий раз.
Ром продолжал улыбаться.
Плача от бессилия и досады, она повернулась и пошла к дому. И опять Ром испытал то ощущение невозвратимой потери, с каким глядел ей вслед в бухточке.
– Еще секунду. – Надлом, прозвучавший в его голосе, заставил ее остановиться.
– Слушай, Ула, я несколько раз объясниться… что-то понимание… жизнь в переломе… Меня ослепили… Могу не без тебя…
Ей стало страшно от этого бессвязного лепета. Страшно и безумно жаль его. Уж не свихнулся ли окончательно этот странный парень, и не она ли тому виной? Кляня себя за бессердечие, Ула пыталась вникнуть в смысл этого бреда, если в нем вообще был какой-то смысл. И вдруг осознала, что происходит: ап молчал, Ром изъяснялся на ее родном языке.
Это открытие безмерно ее поразило. Ула ощутила, как волна сочувствия, сострадания, симпатии заливает все ее существо. А Ром, исчерпав запас выученных им формул, повторял самую важную, венчающую его признание:
– Люблю тебя! Люблю тебя! Люблю тебя!
Ула не могла выговорить ни слова из-за душивших ее слез. Она взяла Рома за руку и его ладонью ударила себя по щеке так сильно, как только смогла. Ром, застигнутый врасплох, не сумел помешать ей. Он отдернул руку, приложил ладонь к сердцу и замер, потрясенный.
А Улы уже не было. Скрипнули двери, в последний раз мелькнуло ее белое платье.
«Какой смешной, – думала Ула, пробираясь в свою комнату, – он выучил формулы, которые каждый мат знает с годовалого возраста!»
«Как хорошо жить на свете, – думал Ром, – и какая это замечательная штука – знать математику!»
5
Нет у гермеситов более излюбленного занятия, чем следить за буйной игрой в мотокегли. Она изобилует неожиданными перепадами и создает возможности для хитроумных тактических маневров. Зрители здесь не просто заинтересованные наблюдатели, они могут непосредственно влиять на ход поединка. А если к тому же состязаются команды разных кланов, то на трибунах кипят гомерические страсти.
Представьте покрытую асфальтом площадку размером с футбольное поле, по которой на мотоконьках со скоростью до 50 километров в час носится двадцать спортсменов – по десять с каждой стороны. Вдоль кромки тянется невысокий барьер с отверстиями – по числу кресел на трибунах – для запуска небольших мячей, похожих на теннисные. В подлокотник каждого кресла вмонтирована кнопка: нажав на нее, зритель приводит в действие автомат, выстреливающий мяч на площадку, причем ему дается право сделать это только один раз. Мячи летят снизу вверх, их траектория рассчитана так, что, не встретив препятствия, они приземляются в нейтральном круге, очерченном в центре поля, после чего считаются выбывшими из дела. Задача игроков состоит в том, чтобы подхватить мяч на лету, донести его до стороны соперника и со штрафной черты метнуть в расставленную на расстоянии полутора десятков метров кегельную фигуру. На огромных демонстрационных щитах ведется счет выбитым каждой командой кеглям. Правила запрещают подножки, но в остальном не препятствуют силовой борьбе: игроки могут отнимать у соперников мячи и толкать их корпусом в момент броска. Во избежание увечий они одеты в комбинезоны из синтетической губки и такие же шлемы.
Что еще? Самое важное в мотокеглях – это взаимодействие игроков с их поклонниками на трибунах, от сообразительности и сноровки которых в немалой мере зависит исход схватки. Зритель должен уловить момент для запуска своего единственного мяча, когда рядом «свои» и нет «чужих». Опытные болельщики виртуозно исполняют эту важную операцию, беря во внимание всю игровую обстановку. У них устанавливается даже некоторого рода телепатическая связь со своими любимцами, которые оказываются в нужный момент в нужном месте. В этом вся соль игры, а впрочем, как считают некоторые, и самой жизни.
Задолго до универсиады команда агров истово тренировалась на своем загородном стадионе. Был здесь и Ром, хотя числился в запасных и до последней минуты не знал, выпустит ли его тренер на площадку. Здесь же безотлучно пребывал и Сторти, надоедавший своими советами и бесконечными россказнями о том, как двадцать лет назад благодаря его подвигам агры в первый и последний раз завоевали университетский кубок. Это был звездный час спортивной карьеры наставника. Похвальбу Сторти воспринимали с недоверием и шуточками, он отнимал у команды уйму времени. Но его чудачества и неизменный оптимизм помогали разрядиться после утомительных упражнений, поддерживать в коллективе атмосферу бодрости и азарта. Сторти, как незаурядный знаток клановой психологии, был допущен даже к заседаниям тренерского совета, правда, с совещательным голосом.
Аграм удалось выйти в финал, где их противником должна была стать грозная команда матов, многие годы не знавшая поражений. Как сложится обстановка на трибунах – здесь оставалось много неизвестного. Матов, без сомнения, будут поддерживать родственные им физы и, с меньшей вероятностью, техи и юры. Химы, те наверняка на нашей стороне. Не совсем ясно с билами: в душе они симпатизируют аграм, однако положение в турнирной таблице обязывает их желать победы матам. Что касается филов и истов, то угадать, кому станет подыгрывать эта публика, почти невозможно – у них нет твердых принципов, и они болеют, как правило, за тех, кто им больше понравится на площадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Давай поговорим серьезно, Ула. Ты знаешь, что в отличие от отца я не любительница читать нотации…
– Только этим и занимаешься.
– Придержи язычок. Я по-матерински предостерегаю тебя. Ты хороша собой…
– Не просто хороша, а красива. Так твердит твой Пер.
– Тем более надо беречь свое достоинство. Дурнушке опасаться нечего, если она и оступится – никто не поверит. Злословье липнет к таким, как ты. А вокруг тебя, я давно заметила, вьется рой ухажеров.
– Фи, как ты вульгарно выражаешься, ма. Не ухажеров, а поклонников.
– Ладно, поклонников.
– Еще точнее – обожателей.
– Так вот, будь с ними осторожна, не давай повода для сплетен.
– Примерно в таких же выражениях поучал меня отец. Только он добавил: не запятнай славный род Капулетти. Можете не беспокоиться, не такая уж я дура. И замуж выйду за вашего любимчика Пера. Сказать тебе честно, мне вообще все равно, за кого выходить. Все они в нашей компании на одно лицо – самовлюбленные, холеные, как пироги слоеные.
– При чем тут пироги?
– Слоеный пирог возьмешь в руки, он и рассыпается.
Мать покачала головой.
– Ты у нас с детства любила мудрствовать.
– Ничего не поделаешь, вы же меня объявили вундеркиндом, вот я и напрягла свой умишко. От меня все вечно ждали какой-нибудь выдумки, чтобы можно было восхититься: ах-ах, какая девочка, вы только послушайте, что она говорит.
– Ты и была вундеркиндом. В шесть лет решала уравнения, как орешки щелкала. А в пятнадцать дед ухитрился втолковать тебе свое суперисчисление, которое и взрослым-то нелегко уразуметь.
– Видишь, а ты сетуешь, что я не сдала зачета.
– Так то было в детстве, теперь ты, признайся, ходишь в середнячках. Впрочем, не всем Капулетти быть гениями. Я хочу, чтобы ты разумно устроила свое будущее. И Тибор будет рад, он души не чает в Пере.
– Сделаем приятное и моему братику, чего нам стоит! – с ехидством сказала Ула. Мать погрозила ей пальцем.
В наступившей тишине четко прозвучало очередное сообщение телекомментатора. Он рассказывал о достижениях экспериментальной агролаборатории в Северном нагорье. Впервые удалось вырастить в этом суровом климате, в зоне мерзлоты теплолюбивые маки. Камера показала горный склон, усеянный нежными пурпурными цветками с черными крапинками. Это пламенеющее колышущееся полотно эффектно контрастировало с убеленными снегом вершинами, видневшимися на заднем плане. Благодаря скраденному расстоянию красное и белое, символы полярных ликов природы, мирно соседствовали на экране, создавая ощущение внутренне напряженной гармонии.
– Как ты думаешь, мама, – неожиданно спросила Ула, – может мата полюбить агра?
– Безумная мысль! Почему она пришла тебе в голову? – Мать пытливо заглянула в глаза дочери.
– Сама не знаю. Эти маки так восхитительны!
– Даже не знаю, что тебе сказать. Агры тоже, конечно, люди, но между нами пропасть. О чем ты могла бы говорить с агром, как объясняться в любви – с помощью апа?
– Я не о себе, мама.
– Разумеется. Ты спросила, я и рассуждаю. Кроме того, есть ведь и такое понятие, как профессиональная гордость. Мы, Капулетти, никогда не были снобами, но не забывай, что матам сама природа судила быть первыми среди равных. Мы делаем самое важное, на что никакой другой клан неспособен. Пятьсот лет…
Ула взглянула на экран. Маки исчезли, теперь там мчались всадники, и все они, стройные, широкоплечие, с широкими скулами и синими глазами, походили на Рома. Она встряхнула головой, отгоняя наваждение.
– Ладно, мама, забудь об этом.
Из передней донеслось хлопанье дверей, громкие голоса, в комнату шумно ввалился Тибор с приятелями.
– Послушай, сестренка, – закричал он с порога, – Пер не может без тебя и дня прожить. У нас была блестящая перспектива на вечер. Но этот влюбленный красавчик до того надоел своим нытьем, что пришлось воротиться. Приголубь его, не то он совсем раскиснет!
– Что за лексикон, Тибор! – возмутилась мать.
– Прошу прощения, синьора Капулетти, это все пагубное влияние улицы. – Он сделал шутовской поклон, а затем подхватил мать на руки и стал кружиться по гостиной, не обращая внимания на ее протесты. Все привыкли к сумасбродствам Тибора. Ула скомандовала роботам подать ужин, и началось веселое застолье.
Пер глаз не сводил с Улы и был окрылен тем, что на этот раз она держала себя с ним не с обычным своим капризным кокетством, а отзывчиво и ласково. За полночь разгоряченные молодые люди отправились гулять в соседний парк. Тибор заявил, что он не намерен терять даром оставшееся до утра время, и торжественно поручил Перу проводить сестру домой. Они долго ходили по пустынным аллеям, опавшие листья шуршали под ногами, в лунном свете лицо Пера приобрело особую одухотворенность, он вдохновенно говорил о своих чувствах, Ула была заворожена его изящными и отточенными формулами; повинуясь порыву, она поцеловала своего нареченного.
А потом, когда после долгого прощания у подъезда Пер ушел, из темноты навстречу ей шагнул Ром. Ула не видела его лица, но сразу узнала по фигуре.
– А, это ты, – сказала она устало, не удивляясь, словно ждала этого позднего посещения.
Заверещал ап, и сердце Рома дрогнуло. Тысячу раз на протяжении томительного караула у ее дома он переворачивал на губах те единственно верные слова, которые должен был сказать Уле. Не надеясь встретить мгновенный отклик, он и не ждал такого холодного безразличия. А тут еще проклятие разноязычности. Ром совсем растерялся.
– Я проходил мимо твоего дома… – начал он неуклюже.
– И решил заглянуть на огонек, – закончила она за него язвительно. – Ты всегда прогуливаешься в нашем районе в предрассветный час?
Ром вспыхнул от стыда.
– Ладно, – сказал он грубо, – не задавайся. Конечно, я здесь не случайно. Мне хотелось с тобой поговорить.
– О чем?
– Обо всем на свете.
– Что ж, говори, я слушаю.
– Как-нибудь в другой раз. Уже поздно.
– Вот именно. Ты давно сторожишь меня?
Он кивнул.
– И видел, как мы выходили?
– Да. Кто эти парни?
– Мой брат Тибор и его приятели.
– А тот развязный херувим?
– Не смей отзываться так о моих друзьях!
– Извини.
– Его зовут Пер.
– Пер, – повторил Ром, – и имя у него приторно-красивое. Мне он не понравился.
Она надменно усмехнулась.
– Важно, что он нравится мне.
– Это невозможно, – возразил Ром нарочито безапелляционным тоном. – Такая девушка, как ты, не может быть благосклонна к этому лощеному субъекту. – Не отдавая себе отчета, он пытался вывести ее из состояния оскорбительного равнодушия. И достиг цели. Улу передернуло. Она шагнула вперед, так что они оказались лицом к лицу, и, в упор глядя на него злыми глазами, выговорила звенящим от напряжения голосом:
– Уж не ты ли будешь указывать, с кем мне водиться?
– Я! – ответил Ром и прикоснулся губами к ее губам. В тот же миг Ула с силой ударила его по щеке. Переполненная негодованием, она секунду искала слова, чтобы ущемить его побольнее, и нашла их:
– Наглый агр!
Ром и бровью не повел. Он улыбался. Тогда Ула еще раз его ударила.
– Уходи отсюда и не смей преследовать меня!
Ром отрицательно покачал головой.
– Я расскажу Тибору, и тебе не поздоровится.
Он пожал плечами.
Ула ударила его в третий раз.
Ром продолжал улыбаться.
Плача от бессилия и досады, она повернулась и пошла к дому. И опять Ром испытал то ощущение невозвратимой потери, с каким глядел ей вслед в бухточке.
– Еще секунду. – Надлом, прозвучавший в его голосе, заставил ее остановиться.
– Слушай, Ула, я несколько раз объясниться… что-то понимание… жизнь в переломе… Меня ослепили… Могу не без тебя…
Ей стало страшно от этого бессвязного лепета. Страшно и безумно жаль его. Уж не свихнулся ли окончательно этот странный парень, и не она ли тому виной? Кляня себя за бессердечие, Ула пыталась вникнуть в смысл этого бреда, если в нем вообще был какой-то смысл. И вдруг осознала, что происходит: ап молчал, Ром изъяснялся на ее родном языке.
Это открытие безмерно ее поразило. Ула ощутила, как волна сочувствия, сострадания, симпатии заливает все ее существо. А Ром, исчерпав запас выученных им формул, повторял самую важную, венчающую его признание:
– Люблю тебя! Люблю тебя! Люблю тебя!
Ула не могла выговорить ни слова из-за душивших ее слез. Она взяла Рома за руку и его ладонью ударила себя по щеке так сильно, как только смогла. Ром, застигнутый врасплох, не сумел помешать ей. Он отдернул руку, приложил ладонь к сердцу и замер, потрясенный.
А Улы уже не было. Скрипнули двери, в последний раз мелькнуло ее белое платье.
«Какой смешной, – думала Ула, пробираясь в свою комнату, – он выучил формулы, которые каждый мат знает с годовалого возраста!»
«Как хорошо жить на свете, – думал Ром, – и какая это замечательная штука – знать математику!»
5
Нет у гермеситов более излюбленного занятия, чем следить за буйной игрой в мотокегли. Она изобилует неожиданными перепадами и создает возможности для хитроумных тактических маневров. Зрители здесь не просто заинтересованные наблюдатели, они могут непосредственно влиять на ход поединка. А если к тому же состязаются команды разных кланов, то на трибунах кипят гомерические страсти.
Представьте покрытую асфальтом площадку размером с футбольное поле, по которой на мотоконьках со скоростью до 50 километров в час носится двадцать спортсменов – по десять с каждой стороны. Вдоль кромки тянется невысокий барьер с отверстиями – по числу кресел на трибунах – для запуска небольших мячей, похожих на теннисные. В подлокотник каждого кресла вмонтирована кнопка: нажав на нее, зритель приводит в действие автомат, выстреливающий мяч на площадку, причем ему дается право сделать это только один раз. Мячи летят снизу вверх, их траектория рассчитана так, что, не встретив препятствия, они приземляются в нейтральном круге, очерченном в центре поля, после чего считаются выбывшими из дела. Задача игроков состоит в том, чтобы подхватить мяч на лету, донести его до стороны соперника и со штрафной черты метнуть в расставленную на расстоянии полутора десятков метров кегельную фигуру. На огромных демонстрационных щитах ведется счет выбитым каждой командой кеглям. Правила запрещают подножки, но в остальном не препятствуют силовой борьбе: игроки могут отнимать у соперников мячи и толкать их корпусом в момент броска. Во избежание увечий они одеты в комбинезоны из синтетической губки и такие же шлемы.
Что еще? Самое важное в мотокеглях – это взаимодействие игроков с их поклонниками на трибунах, от сообразительности и сноровки которых в немалой мере зависит исход схватки. Зритель должен уловить момент для запуска своего единственного мяча, когда рядом «свои» и нет «чужих». Опытные болельщики виртуозно исполняют эту важную операцию, беря во внимание всю игровую обстановку. У них устанавливается даже некоторого рода телепатическая связь со своими любимцами, которые оказываются в нужный момент в нужном месте. В этом вся соль игры, а впрочем, как считают некоторые, и самой жизни.
Задолго до универсиады команда агров истово тренировалась на своем загородном стадионе. Был здесь и Ром, хотя числился в запасных и до последней минуты не знал, выпустит ли его тренер на площадку. Здесь же безотлучно пребывал и Сторти, надоедавший своими советами и бесконечными россказнями о том, как двадцать лет назад благодаря его подвигам агры в первый и последний раз завоевали университетский кубок. Это был звездный час спортивной карьеры наставника. Похвальбу Сторти воспринимали с недоверием и шуточками, он отнимал у команды уйму времени. Но его чудачества и неизменный оптимизм помогали разрядиться после утомительных упражнений, поддерживать в коллективе атмосферу бодрости и азарта. Сторти, как незаурядный знаток клановой психологии, был допущен даже к заседаниям тренерского совета, правда, с совещательным голосом.
Аграм удалось выйти в финал, где их противником должна была стать грозная команда матов, многие годы не знавшая поражений. Как сложится обстановка на трибунах – здесь оставалось много неизвестного. Матов, без сомнения, будут поддерживать родственные им физы и, с меньшей вероятностью, техи и юры. Химы, те наверняка на нашей стороне. Не совсем ясно с билами: в душе они симпатизируют аграм, однако положение в турнирной таблице обязывает их желать победы матам. Что касается филов и истов, то угадать, кому станет подыгрывать эта публика, почти невозможно – у них нет твердых принципов, и они болеют, как правило, за тех, кто им больше понравится на площадке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42