Сгладится ли когда-нибудь оно в памяти? В моей и тех людей, которые были тому свидетелями?
– Сейчас мы с вами перекусим. И еще раз хочу вам напомнить: не удивляйтесь и не выделяйтесь. Будьте как все. Берите пример с меня. Иначе мы с вами быстро окажемся здесь инородным телом! И вот что! Мы с вами культурные люди среди этого сброда. Но свою культуру надо прятать подальше. Вы меня извините, но при всех я буду говорить вам – ты!
– Да, конечно, я понимаю!
– И это еще не все! Вам может быть будет трудно преодолеть себя, но прошу вас это сделать, иначе я не гарантирую вам безопасность. Вы не только не должны вмешиваться, если увидите что-то такое, что вам может не понравиться, но и сами вести себя так же! Это обязательно! Вы меня поняли? Я еще раз вас предупреждаю! Иначе вас могут принять за шпиона и тихо прирезать!
Он мне давал советы, но в них видна была попытка самооправдания. Ему, видимо, доставляло удовольствие снова почувствовать себя на какое-то мгновение «культурным» человеком, он хотел, чтобы именно так я его и воспринимал: как человека, который ради высшей цели вынужден маскироваться, приспосабливаться к окружающим. Может быть это была игра, а может быть, в какой-то мере и правда. Я не смог этого понять. Но в то же время он дал мне ценный совет, не последовав которому, я был бы мгновенно «засвечен».
Степан Можиевский был великолепным артистом. Он умел мгновенно преображаться. Когда я впервые его увидел, передо мной был обыкновенный бандюга, и вдруг эта маска слетела, и на меня смотрели умные, проницательные глаза. Так что до сих пор я не знаю, который из двух Можиевских был настоящим. Мы еще не раз с ним встречались наедине, и я ловил себя на мысли, что говорю с другим человеком.
Мне приходилось участвовать в пьяных оргиях, которые сопровождались самым гнусным развратом и насилием. Вокруг Можиевского сформировалась элита из двенадцати человек.
– Мои двенадцать апостолов, – говорил он, – ты будешь тринадцатым.
Можиевский не отставал от своих приближенных ни в пьянстве, ни в разврате. Я заметил, что он зорко следит за мной во время таких оргий и постарался не «засвечиваться». Это только Штирлиц мог хранить верность своей советской супруге, не вызывая подозрения у коллег. Я не Штирлиц. Честно говоря, мне до омерзения противно вспоминать свое поведение. Но что делать? Единственное, что доставляло облегчение – это сознание того, что осталось недолго и что этот вертеп насилия и разврата будет скоро уничтожен.
Мне еще не удавалось выбраться в лес, где я спрятал рацию. По-видимому, бандиты не совсем мне доверяли, так как не оставляли одного. Один раз мне удалось посетить крепостное хозяйство или жилище рабов. Обычно там, в самом селе, жил десяток бандитов, которые утром выгоняли людей на работу, охраняли стадо и работающих в поле людей от собак. О том, чтобы уничтожить собачьи городища здесь не додумались. Поэтому каждый день в поле и на лугах слышны были автоматные очереди.
Скота было много: около четырехсот коров, большая свиноферма, в каждом дворе бродили куры. Зерновые уже были убраны и люди теперь выгонялись на сбор картофеля.
При первом посещении мне так и не удалось избавиться от сопровождающих меня бандитов и переброситься хотя бы несколькими словами с работающими в поле людьми. Я обратил внимание, что в поле было сравнительно много мужчин.
– Сколько у вас этих? – поинтересовался я у своих спутников.
– Где-то около шестисот.
– А мужиков?
– Двести наберется.
– Это все?
– Нет, еще в усадьбе. Ну,там больше баб.
– У вас большое хозяйство! – сказал я Можиевскому вечером, когда мы остались одни.
– Я думаю его расширить! К сожалению, все труднее и труднее добывать людей. Километрах в двухстах мы уже всех подобрали.
– И в Польше тоже?
– Да, но там очень мало кто остался. Больше – в Белоруссии. Здесь в лесах много глухих сел.
– А вы не пытались поискать среди них людей с техническим образованием или, по крайней мере, знающих технику? Ведь в селах должны были быть механизаторы.
– Вы представляете как мы их брали? Вы думаете, что они согласятся нам помочь? Лопатой копать – можно заставить, сено косить, пахать. Но попробуй заставить его показать свои знания и умение. Да он в жизни не признается!
– Но полевые работы не легче. Я думаю, что если бы по-хорошему, то многие согласятся работать по специальности.
– Полевые работы… Знаете, как их заставили работать? Не вышел один раз – порка, второй раз не вышел – повесят на площади. Вот и все методы убеждения. Хочешь не хочешь, а на работу пойдешь. После этого как с ними «по-хорошему»? Какая тут может быть ласка? Да если бы они могли, то всех нас живьем бы зажарили. Впрочем, это даже к лучшему.
– Почему? – не понял я его.
– Не понимаете? Если бы не эта ненависть, то мне бы не удавалось поддерживать среди моей шпаны дисциплину. А так, что бы ни происходило здесь, а караульные трезвы как стеклышко и ночью никто не заснет. Понимают, мерзавцы, чем это грозит. Вы смотрели грузовики? – резко переменил он тему беседы.
В усадьбе стояло около десятка грузовиков. Как я и предполагал, аккумуляторы их давно рассыпались. Можно было найти более-менее пригодные пластины и и собрать хотя бы один. Я объяснил Можиевскому ситуацию.
– Мне нужны помощники, которые хотя бы немного смыслили в технике.
– Где же я их возьму среди этих воров?
– Все же надо попробовать найти среди наших крепостных или как вы их называете?
Он внезапно расхохотался:
– Колхозниками! Колхозниками! У них даже председатель свой есть!
– Так вот, не может быть, чтобы среди двухсот взрослых мужчин не нашлось ни одного механизатора.
– Кто говорит, что нет? Есть, конечно! Но попробуй его выявить!
– Надо попробовать!
– Ну и попробуйте. Я скажу двоим своим ребятам, пусть поищут.
– Мне хотелось бы самому поговорить.
Он подозрительно взглянул на меня.
– Вместе, конечно, с двумя, а то и с тремя ребятами, – быстро добавил я, – иначе меня могут там просто придушить!
– Вряд ли посмеют, – успокоил он, – но чем черт не шутит! Ладно, я дам команду.
Меня всерьез начинало беспокоить то, что, находясь третью неделю в банде, я не продвинулся ни на йоту к намеченной цели. Где-то в подсознании Можиевского еще гнездилось недоверие, и меня не оставляли одного. Надо было как-то выходить из положения. Скоро пойдут дожди и дороги придут в полную непригодность. Правда, это не препятствие для танков и бронетранспортеров, но все-таки…
Можиевский открыл сейф и вытащил переданный мною при первой встрече перстень с бриллиантом. Он покрутил его и подошел ко мне.
– Красивая вещь! Как ты думаешь, – он снова перешел на «ты», – будет ли это когда-нибудь что-то стоить?
– Скорее всего да!
– Я вот тоже так думаю. Сейчас время накопить таких вещей побольше да поценней. Может быть наши дети ими смогут воспользоваться.
– Дети у вас есть?
– Были… два сына…
– Простите!
– Да что там! – он махнул рукой.
– А сейчас?
– Три девки! Есть и четвертая, да я не уверен, моя она или нет.
– Это от разных, конечно?
– А то как же! Вон, – он кивнул наверх, где были комнаты второго этажа, – живут там! Да что толку. Мне бы парня.
– А у кого-нибудь родился парень?
– В том-то и дело, что нет. А что?
Я разъяснил ему ситуацию. Он помрачнел.
– Честно говоря – не знаю.
– Так что же это? Навсегда?
– Вот оно что! А я-то думаю, что это у всех только девки родятся? Тогда выходит, что это все ни к чему…
И моя затея тоже…
– Ну, не так уж категорично. Должно пройти время.
– Время! Мне уже шестой десяток. Когда мне теперь сына ждать? Что я смогу лет через десять – если жив, конечно, буду?
– Останутся дочери.
– Дочери! Дочери! Какой от них толк? Что их ждет? Стать подстилкой, не больше. Ведь если девок будет так много, то и цена им как говорится, рупь за пучок в базарный день! Да-а! Обрадовал ты меня! – он грязно выругался.
– А что тут думать-гадать! – он встал, в глазах у него появился какой то дикий блеск. – Будем жить, пока живется! Хоть поживем напоследок всласть! А? – он толкнул меня кулаком в бок, – как ты думаешь?
– А что тут думать? Раз уж мы остались живы, почему и не пожить всласть?
– Вот это верно. Слушай, а ну, пойдем. У меня тут для тебя подарочек! – он спрятал перстень в сейф.
Мы прошли по длинному коридору, затем спустились по лестнице и еще раз поднялись во второе крыло здания. Здесь я никогда не был. Бросалось в глаза роскошное убранство. Ноги тонули в толстых коврах. На подставках стояли фарфоровые и хрустальные вазы. На стенах висели картины. Двери, выходящие в коридор, были занавешены толстыми шторами. Мне показалось, что за ними слышатся приглушенные голоса.
– Это моя квартира, – пояснил мне Можиевский, – я своих обормотов сюда не вожу.
– Кто же здесь убирает?
– А есть тут три бабы. Ну вот и пришли, – он открыл ключом дверь и мы вошли.
В комнате не было мебели. На коврах лежали шкуры белых медведей и там-сям виднелись разбросанные подушки. Окна были заложены кирпичом, оставляя небольшие просветы вверху. В углу, прижавшись друг к другу, сидели три девочки лет шестнадцати-семнадцати в коротких, едва прикрывающих тело, шелковых комбинациях.
– Уже приготовили, – констатировал Можиевский, – молодец, Семеновна! Свеженькие! Два дня назад привезли. Выбирай любую!
Говорят, человек ко всему привыкает. Казалось, участвуя в оргиях, я уже должен был быть готовым ко всему и, как говорится, нарастить себе толстую шкуру. Но здесь, когда на меня в упор смотрели три пары расширенных от страха глаз, мне стало нехорошо. Я пошатнулся. Можиевский по-своему понял мое состояние и расхохотался:
– То-то! Люб ты мне чем-то, потому и дарю тебе самое лучшее. Выбрал?
Не помня себя, я не глядя указал рукою на одну из них.
– А у тебя губа не дура! Ну да ладно! Выбрал так выбрал! Я своего слова назад не беру. Можешь забирать. Ах да! – он подошел к двери и закричал:
– Семеновна! Где ты, старая перечница? Иди сюда!
Через пару минут послышалось громкое сопение и на пороге выросла грузная фигура. С большой натяжкой можно было признать в ней женщину Это была настоящая горилла, с большим мясистым носом и черными густыми усами под ним. Полный портрет довершали массивные плечи и руки с узловатыми пальцами, торчащими из широких ладоней. «Горилла» недовольно уставилась на Можиевского.
– Семеновна, вот эту, – он указал на мою избранницу, – отведешь в его комнату. Накинь на нее что-нибудь. Да предупреди хорошенько, чтобы не брыкалась, а то отдам хлопцам!
«Горилла» шагнула в комнату и, схватив несчастную за руку, потащила ее вон.
– Ты иди к себе, а у меня еще здесь дела. Хочу немного потолковать с ними, – он вытолкнул меня за дверь и я услышал, как щелкнул замок.
Я стоял ошеломленный, еще не придя в сознание от увиденного и от предложения главаря банды. Внезапно из-за двери раздался приглушенный крик.
Бросившись бежать по коридору, я нечаянно столкнул с подставки хрустальную вазу, но она, упав на толстый ковер, не разбилась. Как в тумане я нашел выход и направился в свою комнату.
– Пан! – услышал я и обернулся.
В трех шагах от меня стояла «горилла». – Пан Виктор, – она оказывается знала мое имя, – не туда. Идемте. Пан Стефан приказал приготовить вам другую комнату.
Она повела меня на второй этаж. Остановилась возле одной из дверей и открыла ключом комнату.
– Вот тут вы будете теперь жить, – пояснила она. За дверью оказалась небольшая прихожая, которая вела в другую комнату.
– Возьмите это, на всякий случай, – она сунула мне в руки какой-то предмет, – может и не понадобится, девчонка подготовлена.
Это была плеть.
– Ну я пойду. Закройтесь, – она протянула мне ключ, – сюда не ходят, но кто знает, может быть по пьянке кто-то забредет и помешает, – она захихикала.
Если кто и подумал сейчас, читая эти строки, что я брошусь душить эту гориллу, потом возьму автомат и начну косить бандитов, а затем сам паду изрешеченный пулями, он ошибается. Ничего этого я не сделал. У меня уже были моменты, когда я мог сорваться и наделать глупостей. Сейчас, как никогда, я ясно понимал, что от моего поведения зависит жизнь и благополучие не только шестисот несчастных рабов, живущих поблизости от усадьбы, но и людей, оставшихся дома. Дома? Я поймал себя на том, что назвал общину, в которой нашел убежище, домом. Смогу ли я так ее называть? Да, если заслужу! Но для этого нельзя быть слабонервным хлюпиком. Нельзя выдать себя! И от моего поведения сейчас это тоже зависит. Если окажется, что я вел себя не так, а старая карга это, несомненно, обнаружит и донесет своему хозяину, я буду разоблачен. «Хорошо, – подумал я, – что они еще не связали меня кровью. Наверное, просто не было случая. А если бы? Смогу ли я тогда все трезво взвесить? Хватит ли нервов? Интересно, Штирлиц, не тот, что в кино, а его реальный прообраз, смог ли он сохранить чистоту рук? Я не говорю – помыслов. Помыслы легче сохранить. А вот руки? Как с ними?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Сейчас мы с вами перекусим. И еще раз хочу вам напомнить: не удивляйтесь и не выделяйтесь. Будьте как все. Берите пример с меня. Иначе мы с вами быстро окажемся здесь инородным телом! И вот что! Мы с вами культурные люди среди этого сброда. Но свою культуру надо прятать подальше. Вы меня извините, но при всех я буду говорить вам – ты!
– Да, конечно, я понимаю!
– И это еще не все! Вам может быть будет трудно преодолеть себя, но прошу вас это сделать, иначе я не гарантирую вам безопасность. Вы не только не должны вмешиваться, если увидите что-то такое, что вам может не понравиться, но и сами вести себя так же! Это обязательно! Вы меня поняли? Я еще раз вас предупреждаю! Иначе вас могут принять за шпиона и тихо прирезать!
Он мне давал советы, но в них видна была попытка самооправдания. Ему, видимо, доставляло удовольствие снова почувствовать себя на какое-то мгновение «культурным» человеком, он хотел, чтобы именно так я его и воспринимал: как человека, который ради высшей цели вынужден маскироваться, приспосабливаться к окружающим. Может быть это была игра, а может быть, в какой-то мере и правда. Я не смог этого понять. Но в то же время он дал мне ценный совет, не последовав которому, я был бы мгновенно «засвечен».
Степан Можиевский был великолепным артистом. Он умел мгновенно преображаться. Когда я впервые его увидел, передо мной был обыкновенный бандюга, и вдруг эта маска слетела, и на меня смотрели умные, проницательные глаза. Так что до сих пор я не знаю, который из двух Можиевских был настоящим. Мы еще не раз с ним встречались наедине, и я ловил себя на мысли, что говорю с другим человеком.
Мне приходилось участвовать в пьяных оргиях, которые сопровождались самым гнусным развратом и насилием. Вокруг Можиевского сформировалась элита из двенадцати человек.
– Мои двенадцать апостолов, – говорил он, – ты будешь тринадцатым.
Можиевский не отставал от своих приближенных ни в пьянстве, ни в разврате. Я заметил, что он зорко следит за мной во время таких оргий и постарался не «засвечиваться». Это только Штирлиц мог хранить верность своей советской супруге, не вызывая подозрения у коллег. Я не Штирлиц. Честно говоря, мне до омерзения противно вспоминать свое поведение. Но что делать? Единственное, что доставляло облегчение – это сознание того, что осталось недолго и что этот вертеп насилия и разврата будет скоро уничтожен.
Мне еще не удавалось выбраться в лес, где я спрятал рацию. По-видимому, бандиты не совсем мне доверяли, так как не оставляли одного. Один раз мне удалось посетить крепостное хозяйство или жилище рабов. Обычно там, в самом селе, жил десяток бандитов, которые утром выгоняли людей на работу, охраняли стадо и работающих в поле людей от собак. О том, чтобы уничтожить собачьи городища здесь не додумались. Поэтому каждый день в поле и на лугах слышны были автоматные очереди.
Скота было много: около четырехсот коров, большая свиноферма, в каждом дворе бродили куры. Зерновые уже были убраны и люди теперь выгонялись на сбор картофеля.
При первом посещении мне так и не удалось избавиться от сопровождающих меня бандитов и переброситься хотя бы несколькими словами с работающими в поле людьми. Я обратил внимание, что в поле было сравнительно много мужчин.
– Сколько у вас этих? – поинтересовался я у своих спутников.
– Где-то около шестисот.
– А мужиков?
– Двести наберется.
– Это все?
– Нет, еще в усадьбе. Ну,там больше баб.
– У вас большое хозяйство! – сказал я Можиевскому вечером, когда мы остались одни.
– Я думаю его расширить! К сожалению, все труднее и труднее добывать людей. Километрах в двухстах мы уже всех подобрали.
– И в Польше тоже?
– Да, но там очень мало кто остался. Больше – в Белоруссии. Здесь в лесах много глухих сел.
– А вы не пытались поискать среди них людей с техническим образованием или, по крайней мере, знающих технику? Ведь в селах должны были быть механизаторы.
– Вы представляете как мы их брали? Вы думаете, что они согласятся нам помочь? Лопатой копать – можно заставить, сено косить, пахать. Но попробуй заставить его показать свои знания и умение. Да он в жизни не признается!
– Но полевые работы не легче. Я думаю, что если бы по-хорошему, то многие согласятся работать по специальности.
– Полевые работы… Знаете, как их заставили работать? Не вышел один раз – порка, второй раз не вышел – повесят на площади. Вот и все методы убеждения. Хочешь не хочешь, а на работу пойдешь. После этого как с ними «по-хорошему»? Какая тут может быть ласка? Да если бы они могли, то всех нас живьем бы зажарили. Впрочем, это даже к лучшему.
– Почему? – не понял я его.
– Не понимаете? Если бы не эта ненависть, то мне бы не удавалось поддерживать среди моей шпаны дисциплину. А так, что бы ни происходило здесь, а караульные трезвы как стеклышко и ночью никто не заснет. Понимают, мерзавцы, чем это грозит. Вы смотрели грузовики? – резко переменил он тему беседы.
В усадьбе стояло около десятка грузовиков. Как я и предполагал, аккумуляторы их давно рассыпались. Можно было найти более-менее пригодные пластины и и собрать хотя бы один. Я объяснил Можиевскому ситуацию.
– Мне нужны помощники, которые хотя бы немного смыслили в технике.
– Где же я их возьму среди этих воров?
– Все же надо попробовать найти среди наших крепостных или как вы их называете?
Он внезапно расхохотался:
– Колхозниками! Колхозниками! У них даже председатель свой есть!
– Так вот, не может быть, чтобы среди двухсот взрослых мужчин не нашлось ни одного механизатора.
– Кто говорит, что нет? Есть, конечно! Но попробуй его выявить!
– Надо попробовать!
– Ну и попробуйте. Я скажу двоим своим ребятам, пусть поищут.
– Мне хотелось бы самому поговорить.
Он подозрительно взглянул на меня.
– Вместе, конечно, с двумя, а то и с тремя ребятами, – быстро добавил я, – иначе меня могут там просто придушить!
– Вряд ли посмеют, – успокоил он, – но чем черт не шутит! Ладно, я дам команду.
Меня всерьез начинало беспокоить то, что, находясь третью неделю в банде, я не продвинулся ни на йоту к намеченной цели. Где-то в подсознании Можиевского еще гнездилось недоверие, и меня не оставляли одного. Надо было как-то выходить из положения. Скоро пойдут дожди и дороги придут в полную непригодность. Правда, это не препятствие для танков и бронетранспортеров, но все-таки…
Можиевский открыл сейф и вытащил переданный мною при первой встрече перстень с бриллиантом. Он покрутил его и подошел ко мне.
– Красивая вещь! Как ты думаешь, – он снова перешел на «ты», – будет ли это когда-нибудь что-то стоить?
– Скорее всего да!
– Я вот тоже так думаю. Сейчас время накопить таких вещей побольше да поценней. Может быть наши дети ими смогут воспользоваться.
– Дети у вас есть?
– Были… два сына…
– Простите!
– Да что там! – он махнул рукой.
– А сейчас?
– Три девки! Есть и четвертая, да я не уверен, моя она или нет.
– Это от разных, конечно?
– А то как же! Вон, – он кивнул наверх, где были комнаты второго этажа, – живут там! Да что толку. Мне бы парня.
– А у кого-нибудь родился парень?
– В том-то и дело, что нет. А что?
Я разъяснил ему ситуацию. Он помрачнел.
– Честно говоря – не знаю.
– Так что же это? Навсегда?
– Вот оно что! А я-то думаю, что это у всех только девки родятся? Тогда выходит, что это все ни к чему…
И моя затея тоже…
– Ну, не так уж категорично. Должно пройти время.
– Время! Мне уже шестой десяток. Когда мне теперь сына ждать? Что я смогу лет через десять – если жив, конечно, буду?
– Останутся дочери.
– Дочери! Дочери! Какой от них толк? Что их ждет? Стать подстилкой, не больше. Ведь если девок будет так много, то и цена им как говорится, рупь за пучок в базарный день! Да-а! Обрадовал ты меня! – он грязно выругался.
– А что тут думать-гадать! – он встал, в глазах у него появился какой то дикий блеск. – Будем жить, пока живется! Хоть поживем напоследок всласть! А? – он толкнул меня кулаком в бок, – как ты думаешь?
– А что тут думать? Раз уж мы остались живы, почему и не пожить всласть?
– Вот это верно. Слушай, а ну, пойдем. У меня тут для тебя подарочек! – он спрятал перстень в сейф.
Мы прошли по длинному коридору, затем спустились по лестнице и еще раз поднялись во второе крыло здания. Здесь я никогда не был. Бросалось в глаза роскошное убранство. Ноги тонули в толстых коврах. На подставках стояли фарфоровые и хрустальные вазы. На стенах висели картины. Двери, выходящие в коридор, были занавешены толстыми шторами. Мне показалось, что за ними слышатся приглушенные голоса.
– Это моя квартира, – пояснил мне Можиевский, – я своих обормотов сюда не вожу.
– Кто же здесь убирает?
– А есть тут три бабы. Ну вот и пришли, – он открыл ключом дверь и мы вошли.
В комнате не было мебели. На коврах лежали шкуры белых медведей и там-сям виднелись разбросанные подушки. Окна были заложены кирпичом, оставляя небольшие просветы вверху. В углу, прижавшись друг к другу, сидели три девочки лет шестнадцати-семнадцати в коротких, едва прикрывающих тело, шелковых комбинациях.
– Уже приготовили, – констатировал Можиевский, – молодец, Семеновна! Свеженькие! Два дня назад привезли. Выбирай любую!
Говорят, человек ко всему привыкает. Казалось, участвуя в оргиях, я уже должен был быть готовым ко всему и, как говорится, нарастить себе толстую шкуру. Но здесь, когда на меня в упор смотрели три пары расширенных от страха глаз, мне стало нехорошо. Я пошатнулся. Можиевский по-своему понял мое состояние и расхохотался:
– То-то! Люб ты мне чем-то, потому и дарю тебе самое лучшее. Выбрал?
Не помня себя, я не глядя указал рукою на одну из них.
– А у тебя губа не дура! Ну да ладно! Выбрал так выбрал! Я своего слова назад не беру. Можешь забирать. Ах да! – он подошел к двери и закричал:
– Семеновна! Где ты, старая перечница? Иди сюда!
Через пару минут послышалось громкое сопение и на пороге выросла грузная фигура. С большой натяжкой можно было признать в ней женщину Это была настоящая горилла, с большим мясистым носом и черными густыми усами под ним. Полный портрет довершали массивные плечи и руки с узловатыми пальцами, торчащими из широких ладоней. «Горилла» недовольно уставилась на Можиевского.
– Семеновна, вот эту, – он указал на мою избранницу, – отведешь в его комнату. Накинь на нее что-нибудь. Да предупреди хорошенько, чтобы не брыкалась, а то отдам хлопцам!
«Горилла» шагнула в комнату и, схватив несчастную за руку, потащила ее вон.
– Ты иди к себе, а у меня еще здесь дела. Хочу немного потолковать с ними, – он вытолкнул меня за дверь и я услышал, как щелкнул замок.
Я стоял ошеломленный, еще не придя в сознание от увиденного и от предложения главаря банды. Внезапно из-за двери раздался приглушенный крик.
Бросившись бежать по коридору, я нечаянно столкнул с подставки хрустальную вазу, но она, упав на толстый ковер, не разбилась. Как в тумане я нашел выход и направился в свою комнату.
– Пан! – услышал я и обернулся.
В трех шагах от меня стояла «горилла». – Пан Виктор, – она оказывается знала мое имя, – не туда. Идемте. Пан Стефан приказал приготовить вам другую комнату.
Она повела меня на второй этаж. Остановилась возле одной из дверей и открыла ключом комнату.
– Вот тут вы будете теперь жить, – пояснила она. За дверью оказалась небольшая прихожая, которая вела в другую комнату.
– Возьмите это, на всякий случай, – она сунула мне в руки какой-то предмет, – может и не понадобится, девчонка подготовлена.
Это была плеть.
– Ну я пойду. Закройтесь, – она протянула мне ключ, – сюда не ходят, но кто знает, может быть по пьянке кто-то забредет и помешает, – она захихикала.
Если кто и подумал сейчас, читая эти строки, что я брошусь душить эту гориллу, потом возьму автомат и начну косить бандитов, а затем сам паду изрешеченный пулями, он ошибается. Ничего этого я не сделал. У меня уже были моменты, когда я мог сорваться и наделать глупостей. Сейчас, как никогда, я ясно понимал, что от моего поведения зависит жизнь и благополучие не только шестисот несчастных рабов, живущих поблизости от усадьбы, но и людей, оставшихся дома. Дома? Я поймал себя на том, что назвал общину, в которой нашел убежище, домом. Смогу ли я так ее называть? Да, если заслужу! Но для этого нельзя быть слабонервным хлюпиком. Нельзя выдать себя! И от моего поведения сейчас это тоже зависит. Если окажется, что я вел себя не так, а старая карга это, несомненно, обнаружит и донесет своему хозяину, я буду разоблачен. «Хорошо, – подумал я, – что они еще не связали меня кровью. Наверное, просто не было случая. А если бы? Смогу ли я тогда все трезво взвесить? Хватит ли нервов? Интересно, Штирлиц, не тот, что в кино, а его реальный прообраз, смог ли он сохранить чистоту рук? Я не говорю – помыслов. Помыслы легче сохранить. А вот руки? Как с ними?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60