Эдмунд уверил коммерции советника, что тот может располагать его портсигаром, и они расстались.
Уже смеркалось, когда Эдмунд, обдумывая композицию картины, а потому в рассеянности не замечая пестрого общества, пробирался между столиками и стульями, чтобы выйти на воздух, как вдруг перед ним снова очутился коммерции советник, вежливо спросивший, не желает ли он присесть к их столику. Эдмунд уже хотел отклонить приглашение, потому что стремился на волю, в лес, но тут его взгляд упал на девушку - воплощение юности, очарования и грации,- сидевшую за тем столиком, из-за которого встал коммерции советник.
- Моя дочь Альбертина,- отрекомендовал ее коммерции советник Эдмунду, который как зачарованный смотрел на девушку и чуть не позабыл ей поклониться. Он с первого же взгляда признал в ней ту изысканно одетую красавицу, которую видел на прошлогодней выставке картин, где она задержалась перед одним из его полотен. Она с большим знанием дела растолковывала пожилой даме и двум молоденьким барышням, пришедшим вместе с ней, фантастическую картину, касалась рисунка и композиции, хвалила творца произведения и прибавила, что это, должно быть, еще очень молодой, подающий большие надежды художник, с которым ей хотелось бы познакомиться. Эдмунд стоял у нее за спиной и упивался похвалами, исходившими из столь прелестных уст. Охваченный сладостной робостью, с безумно бьющимся сердцем, он не решался подойти и сказать, что он создатель картины... Вдруг Альбертина обронила перчатку, которую как раз сняла с руки; Эдмунд быстро наклоняется за перчаткой, Альбертина тоже - и они так сильно стукаются лбами, что у обоих посыпались искры из глаз и зашумело в голове.
- Боже мой! - вскрикнула Альбертина и схватилась за лоб.
Эдмунд в ужасе отпрянул назад и тут же отдавил лапу мопсику пожилой дамы, который громко завизжал от боли, а Эдмунд, сделав еще шаг назад, наступил на ногу профессору-подагрику; тот поднял страшный крик и послал злополучного художника ко всем чертям, прямо в пекло. Из всех зал сбегается народ, все лорнетки наставлены на бедного Эдмунда, который, сгорая от стыда, выбегает из помещения, сопровождаемый жалобным воем пострадавшего мопса, проклятиями профессора, бранью старой дамы, смехом и хихиканьем барышень, а тем временем дамы открывают флаконы и наперебой предлагают Альбертине потереть туалетной водой сразу вспухший лоб.
Эдмунд влюбился, правда, не отдавая себе в этом отчета, еще тогда, в ту критическую минуту, когда они так глупо стукнулись лбами, и, если бы не жгучий стыд, он уж, конечно, обегал бы весь город в поисках прекрасной незнакомки. Он представлял себе Альбертину не иначе, как с красным от ушиба лбом, разгневанной, осыпающей его горькими упреками.
Однако сейчас он не заметил ничего подобного. Правда, при виде юноши Альбертина так и зарделась и, по-видимому, очень смутилась; но, когда коммерции советник спросил Эдмунда, как его зовут и чем он занимается, она с чарующей улыбкой промолвила нежным голоском, что, если она не ошибается, это господин Лезен, превосходный художник, рисунки и картины которого взволновали ее до глубины души.
Можно себе представить, какое пламя зажгли в сердце Эдмунда ее слова, пронизавшие все его существо словно электрической искрой. Он уже собирался блеснуть красноречием, но это ему не удалось, ибо коммерции советник бурно прижал его к груди и воскликнул:
- Дорогой мой, а как же обещанная сигара? - Затем, быстро закурив предложенную ему Эдмундом сигару об еще дымящийся окурок старой, он продолжал: - Значит, вы художник, и, по словам моей дочери Альбертины, даже превосходный, а она в таких вещах хорошо разбирается. Ну так вот, я в восторге,- живопись или, выражаясь словами Альбертины, искусство вообще я чрезвычайно люблю, просто души в нем не чаю! К тому же я знаток живописи,- да, на самом деле, настоящий знаток, мне, так же как и моей дочери Альбертине, очков не вотрешь, у нас глаз наметан, да, наметан! Скажите же мне, дорогой господин Лезен, скажите честно, без ложной скромности, не правда ли, вы тот самый славный художник, перед картинами которого, проходя мимо, я ежедневно простаиваю несколько минут, любуясь их радужными красками?
Эдмунда несколько озадачило то обстоятельство, что коммерции советник ежедневно проходит мимо его картин, ибо юноша не мог припомнить, чтобы он когда-либо писал вывески. Но из дальнейшего разговора выяснилось, что Мельхиор Фосвинкель имел в виду выставленные в магазине Штобвассера на Унтер ден Линден лакированные подносы, каминные экраны и другие предметы подобного рода, лицезрением коих он действительно услаждал себя ежедневно около одиннадцати часов утра, предварительно позавтракав у Сала Тароне четырьмя сардинками и рюмочкой данцигской водки. Выставленные в витрине предметы прикладного искусства он считал за величайшие шедевры. Эдмунд очень досадовал на коммерции советника и проклинал его пошлое пустословие, из-за которого не удавалось перекинуться с Альбертиной ни словечком.
Наконец к ним подошел знакомый коммерции советника, и тот втянул его в разговор. Эдмунд воспользовался этой минутой и подсел к Альбертине, к чему та отнеслась весьма благосклонно.
Всякому, кто знаком с девицей Альбертиной Фосвинкель, известно, что она, как уже было сказано, воплощение юности, очарования и грации, кроме того, как это свойственно берлинским барышням вообще, одевается с большим вкусом и по последней моде, занимается в Цельтеровской Академии пения, берет уроки музыки у господина Лауска, вслед за прима-балериной проделывает грациознейшие пируэты, послала на художественную выставку искусно вышитый тюльпан, окруженный незабудками и фиалками, а также отличается веселым и бойким нравом, но иногда, особенно за чайным столом, проявляет склонность к чувствительности. Всякому также известно, что она аккуратно переписывает в альбом, в тисненном золотом сафьянном переплете, красивым бисерным почерком стихи и изречения, особенно понравившиеся ей в сочинениях Гете, Жан Поля, равно как и других блещущих умом сочинителей и сочинительниц, и никогда не путает падежных окончаний.
Естественно, что теперь, в присутствии молодого художника, сердце которого переполняли восторженная любовь и благоговение, Альбертина проявила еще больше чувствительности, чем обычно за чаем или чтением вслух, и поэтому весьма приятным голоском лепетала о наивности, поэтической душе, жизненной достоверности и тому подобных вещах.
Поднявшийся к вечеру ветерок доносил сладкий аромат цветов, в темной чаще кустов заливались в любовном дуэте, исполненном томных жалоб, соловьи.
И вот Альбертина начала стихотворение Фуке:
Ветров весенних шорох
По роще пробежал,
И, как любовь, - напор их
Сражает наповал.
Почувствовав себя смелее под покровом наступивших сумерек, Эдмунд прижал руку Альбертины к груди и закончил:
Я песню напеваю
Тем шорохам в ответ,
И льется в ней, мерцая,
Любви бессмертной свет7.
Альбертина отняла свою руку, но только затем, чтобы снять тонкую лайковую перчатку, и осчастливленный художник, снова завладев ее рукой, уже собирался покрыть ее пламенными поцелуями, но тут ему помешал коммерции советник, воскликнувший:
- Черт возьми, становится холодно! И как это я не подумал о мантилье или о пальто, вернее, как это я не захватил ничего с собой; накинь на плечи шаль, Тинхен,- шаль у нее турецкая, уважаемый господин художник, и стоит пятьдесят дукатов чистоганом,- накинь шаль как следует, Тинхен; нам пора домой. Счастливо оставаться, сударь!
Правильно учтя положение, Эдмунд не долго думая открыл портсигар и любезно угостил коммерции советника третьей сигаретой.
- Покорнейше благодарю, вы чрезвычайно любезны и обязательны! - сказал Фосвинкель.- Полиция воспрещает курить гуляющим по Тиргартену, дабы они не подпалили прекрасные газоны; но запретная трубка или сигара кажется еще вкусней.
Когда коммерции советник подошел к фонарю, чтобы зажечь сигару, Эдмунд робким шепотом попросил у Альбертины разрешения проводить ее домой. Альбертина взяла его под руку, и они пошли вперед, а коммерции советник последовал за ними, будто так и предполагалось, что Эдмунд проводит их в город.
Всякий, кто был молод и влюблен или и сейчас еще молод и влюблен (с иными этого так за всю жизнь и не случилось), легко себе представит, что Эдмунду, шедшему под руку с Альбертиной, казалось, будто он идет не по лесу, а парит со своей красавицей высоко над деревьями, среди лучезарных облаков.
В шекспировской комедии "Как вам это понравится" Розалинда так определяет признаки влюбленного: впалые щеки, синяки под глазами, равнодушие к окружающему, всклокоченная борода, спустившиеся подвязки, незавязанные ленты на шляпе, расстегнутые рукава, незашнурованные башмаки и вялость и безутешность во всех повадках и действиях. Это определение подходило к Эдмунду не более, чем к влюбленному Орландо, но, как Орландо портил деревья, вырезая на коре имя Розалинды, вешая оды на ветви боярышника и элегии на кусты ежевики, так и Эдмунд перепортил кучу бумаги, пергамента, холста и красок, воспевая любимую в весьма посредственных стихах и рисуя ее портреты, одинаково неудачные и в карандаше, и в красках, так как мастерство не поспевало у него за полетом фантазии. Если прибавить к этому странный, как у лунатика, взгляд, свойственный одержимому любовным недугом, и постоянные томные вздохи, то нас не удивит, что золотых дел мастер очень быстро догадался о состоянии своего молодого друга. А когда он принялся расспрашивать Эдмунда, тот не стал медлить и открыл ему тайну своего сердца.
- Эге-ге, ты, видно, не подумал о том, что влюбляться в чужую невесту не гоже,- заметил Леонгард, когда Эдмунд окончил свой рассказ.- Альбертина Фосвинкель можно сказать что помолвлена с правителем канцелярии Тусманом.
Эта роковая весть повергла Эдмунда в неописуемое горе. Леонгард спокойно выждал, когда пройдет первый приступ отчаяния, а затем спросил, серьезно ли его решение жениться на девице Альбертине Фосвинкель. Эдмунд рассыпался в уверениях, что брак с Альбертиной - мечта всей его жизни, заклинал Леонгарда, обладающего тайной силой, помочь ему убрать с дороги правителя канцелярии и завоевать руку и сердце красавицы.
Золотых дел мастер заметил, что влюбляться желторотым художникам, разумеется, не заказано, но думать сейчас же о браке им совсем ни к чему. Как раз из этих соображений не женился молодой Штернбальд и, насколько это ему, Леонгарду, известно, он так до наших дней и остался холостяком.
Леонгард попал прямо в точку: произведение Тика "Штернбальд" было любимой книгой Эдмунда и ему нравилось узнавать себя в герое этого романа. Поэтому он опечалился и даже едва не разрыдался.
- Хорошо, будь что будет,- сказал золотых дел мастер,- от правителя канцелярии я тебя избавлю; а проникнуть тем или иным путем в дом коммерции советника и завоевать симпатию Альбертины - это уж твое дело. Впрочем, я могу приступить к действиям против правителя канцелярии только в ночь под равноденствие.
Обещание золотых дел мастера привело Эдмунда в полный восторг, так как он знал, что старик всегда держит свое слово.
Каким образом золотых дел мастер приступил к действиям против правителя канцелярии Тусмана, благосклонному читателю уже известно из первой главы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
содержащая описание примет правителя канцелярии, объяснение причины, побудившей его слезть с лошади великого курфюрста, а также повествующая о других небезынтересных предметах
Из того, что было выше сказано о правителе канцелярии Тусмане, благосклонный читатель уже может живо представить себе его характер и привычки. Все же для описания его внешности небесполезно будет добавить, что он был небольшого роста, плешив, с кривыми ногами и одевался довольно оригинально. Невероятно долгополый сюртук прадедушкиного фасона, длиннющий жилет и при этом широкие и длинные панталоны, башмаки, столь же громко оповещающие о его приближении, как ботфорты курьера; к тому же надо заметить, что он никогда не шел по улице размеренным шагом, а бежал вприпрыжку, подскакивая на ходу, и так быстро, что вышеупомянутые полы его сюртука развевались по ветру, как два крыла. В наружности его было что-то невероятно комическое, но добродушная улыбка, игравшая на устах, располагала к нему, и, хотя над его педантичностью и нелепыми привычками, отдалявшими его от общества, посмеивались, все же он пользовался симпатией окружающих. Его главной страстью было чтение. Из дому он всегда выходил с оттопыренными от книг карманами сюртука. Он читал на ходу, стоя, на прогулке, в церкви, в кофейне, читал без разбору все, что попадало под руку, но только старые книги, потому что все новое было ему ненавистно. Так, сегодня он штудировал в кофейне учебник алгебры, завтра - кавалерийский устав Фридриха-Вильгельма I, а затем любопытное произведение под заглавием:
1 2 3 4 5 6