* * *
Судно Златоуса незамеченным выбралось из фьорда и, обогнув северную оконечность острова, при попутном ветре кормчий взял курс на северо-восток.
Дым застилал склоны лысого холма. То горела крепость. То пылал город. Невидимый в серых клубах корабль уносил прочь от Буяна последних защитников языческой вольности.
Теперь лишь Инегельд с его колдовским зрением мог разглядеть, скорее почувствовать, в туманной дали еще теплые развалины некогда величественного Храма.
И волны поспешно расступались, когда набегал на них ладно собранный корабль с червонным соколом на парусе. Судно подгоняли дружные взмахи весел, и оно летело стрелой, но вряд ли это могло продолжаться долго. Инегельд знал, что гребцы измучены, а многие из них ранены, и если бы не угроза неминуемой расправы, нависшая над изгнанниками — они оставили бы эту гонку, которая, впрочем, и так, он предвидел это, некоторым из них будет стоить жизни.
Сев стоял на корме, этот увалень, который и двух слов то, как следует, раньше связать не мог, неожиданно для всех тяжелым басом заглушил и море, и удары весел, и хлопанье парусов. Он взял такие низкие, такие мрачные ноты, что у Влады мороз пошел по коже:
Семаргла вой из-под небес…
Стрибог взмахнул крылом!
Хоть в Мире больше нет чудес,
но есть пока Любовь!
И есть такой еще закон -
за павших отомстить!
И Род судьбе наперекор
на Свете сохранить!
На Свете сохранить!
А над Арконой тень креста
мерещится в дыму.
О, Велес, разомкни уста,
скажи нам, почему?!
Ответь нам, добрый Свентовит,
могучий Радигош:
"Неужто, Кривда победит,
и воцарится Ложь?!"
И воцарится Ложь!?
Лежит в руинах древний храм,
сожжен, заброшен, тих…
И в Ирии уж видно нам,
встречать родных своих.
Но Смерть в каком-нибудь году,
найдет тебя, палач!
И ты в своем родном Аду,
припомнишь детский плач!
Припомнишь детский плач!
И пусть терзается злодей
виною в смертный час.
Христа наместник на Земле
обрек на гибель нас.
Мы уплываем, бросив дом
и капища в огне…
Оплачет Желя храбрецов
склонив лицо к траве…
— Что же дальше, Инегельд? Как жить без родины, без земли предков? В Арконе вырезали всех до единого, даже собак. Злыдни поганые! — обратился к нему Златоус.
— Весь мир — наша земля. Боги — они повсюду, и служить им можно по-разному. Думаю, мишура торжеств не нужна небожителям, она выдумана смертными. Учитесь обходиться без нее! Боги в каждом из нас…
Затем он сказал погромче, чтобы слышали все:
— Надо только помнить, что вы свободные, вольные люди! Так ли говорю, други?
Гребцы согласно закивали.
Немного помолчав, Инегельд добавил уже тише:
— Что до меня — я ничего не забываю… Ни хорошего, ни дурного.
Влада незаметно подошла к брату сзади и обняла его.
— А, сестренка! Что случилось? — ласково произнес Всеволод.
— Сев! Мне надо сказать тебе что-то важное!
— Шнекар слева по курсу! — раздался крик впередсмотрящего.
— Это по нашу душу. Поднимай всех. Сейчас нам понадобится каждый клинок. Если отобьемся — считай, спаслись! — услышал Сев.
Он давно уже признал первенство Инегельда, как более опытного, умелого и сильного, хоть на силушку и сам бы не пожаловался. Гибель Светланы сблизила двух мужчин, что, увы, нередко бывает, только после смерти любимых и близких.
— Может, уйдем?
— Нет. Люди измотаны, — ответил Инегельд.
— Знаешь! Я думаю, в конце концов, у ихнего Тюра [56] всего лишь одна рука, против нашего-то Ругевита.
— Если бы дело заключалось только в количестве рук… — усмехнулся волхв.
— Все равно, одна голова — хорошо, а семь — лучше. Суши весла! — крикнул Сев и двинулся вдоль борта по проходу между скамеек.
— Всеволод! Ты слушаешь меня? — не обращая внимания на сигнал тревоги, Влада не отставала от него.
— Обожди, сестра. Разве не видишь? Ну, что тебе!
— Не кричи и не сердись! Ты слушаешь?
— Да, да! Пристала, как банный лист, — сердился он, — Только давай быстрее!
— Нет, ты меня не слушаешь! Да, остановись же, в конце концов! У меня будет ребенок! Ты понимаешь! Это сын Ингвара.
— Ты уверена? — опешил Сев.
— Да, я точно знаю, что будет мальчик. Я это чувствую.
— Я не о том! Ты уверена, что носишь в себе…
— Глупый вопрос! — гневно оборвала его Влада. — Жаль только, отец никогда об этом уже не узнает.
— Когда ж вы успели? Дура! Ой, дура! Да, как ты посмела спрятаться тогда в погребе!
— Понимаешь… Он еще со Святобором на материк уходил, а я боялась, я так боялась, что он не вернется… А потом, Ингвар был такой странный, словно подменили. И я не решилась сказать ему, — расплакалась сестра неожиданно.
— Ладно, все и так видно — без слов. Слезами отца не воскресить! Разберемся с данами — потом поговорим! — сухо бросил он и принялся расставлять людей, сквозь зубы поминая нехорошими словами Марену и всех баб на свете.
— Что случилось? — удивился Златоус, — Ты сам не свой! Охолодись! Это на тебя не похоже.
— Что-то? Племянник у меня будет! Вот что! — отвечал Сев.
— Так, это замечательно!
— А я разве против!
Инегельд пристально следил за быстро приближающимся врагом. Змеиная голова шнекара высовывала ядовитый раздвоенный язык и словно пыталась укусить жертву. На иссиня-черном парусе преследователя не было никакого рисунка. Тем более не было зловещего креста, который ныне малюют все, кому не лень. На палубе вражеского судна он насчитал семь десятков белобрысых рослых викингов, вооруженных преимущественно топорами и небольшими широкими мечами. Многие были обнажены по пояс, выставляя на показ крепкие загорелые тела, покрытые татуировками и рыжим волосом. Он услышал, как загремели круглые скандинавские шиты, снимаемые с бортов, как скрипнули взводимые тугие арбалеты. Инегельд видел, что и от этого грозного противника им не ждать послабления. Он с самого начала знал, насколько кровавой и беспощадной будет схватка.
Сомкнув ряды щитов, руги спокойно ждали нападения и готовились отдать собственные жизни возможно дорого. Златоус и Сев, ободряя соратников, давали для порядка последние советы. Впрочем, в них никто не нуждался. Выжили тоже далеко не слабые и не менее опытные воины. Просто, неторопливая речь командиров снимала напряжение, повисшее в тишине над водами Янтарного моря. Лучники подбрасывали в воздух пуховые перышки, стараясь правильно учесть ветер при выстреле.
Викинги приблизились в грозном молчании. Суда поравнялись, следуя параллельным курсом на расстоянии более десяти саженей одно от другого.
Враги разглядывали друг друга. Скандинавы, обычно скорые на расправу, ныне не торопились.
— По всему видать, это не христианские выродки, забывшие кто они и каких кровей!
— Да, — согласился Инегельд со Златоусом, — но нам от того не легче. Это наемники, королевские берсерки. Им хорошо заплатили за наши головы, и можешь не опасаться — свое дело они знают не хуже нашего, и всегда готовы предстать перед одноглазым Отцом Ратей.
Тем временем из трюма шнекара под руки вывели сгорбленного годами чернеца с вороном на плече. Викинги обращались с ним столь почтительно, что руги только подивились. Инегельд нахмурился. Он узнал скандинава — то был Бьярни — прославленный на всех берегах Рутении Слепой Скальд.
А дальше началось что-то невообразимое и потому страшное. Бьярни завел свою песнь. То была Песнь Ворона. Черная, разрушительная магия, призванная не столько воодушевить своих воинов, сколько повергнуть неприятелей в шок.
Вокруг заметно потемнело, хотя день только начался. Над морем нависли низкие свинцовые тучи. Казалось, еще немного и они сольются с водами в единое, раздавив корабль ругов в хищных тисках между небом и землей.
Инегельд увидел мерзкое Нечто, которое ринулось к нему с вражеского судна, одним прыжком покрыв десятки саженей. Холодными, как град, костлявыми пальцами это Неведомое схватило его за горло и принялось душить. Он силился отшвырнуть чудовище. Тщетно. По палубе с растрепанными волосами каталась Влада. В истерике завывала еще какая-то женщина. Инегельд оглянулся. Сев стоял так, будто сопротивлялся порывам встречного шквального ветра, на бычьей шее силача канатами обозначились вздувшиеся вены.
Корабль ругов словно попал в водоворот. Палуба зашаталась и закружилась под ногами. На стенках магического конуса, внутри которого они оказались, плясали уродливые тени. Шипел, извиваясь, Ящер, опутывая пространство гигантскими кольцами бесконечности. Изрыгая яд заклятий, Бьярни пронзал противника мертвящим взором невидящих глаз.
— Пусть Образ Древних послужит живым! — воскликнул Инегельд, отгоняя наваждение.
И он запел сам, разрывая путы чужих заклинаний, превозмогая неимоверную тяжесть, что взвалил Слепой Скальд на его плечи.
Чтобы победить, особенно в таком поединке, как состязание скальдов — нельзя поступать так, как того ждет супротивник, на нид [57] отвечать нидом, а на драпу — драпой.
Инегельд раздался в плечах, вытянулся, одежда его превратилась в серый, умытый всеми дождями плащ. Ворон, до сих пор сидевший на плече у Бьярни, покорный чьему-то зову, взмахнул крылами и поднялся над шнекаром.
— Хар! — крикнула птица
— Кар! — послышалось людям. Ворон описал круг, а затем, рассекая воздух широкими взмахами, направился к судну ругов.
Никто бы не узнал теперь верховного жреца Арконы. На его чело бросала тень широкополая черная шляпа, из под которой зловеще сверкал единственный глаз.
Харбарду Властителю
ворон сел на плечо.
Спросила вещая птица:
— Чем, Властелин, удручен?
Нечего братьям делить!
Разве сыны непослушны?
Тюр или Грозный Тор?
Во Всеотца уродились,
усвоив норов его…
Нечего братьям делить!
Или злопамятный Локи[58]?
— Вот что печалит нас,
мой старый и добрый Хугин! -
Ответил Великий Ас.
Нечего братьям делить!
— Были законы рунами
впаяны в твердый гранит,
да нет уже истых данов,
кто эти законы чтит.
Нечего братьям делить!
Так вылетай на рассвете -
к фьордам ветвистым спеши!
Что происходит на Свете,
после ты мне расскажи!
Нечего братьям делить!
Поведай мне, как мастер
руны кладет на сталь.
Как стережет великанов,
не ведая сна, Хеймдалль.
Нечего братьям делить!
Разве, лишь Змей Мидгардский[59],
Хель или Мертвый Ас
сумеют укрыться ныне
от ворона зорких глаз
Нечего братьям делить!
Власом чтят меня ваны,
Вотан — саксы зовут,
имен не счесть у Гримнира…
Но Один — я! В этом Суть!
Нечего братьям делить!
Ведают светлые асы,
альвы огня и ветров,
знают вещие ваны,
Игг бывает суров.
Нечего братьям делить!
Я не пошлю удачи
предавшим веру свою,
им не бывать в Асгарде,
пав в кровавом бою.
Нечего братьям делить!
Их не пущу в чертоги,
Вальфэдр[60] неумолим!
Не пить хмельные вина,
Браги не слышать им.
Нечего братьям делить!
Всем, кто чтит Альфедра,
кто превозносит Скульд,
сквозь Химинбьерг к престолу
будет дарован путь.
Нечего братьям делить!
Как безбрежного моря
им вовек не испить -
так передай, мой Хугин -
Нечего братьям делить!
Нечего братьям делить!
С суеверным ужасом викинги взирали на высокого одноглазого седобородого Старца, возникшего из пустоты. Эхо, невесть откуда взявшееся в открытом море, гулко повторяло припев баллады. В довершении ко всему птица Слепого Бьярни действительно спикировала вниз на подставленную ему руку. Руку Властителя.
Но вот в балладе не осталось больше строк… Наступила тишина. Зловещий старик растаял в воздухе, исчез так же внезапно, как и появился. На его месте стоял Инегельд, поглаживая большого черного ворона, сидящего на плече.
Птица трогала человека за мочку уха, издалека казалось, она что-то нашептывает волхву, а он слушает это сокровенное и тайное.
Несколько мгновений ничего не происходило. Неожиданно шнекар взорвался звоном и лязгом оголенного оружия, громом ударов мечей о щиты.
— Да здравствует Один!
— Слава Отцу ратей! Слава Владетелю Асгарда!
Викинги приветствовали достойного противника. Они воздавали должное его мужеству по обычаю витязей моря. Инегельд выиграл состязание скальдов. Слепой Бьярни махал наугад рукой.
— Ура! — грянули руги, потрясая оружием.
— Аийа! Удачи! — выкрикнул Слепой Бьярни.
Шнекар развернулся, освободив дорогу собрату с червонным соколом на парусе. Змеиная голова улыбалась во всю пасть.
— Сына-то как назовешь? — спросил Всеволод, устало опускаясь на скамью рядом с Владой.
— Ингваром! — ответила она.
— Ну, что ж? Дело хорошее, — наконец молвил он. — Будет кому его поучить. В том не сумлевайся.
Инегельд осторожно взял ворона двумя руками. Тот недовольно заскрипел. Тогда волхв на пару мгновений обхватил мощный клюв птицы губами, словно прощаясь.
— Спасибо за услугу, дружище! — услышали затем руги. — А пока что, лети к своему хозяину. Ему твои глаза нужнее, чем мне…
* * *
Тяжело перевалившись через гряду, к ее подножию спускался человек. Точно пьяного, его шатало из стороны в сторону, и кровавая, полная натурализма Дали, картина, была просто детским лепетом с тем, что видел он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46