А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Теперь заметь, что если я в чем-то прав, так это в том, что, употребляя эти словечки, то есть целуя твою ракушку, а не влагалище, мы разбиваем вдрызг другую сторону, сторону Гада, потому что и в языке, полечка, есть свои муравьи-лазутчики, и нам недостаточно сбить спесь с Гадов, если мы останемся узниками системы, – вот теперь в уругвайских, перуанских или буэнос-айресских романах, очень революционных на взгляд извне по своей теме, читаешь, например, что у какой-то девушки сильно волосатая вульва, как будто можно произнести это слово или хотя бы подумать его, не приняв внутренне всю систему, и заметь, что мой друг в конечном итоге доволен беседой с Лонштейном, кое-что он, кажется, себе уяснил, и вдобавок, уж не знаю, как это получше сказать, тебе тоже придется все это понять, не включаясь самой / Блуп, сказала Людмила, на самом-то деле только ребятня непрестанно употребляет сексуальные термины, взрослому они ни к чему / Конечно, полечка, но при случае ты вот это назовешь яички или ядра, и баста, это не лучше и не хуже, чем тестикулы, равно как ракушка очень красивое слово, если подумать, это сама суть картины Боттичелли и, если угодно, всех чувственных и эстетических ассоциаций, и мы трахаемся, ты и я, мы трахаемся, и, когда я читаю, что кто-то там соединяется или совокупляется, я спрашиваю себя, такие же это люди, как мы, или у них есть особые привилегии / Ну и ладно, я это называю «заниматься любовью», так мне больше нравится, и это годится для многих языков и напоминает о важности этого, о таинстве, ведь мы действительно занимаемся этим, бросая вызов смерти, как бы говоря ей, что она вонючая свинья, ну и пока довольно, хочу кофе, пусть без молока, и мне обещали печенье.
– В нашем языке – и не только в Рио-де-ла-Плата – большая проблема это обозначение зада, – размышлял вслух Маркос, глядя на зад Людмилы, которая в свой черед глядела в окно и с восторгом обнаружила напротив скобяную лавку. – Не знаю, полечка, как вы там, у себя, с этим управляетесь, но у нас это вызывает большие споры. Зад – слово родовое, оно также годится как улучшенное и чисто народное обозначение ягодиц, в которых ощущается нечто мясницкое, но главная проблема это анус, термин отвратительный, если они такими бывают.
– Тут напротив скобяная лавка, – сообщила Людмила…
– Нет ты просто потрясающая женщина, – сказал Маркос.

* * *
Она не очень-то соображала в столь поздний час после выпитого вина и от усталости все тяжелей повисала на мне, когда мы шли по мосту и я говорил о Фрице Ланге и о мадемуазель Антинее, спрашивая себя, дадут ли нам номер в отеле «Террасе» – мы же бесчемоданные и явно парочка, как сказал бы раввинчик, – но когда старикашка портье узрел уголок пятидесятифранкового билета, самый лучший и, конечно, с ванной, на самом верхнем этаже с балконом, так, мсье, видимо, знает наш отель, разумеется, знаю и рекомендовал его многим друзьям, вы не беспокойтесь, мы уйдем до завтрака и до смены караула, сдачу оставьте себе, а впрочем, и все пятьдесят, только дайте мне самый лучший номер и не забудьте про балкон и про минеральную воду, ах да, и мыло – французская скупость в этих случаях беспредельна, – мыло и полотенца для двоих. Зачем, спросила еще до того, еле шевеля языком, Франсина, лучше возьмем такси, и ты поедешь ко мне, пришлось ей объяснить, мы как раз шли по последнему пролету моста, и я смотрел на балконы отеля, зная, что Франсина не подозревает, что я веду ее туда, в номер с балконом и видом на некий особый город, который хочу ей показать, так будет лучше, детка, время от времени номер в отеле – это мини-терапия; незнакомая мебель, безответственность, поразительный факт, что утром ты уйдешь, оставив все в беспорядке, только вдумайся в эту потаенную метафизику, все в беспорядке, и никто тебя не упрекнет, никто не скажет «да вы просто дурно воспитаны, кто ж это выходит из дому, оставив мыло на ночном столике и полотенце на оконном шпингалете», пойми, что, когда я сплю в твоем доме, я очень боюсь, принимая душ, забрызгать зеркало, вешаю каждую вещь на предназначенный для нее крючок, и все равно я прекрасно помню, как однажды утром ты любезно упрекнула меня, что я перепутал зубные щетки, это, видимо, было для тебя непереносимо.
– Да нет, я думала, что должна тебе сказать, не более того, ведь если я дала тебе щетку и полотенце, так это затем, чтобы ты ими пользовался.
– Мы уже возле отеля, детка, теперь проблема попасть туда без вещей, потому что это отель комильфотный, не думай, владелец гарантирует соблюдение уймы иудео-христианских ценностей, а значит, парочкам на час или на ночь voll verboten , но сейчас ты увидишь, как упомянутые ценности уступают территорию другим ценностям с цифирками и портретом кого-то в парике, Вольтера, или Людовика Четырнадцатого, или Мольера, ты можешь наблюдать за этой процедурой, сидя на диване, – в таких переговорах дамы не участвуют, но сидят, скромно потупясь.
– По крайней мере, поспим, – сказала Франсина, – в такой час мне все равно где.
Я усадил ее на диван, прежде чем подойти к дежурному, сидевшему в своей полутемной каморке, и обеспечить ему приятные сны и свежие круассаны утром, а после всех уточнений насчет полотенец и минеральной воды еще уладить вопрос о бутылке коньяка и кубиках льда и даже завтрака, который принадлежал уже другому миру, ибо ночь еще не кончилась, по сю ее сторону были коньяк и балконы, выходящие на кладбище Монмартра, которое Франсина пока не увидит, так как первым делом надо было задернуть плотные бурые шторы, повешенные владельцем, словно бы в душе он стыдился того, что ждало постояльцев под балконом. У дежурного прорывалось стремление поведать мне о войне четырнадцатого года или вроде того, и после инвентаризации съестных припасов и гигиенических средств (матрас Франсина проверяла обеими руками, усердно и деловито становясь на колени и подпрыгивая на нем, дабы убедиться, что в набивке нет комков) я вывел его в коридор и дважды повернул ключ в замке – движение, для многих чисто машинальное, но для меня отнюдь не машинальное теперь, когда были кров, комната, отгороженная зона, и Франсина, и я именно там, где я хотел, чтобы мы были в эту ночь после мухи в виски и черного пятна на том, что прежде было Фрицем Лангом (не говоря о пятне-Людмиле, об этом холодном комке в устье желудка). Здесь недурно, сказала Франсина, по крайней мере, освещение приятное и постель превосходная, ляжем поскорей, у меня уже нет сил.
Он все еще как бы проверял дверную задвижку и ключ, по временам озираясь, пробегая взглядом по комнате; услышав мой голос, он махнул рукой и, с улыбкой подойдя ко мне, усадил меня на край кровати, а сам стал на колени, глядя на меня так же внимательно, как осматривал комнату, затем начал снимать с меня туфли и гладить мне щиколотки. Тебе холодно, малютка, тебе надо еще выпить, давай покурим в постели и поговорим о том, о чем говорят, когда усталость отпускает на волю своих пленников и предлагает ответы на загадки.
– Андрес, Андрес, – я не мешала ему говорить, слыша его как бы издали, пока он как-то торжественно раздевал меня. – Андрес, дело не в условностях, просто мне остается одно – не видеть тебя больше, сменить тебя на скандинавские романы и поездки в горы с лыжами.
– Ну, конечно, – будто удивляясь, сказал Андрес, занятый замком бюстгальтера, – я это знаю, малышка, знаю, что и сам я должен переменить себя, заняться чем-то другим, разумеется, не лыжами, но другим, и об этом нам надо поговорить, то есть говорить надо мне при участии этой бутылки коньяка в виде отмычки и штопора для умственных пробок, если она сумеет это сделать. Зачем у тебя такой бархатный, такой нежный животик, ты вызываешь у меня нежность, а я не хочу, в эту ночь я не хочу нежности, детка, сам не знаю, что мне нужно, но во всяком случае не нежность, я ее не прошу и не ищу, и в этом смысле хорошо, что Людмила меня уволила, это распроблядски хорошо, потому что так не могло продолжаться, и виноваты были мы все, и вот я вдруг в роли идиота, который хочет неведомо какой ясности, хочет стереть черное пятно, узнать, что мне сказал тот тип в кино.
– Укрой меня, – попросила я, пытаясь высвободить ноги, зажатые между его ногами, и Андрес, все еще стоя на коленях, изумленно взглянул на меня и рассмеялся, бедняжка, голенькая, как ощипанный цыпленок, а я тут надоедаю тебе высокими материями, ясно, я тебя уложу, детка, я даже укрою тебя двумя одеялами, дабы твои ва
зомоторные механизмы, или как их там, наладили информационный круговорот и произвели тепловую реакцию, не считая бутылочки, которую мы сейчас разопьем, старичок выдал нам не абы что, а «Мартелль» с пятью звездочками, да еще и откупорил, вот умница, ей-богу. Ах, кстати, насчет черных пятен,

он раздевался, говоря со мной, глядя на меня, очень медленно расстегивал брюки, пальцы словно застывали на каждой пуговице, руки не слушались, пока он
Наверно, ты знаешь, где находится местечко, называемое Веррьер. Да, конечно, это по дороге в Со, в метро надо сесть в Люксембурге, это километров двадцать к югу от Парижа,

медленно вытаскивал сорочку из брюк, не расстегнув их до конца, затем он занялся пуговицами на сорочке,
там есть довольно приятная рощица, Андрес. Ах, значит, там. Что – там? То, что мне утром рассказала Людмила в час сумерек богов. Богов? Ну да, малышка, то есть когда Вотан, которым оказался я, смотрел, как рушится его царство, Людмила, эта обезумевшая Брунгильда, вознамерилась войти в иной мир, который они, за неимением лучшего названия, прозвали Бучей. Мне об этом что-то говорили, уж не припомню. Погоди, малышка, еще немного, и ты прочтешь об этом в газетах и, of course, будешь помалкивать, потому как картошечка будет о-очень горяча, понимаешь,

потом, сняв туфли, смотрел то на одну, то на другую, занятый столькими делами одновременно – надо говорить со мной, раздеваться, осматривать номер, словно что-то необычайное, разглядывать свою туфлю и ставить ее на пол, снимать
Разумеется, Андрес, но лучше ты ничего мне не рассказывай, мне вовсе нет надобности это знать

мало-помалу сорочку и брюки, роняя их на ковер, как сухие листья, совершенно забывая о них, засовывать большие пальцы под резинку трусов
Ба, малышка, я и сам мало что знаю, но, кажется, эти ребята, бог знает почему, нам доверяют, Маркос, он такой, Маркос, он невероятно отчаянный, и вот Веррьер, ладно, короче говоря, предупреждаю тебя, что произойдет нечто серьезное, покупай газеты.
– Ложись, – сказала Франсина, – у тебя гусиная кожа.
– Конечно, – сказал Андрес, стоя перед Франсиной, медленно стягивая трусы и оставив их на полу с остальной одеждой, – черное пятно – это, вероятно, она и есть, юна гусиной кожи, которая окружает самое главное, некий black-out , как раз для Юнга и Пишона Ривьеры. А недурны эти рюмки под «Мартелль», погоди, я поставлю лампу на пол, чтобы мы могли поговорить в приятной полутьме.
– Поговорить, – сказала Франсина, – да, опять говорить, то есть говорить будешь ты, а я, как всегда, буду тебе стенкой для пелоты, мяч отскочит, ты его подхватишь и пошлешь снова, ты ищешь себя в моем эхе, в моих бесполезных ответах. Как тогда, когда мы занимаемся любовью, есть другая стенка, другие поиски, к которым я не причастна, я это давно знаю, и мне от этого уже не очень больно, я знаю это так же давно, Андрес, как этот отель и этот номер и то, что мы пьяны или утомлены, – все это ложные мосты, ложные разговоры. Выпей, любовь моя, не то простудишься.
Две подушки, пять звездочек, два одеяла, две рюмки, лампа на полу, приглушенный свет и тишина; Андрес прижался к Франсине, они укрылись до пояса, точь-в-точь этрусский саркофаг, супруги лежат, глядя друг на друга и время от времени улыбаясь, так близко от настоящих могил, там, внизу, чего Франсина никогда не видела, а они словно ждут, ждут за шторами, внизу, под балконом, во тьме. Да, детка, все это станет для тебя нереальным, когда ты проснешься и мы уйдем, наступит другой день, и мадам Франк сообщит тебе о делах магазина, ты купишь себе новую блузку, это будет как бы компенсация, но ты пойми, малышка, пойми, что я унижаю тебя не по злобе, мне тоже придется войти в то, что зовется «завтра», а главное, в то, что зовется пятницей, мне и прежде доводилось делать нечто подобное, считай, что из трусости или садизма, но это не так, верней сказать, это итоговый баланс и инвентаризация, ты как хозяйка магазина должна это понимать, итоговый баланс перед концом света, пойми, после Фрица Ланга что-то должно было произойти, и поэтому нам надо провести эту ночь и выяснить, переживем мы или нет, будет то, что я покажу тебе утром, орлом или решкой, и, если я говорю «решка», верь мне, я знаю, что говорю.
– Да это и впрямь прощание, – сказала Франсина, – на твой лад, с твоим ритуалом, с лампой на полу, с рюмкой в руке.
– Не знаю, малютка, как я могу знать это сейчас, черное пятно все еще здесь, я всякий раз подхожу к порогу той комнаты и перестаю видеть и сознавать, я вхожу в черное пятно и выхожу из него изменившимся, однако не знаю почему и для чего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов