Невдалеке я заметил человека
направлявшегося ко мне,
Около кладбищенской стены я замедлил шаги. Земля для новых
захоронений здесь на использовалась, а могилы были неухоженными, заросли
ежевикой и обычной густой травой. То здесь, то там мелькали даты
захоронений: 1830, 1813, 1770... Внезапно меня привлекла одна надпись. В
верхней части крупного камня, так же, как другие, поросшего лишайником,
покосившегося от непогоды, было выбито "Приваче". Ниже можно было
разглядеть: Рауль. Умер в 1873.
Я услышал шаги. Это был тот самый человек, которого я видел на
дороге. Он был, возможно, мелким торговцем или фермером. На меня и могилу
посмотрел хмуро, с явным неодобрением.
Дернув головой, он спросил:
- Месье, очевидно, знает, чья это могила?
В замешательстве я пробормотал:
- Да, я... знаю. Нет, я не могу... Я хочу сказать, что это имя одного
известного мне человека.
Человек сделал шаг назад, перекрестился и холодно произнес:
- Ладно... надеюсь, месье известно, что это нехорошее имя... Будьте
здоровы, сударь.
После этого он стал медленно удаляться. Подчиняясь внезапному
импульсу, я догнал его.
- Почему, кто, кто это был? - спросил я. - Он был преступником или...
Голос у меня дрожал. Человек внимательно посмотрел на меня, и мне
показалось, что нас прошило током.
- Нет, месье. При жизни он не был преступником, но... Он замолчал,
потом пальцем указал на дату. - Это, месье, год его смерти. Здесь, на
камне. Вроде все правильно. Мой отец был сельским старостой и все об этом
помнил. Да я сам видел запись о его смерти в журнале церковного прихода.
Больше ничего сказать вам не могу, кроме того, что он умер почти
восемьдесят лет назад, в 1873 году...
Он вновь перекрестился и ушел. На этот раз я не стал его
останавливать. Я был просто в панике. Казалось бы, мой разговор должен был
подготовить меня к новому удару. Но я склонен был рассматривать большую
часть его суждений как бред сумасшедшего. К тому же он вероятно сожалел о
сказанном. Теперь же история, поведанная другим человеком, приобрела новое
содержание и вес. Меня охватило леденящее душу дыхание беды, способное
лишить разума и психического равновесия. Рауль, если это был он... умер
восемьдесят лет назад... Что же заставило этого рассудительного гражданина
так подозрительно и осуждающе говорить со мной?
Подождав, пока он не скроется из вида, я поспешил в замок.
В тот же вечер я получил согласие Вэньона просить Годериха в
ближайшее время приехать сюда и присоединиться ко мне. Шесть дней я провел
здесь без всякой пользы. Сын упорно продолжал избегать меня и как можно
больше времени проводить вне дома. Я даже не знал конкретно, где и когда
он ест. До бесконечности продолжаться так не могло. Его необходимо было
как-то увезти. Но я сомневался в том, что смогу сам притащить его домой.
Другой путь - обратиться за помощью к полиции - французской или
британской. Свое послание Годериху я составил в весьма решительных
выражениях и отправив его, почувствовал некоторое облегчение.
Меня терзали тревожные мысли, а находка этой могилы оставила ужасный
след. Странное поведение незнакомого человека, заговорившего со мной, его
подозрительные и испуганные взглядами, необъяснимая сдержанность все это
повергло меня в полную растерянность и настоящий страх.
Тем временем Дэни я видел лишь мельком. Вэньон, предупредивший меня,
что Денис будет стараться вновь оказаться с ним, предложил свое содействие
нашему примирению. Но я на это не надеялся. Он совершенно не знал, чей
мальчик занимается весь день, спит ли он в прежней комнате, хотя я был
уверен в этом, когда ест, купается или меняет одежду. Что касается чистых
сорочек, носков и нижнего белья, то их я привел и передал Дорло. Потом
узнал, что все это используется. В целом же, Дэни вел здесь жизнь
полубродяги. Замок он использовал лишь как базу или штаб-квартиру, откуда
делал набеги на сельские районы.
Между тем на следующее утро я узнал кое-какие новости о своем сыне.
Правда они были не утешительными, но все же более подробными, чем прежние
сообщения. Дорло сказал, что в последнее время Дэни подолгу находится в
восточном крыле замка, около башни. На мой вопрос, что он там делает,
Дорло пожал плечами. - Кто знает. Я видел, как он читал и резал ножом
дерево...
- Сейчас он там?
- Нет, месье. Это было вчера и позавчера. А сегодня утром он ушел.
Этот разговор состоялся во время моего завтрака, который я всегда
проводил в одиночестве. Мой хозяин предпочитал, чтобы ему приносили еду в
спальню. После завтрака я написал короткое письмо моей верной Дженни, с
которой пару дней назад говорил по телефону. Она сообщила, что дома все в
порядке, что она и Клара надеются, что мы оба очень скоро вернемся.
Чтобы отправить письмо, я пошел на почту. Проходя через подворотню, я
был поражен запущенностью замка. Он выглядел так, будто страдал
смертельной и быстро прогрессирующей болезнью. Да, болезнь подкосила и
тех, кто здесь проживал, подумал я. Полковник Хэпгуд не был исключением!
Пусть я был здесь лишь временным жильцом, гостем, но, направляясь за
границу, чувствовал: что-то нехорошее, присущее этому дому, обязательно
коснется и меня. Местные крестьяне воспринимали меня неприязненно. Для них
я был носителем чего-то страшного, угрожающего. Когда накануне в небольшом
почтовом отделении в трех километрах от Фоана я отправлял письмо Годериху,
почтовая служащая смотрела на меня исподлобья недобрым взглядом. Всюду,
где я бывал, чувствовалась настороженная враждебность. Это выражалось в
настороженных и мрачных взглядах окружающих. При виде меня, они
крестились, отвечали уклончиво. Даже дети старались не встречаться со
мной, переходили на другую сторону дороги.
Сотню раз пытался я узнать правду об этом фантастическом деле. Вся
эта деревенщина, в том числе и Вэньон, пребывали в плену жалких
предрассудков. Я криво усмехнулся. Да, это было забавно! - Я ведь тоже,
как и те, над кем я смеялся, находился в плену чудовищного мифа.
Меня злило, что я не знал, чему верить. Все и вся словно сговорились
водить меня за нос. Я, отец Дэни, был благодарен за информацию о нем,
полученную из вторых рук, от самодовольного слуги, каким был Дорло. В
последствии я много раз боролся с искушением расспросить этого парня более
подробно, но совесть не позволяла мне допрашивать хозяина. Ну и сам
хозяин, Вэньон, после своей первой тирады полностью замкнулся и молчал,
как рыба.
Я чувствовал, что не выдержу этой зловещей, сводящей с ума
таинственности. Нужно потребовать у кого-то, все равно у кого, раскрыть
мне тайну. И посмотреть, что он ответит. Или узнать хотя бы, какого
характера будет ответ. Поэтому, когда я отправлял письмо Дженни, я
попросил служащую почты назвать какое-нибудь официальное лицо, мэра или
школьного учителя, с которым я смог бы посоветоваться по личному делу.
Женщина обошлась со мной довольно сурово. После глубокомысленной
паузы она заявила: - Мэр болен; есть Буадиель-сторож, он участвовал в
сопротивлении, но он тоже болен. Или аптекарь Танви. Он, - добавила
женщина, - очень умный и чрезвычайно ответственный человек, был
квартирмейстером в армии... И еще есть, конечно, кюре, отец Пюиндизон.
Отказавшись от прекрасного Танви, я избрал кюре. Правильный выбор!
Странно, что я не подумал об этом раньше. Найти священника не составило
труда. Он только что вернулся с мессы и вежливо пригласил меня в свою
обитель.
Я кое-как поведал ему о своем деле, включая находку могилы, и
спросил, не был ли Рауль, которого так безрассудно обожал мой сын, внуком
умершего.
Лицо кюре омрачилось. Последний вопрос вызвал у него неудовольствие и
замешательство. Стало ясно, что все обо мне он знал заранее.
- Честно говоря, месье, на это трудно ответить. В наших местах много
суеверий и... У того, чью могилу вы видели в Сэнт Орвэне потомков не было.
Он служил, кажется, дворецким в замке Вэньон, где и скончался. Было это
восемьдесят лет назад, и...
- Да, да, - сказал я, - ну, а тот другой малый, которого встретил мой
сын... Кто он?
Добрый кюре мрачно взглянул на меня. Это был пожилой человек с
красноватым лицом. Его глаза, обычно угрожающие, сейчас были полны
тревоги.
- Месье, - укоризненно проговорил он, - вы пришли вот так и
просите... О чем? Подтверждать сомнение, которое заранее внушили вам, или
опровергнуть его. Я могу сказать лишь то, что знаю: Приваче умер в 1873
году. Остальное - суеверие...
- И это суеверие...
Он слегка пожал плечами. Моя настырность смущала его.
- Очевидно, суеверие, которое по вашему настоянию я должен назвать,
заключается в том, что умерший в 1873 году Приваче и тот, к которому по
вашим словам мальчик имеет влечение, - одно и то же... Это смешно... Я уже
сказал все, что могу...
Его отношение ко мне, по-прежнему вежливое, начало приобретать,
некоторую холодность. Я понял, что опять потерпел поражение. Все эти люди,
которых я пытался заставить открыть мне правду, просто смеялись этим
нелепым мифам. Но на самом деле в душе они боялись его!
Неудовлетворенный и разочарованный я поблагодарил кюре и удалился.

В замке я находился уже целую неделю. Абсолютно безрезультатную
неделю!
Каждый день я стремился использовать любой шанс, чтобы уговорить
моего мальчика. Но все напрасно. Что делать? Тащить домой как пленника и
тем самым заставить его ненавидеть себя еще больше? Возможно, если
потребуется. Но сначала нужно попытаться уговорить его. Дэни был словно
дикое существо, очарованное и восторженное. И не было никакой пользы,
думал я, загонять его в ловушку, и свяжешь бедное тело, а дух его от тебя
ускользнет. Я хотел завлечь его в ловушку, но завлечь всего и сделать это
с любовью. Оковы и наручники - неподходящие для этого инструменты.
Но если он не поедет со мной добровольно, то мне останется лишь
применить силу. Необходимость уже назрела, поэтому-то я и обратился к
Годериху. Его дружеское участие в сопровождении мальчика, будет, конечно,
менее унизительным, чем полицейский эскорт.
Вэньон в этом деле был совершенно бесполезен. Нынешнее болезненное
состояние его нервной системы было все равно что пассивное и негласное
сопротивление моим усилиям. Почему после взрыва эмоций по поводу
безымянных он замолчал? Кюре хоть что-то рассказал мне. Но почему сам
Вэньон не мог сообщить мне тоже самое, или даже больше?
Я подошел к окну комнаты, где мы завтракали, и взглянул на осенние
поля. Отсюда они выглядели коричневыми или желтыми квадратами,
беспорядочно тянувшимися к затуманенным холмам. Вдруг на одном из полей, я
увидел Дэни. Но он не двигался. И тогда я вспомнил, что это всего лишь
пугало, почему-то оставленное на стерне.
Сегодня Годерих должен получить мое письмо. И когда он приедет, мы
проведем наш военный совет. Как рад я буду его трезвому подходу к делу и
здравому мышлению. У меня же все мысли перепутались, а оскорбленный
рассудок все время наталкивался на каменную стену противоречий. Настоящий
парадокс! С одной стороны, здесь, как везде, была середина двадцатого века
с поездами, почтой, газетами и радио, а также изредка пролетавшими
самолетами. А с другой стороны, здесь вполне уживались темные суеверия,
замшелая мифология и причудливый анахронизм фантастического ужаса. Два
мира - взаимосвязанные и несовместимые, но каждый из них существовал.
Без всякой цели я направился к своей комнате, миновал ее и пошел по
коридорам. Я нередко в одиночестве, миновал ее и пошел по коридорам. Я
нередко в одиночестве бродил по извилистым лестницам замка, проходил мимо
выцветших гобеленов, феодальных знамен, посещал гулкие залы. На сей раз
непреднамеренно, но с беспокойством я шел в восточное крыло, к башне.
Мой поход не дал мне новой информации. Кроме одной. В комнате,
расположенной под комнатой-убежищем, я обнаружил несколько деревянных
обрубков и щепок. Очевидно, как мне говорил Дорло, их строгал Дэни. На ум
пришло предположение, возникшее у меня после беседы к кюре. Рауль, говорил
кюре, умер в замке. И Дэни когда-то, говоря о комнате в башне, упомянул,
что там кто-то умер.
Был ли Рауль этим кем-то и не в башне ли он умер? Возможно, так оно и
было.

Остальную часть утра и послеполуденного времени я бесцельно шатался,
испытывая сильное беспокойство. Я с нетерпением ждал ответа Годериха.
Посещение восточного крыла и возникшая после этого догадка о Рауле
сильно обеспокоили меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10