Ирина тоже смеялась, но ее слабый голос
не смог породить столько эхо. Мальгрем потом, уже на станции, признался,
что и раньше многократно испытывал акустику дворца на разной мощи голоса.
И для ублажения Ирины - ей все больше нравилась мелодия колокольных эхо -
Мальгрем то кричал, то пел, то шептал, но каждый раз на полном дыхании,
без этого эхо звучало не так выразительно. "Э-ге-ге!" - гремел Мальгрем,
"Ух-ух-ух!" - выкрикивал он, "А-ха-ха!" - шептал и пел он, и купол
десятикратно возвращал ему и "Эге-ге", и "Ух-ух", и "А-а!".
Что до меня, то освещение купола поразило меня сильней его
многогласных эхо. Каждая балюстрада, все перила, потолки этажей,
нависающих над залом, - все излучало свое особое свечение. На первом этаже
преобладало темно-вишневое сияние, прорезанное золотыми полосами, выше оно
было оранжевым, потом зеленоватожелтым, а наверху - тонко-голубым. И все
краски смешивались с сиянием золота, золото преобладало, отчеркивало собой
и угрюмую красноватость низа, и зелень средних поясов, и возвышенную
голубизну свода. Даже воздух, сухой и чистый, без примеси серы, столь
отчетливой снаружи, как бы сам светился слабой фиолетовозолотой дымкой.
- Любуетесь освещением? - обратился ко мне Мальгрем, когда ему
надоело вызывать разноголосицу эха,Стоит! Я послал предложение внедрить на
Земле такую же систему освещения. Не думаю, впрочем, что согласятся.
Красиво, но опасно. Это ведь радиоактивные краски. Нибы смешивали
истолченные цветные минералы с радиоактивными веществами, и в каждом
возбуждалось свое свечение. Вы сейчас увидите их картины, они тоже писаны
радиоактивными красками. Наши земные художники до такого не додумались.
Он вел нас по всем шести верандам, образующим своими кругами
внутренность зала. Собственно, это были не круги, а витки спирали, но
такого большого радиуса, что отличие от окружностей почти не
воспринималось. Да и сам пол был так искусно изогнут, что в любом месте
все шесть этажей протягивались над ним без наклона, - пол Повторял
кривизну этажных витков.
На первом этаже мы попали на широкую галерею, и я увидел то, о чем
прочел в отчетах Виккерса: внутренность дворца была музеем творений резца
и кисти. Но надо было собственными глазами увидеть это чудо искусства,
чтобы почувствовать его совершенство. Весь нижний этаж заполняли статуи -
лес каменных фигур в два и три человеческих роста: зеленые полированные
змеи, вздымавшие винтами свои остроголовые туловища, диковинные зубастые
птицы, широко распахнувшие голубые крылья в хищном полете, готовящиеся к
прыжку красные зверьки, те же зверьки, в испуге распластавшиеся на почве,
множество обезьяноподобных существ, рыжих, ушастых, хвостатых,
длинноногих, длинноруких, длинношерстных с умильно добрыми и унылыми
мордочками. Но всего больше было самих нибов: рослых и крохотных,
прямошагающих и ползущих, старчески согнутых и по-молодому стройных.
Мы пробрались сквозь чащу статуй к стенам. На них были радиоактивные
картины. Я вдруг потерял ощущение места. Я знал, что передо мной только
стена, но стены я не видел. Впереди раскрылась цветущая полянка, усеянная
голубоватыми валунами, справа поблескивало темное озерцо, слева высились
густолистые деревья, а вдали, над озером и лесом, поднималась
конусообразная голова вулкана, она была багрова, из нее исторгалось пламя
и выбрасывался дым, дым свивался в клубы, его тянуло ветром к нам, я
потянул носом воздух и ощутил гарь и серу. Невольно я сделал шаг вперед, к
озерку, и ударился головой о стену, и только тогда пропало ощущение
реальной дали и запаха дыма и серы.
Мальгрем гулко захохотал. Ирина смеялась. Сконфуженный, я потер
ушибленный лоб.
- Какая стереоскопичность! - воскликнула Ирина. - Даже великие
живописцы Земли не воспроизводили так глубину далей.
Меня все же сильней, чем стереоскопичность пейзажа, поражало
разнообразие цвета. Я просто не знал, что физически возможна такая палитра
ярчайших красок, горящих не от внешнего освещения, а собственным
свечением. Я спросил:
- Не опасна ли интенсивность света? Вероятно, нибы использовали очень
активные вещества.
- Нет, радиоактивность невысока, - ответил Мальгрем, - в зале
ионизация лишь немного выше, чем снаружи, - И добавил: - Долгое пребывание
внутри дворца людям все же не рекомендуется.
Мы двигались по галерее, переходили со спирали на спираль, а на пути
непрерывно тянулась все та же чащоба статуй, а по стенам - все такие же
яркие, самосветящиеся, разнокрасочные картины. И вскоре стало ясно, что от
этажа к этажу тематика статуй и картин меняется. Внизу древние художники и
скульпторы только вглядывались в мир, они как бы говорили картинами и
изваяниями: "Вот это простор перед домом, а вот это - страшный вулкан,
хорошо бы от него подальше. А вот звери, рыскающие в лесу, и птицы,
несущиеся над лесом. А это уже мы сами, а рядом обезьяны - у, какие
образины!" Но уже на втором этаже появились жанровые сценки: кучка нибов
бежала за зверем, другая кучка тащила убитых птиц. Сценок охоты
становилось все больше, на третьем этаже, кроме них, ничего и не было, но
здесь к охоте на птиц и зверей добавились картины расправ с обезьянами. На
колоссальном, в пол-этажа, панно с жутким совершенством воспроизводилось,
как нибы хватают отчаянно отбивающуюся обезьяну, - я почти физически
слышал надрывный визг жертвы; как метрах в двух подале, на другой ярко
светящейся картине, тащат разделанную тушу на костер, и еще дальше - как
ее поедают и каким удовольствием, почти блаженством, светятся нибы -
густым сиянием излучалась на нас картина пиршества.
- Отвратительно! - прошептала побледневшая Ирина.
- Выше еще отвратительней! - мрачно предрек Мальгрем.
Выше уже не было ни зверей, ни птиц, ни змей. Вообще статуй стало
поменьше, уже не лес самосветящихся изваяний, только отдельные фигурки.
Зато живопись становилась искусней и ярче, вместо красочных пейзажей
лесов, озер и вулканов - сцены сборищ. Мальгрем на четвертом этаже молча
подвел к ужасной картине: нибы поедали ниба. Это был, несомненно, ниб, а
не обезьянка, и ели его хмуро, без обжорного блаженства, запечатленного
этажом ниже. Неведомые художники изобразили не пиршества, а скорбную
трапезу - такой мне увиделась картина. Я долго всматривался в группу,
понурившуюся у костра, где жарился их собрат. На нижних этажах нибы
изображались рослыми, краснощекими, их почти безносые лица с вытянутым
вперед - по-звериному - ртом, были по-своему привлекательны, запавшие
глаза под покатым лбом смотрели весело и разумно. Ничего из внешней
привлекательности теперь и в помине не было. Унылые фигуры, бесстрастные
лица, тусклые глаза, висящие как плети длинные руки...
- Впечатление, что к каннибализму нибов принудила голодуха, - оценил
я картину, - И они не радуются, что нашли такой страшный выход из
безвыходной нужды.
- На том этапе их истории, лет тысячи две назад по земному счету,
возможно, это было и так, - возразил Мальгрем. - Но потом они возвели
нужду в добродетель. Нибоедение превратилось в ритуальный обряд. На пятом
и шестом этажах вы увидите сами, какое пышное оформление получил
каннибализм.
На пятом этаже обезьян уже не было ни среди статуй, ни на картинах.
Очевидно, к этому времени их больше не существовало. Не существовало и
птиц и зверей, или, быть может, они стали так редки, что нибы перестали
воспроизводить их в рисунках и изваяниях. Теперь скульпторы и живописцы
сосредоточились на изображении своих сородичей. Нибы как бы погрузились в
самопознание - и картины и изваяния передавали их настроения и мысли. Я
долго не отрывался от скульптуры молодого ниба: печальное лицо, сумрачные
глаза, длинные руки, сложенные крестом на груди, - совершенный образ
скорби. Рядом старик глядел веселей, он улыбался, подняв вверх лицо, шея и
руки его были обвиты пурпурными лентами, гирляндами пурпурных цветов,
краски не светились, а пламенели.
- Вас не удивляет убранство старика? - спросил Мальгрем. Мы с Ириной
одновременно пожали плечами. - Тогда подойдем вон к той картине.
На картине был изображен такой же старик, убранный такими же яркими
лентами и гирляндами цветов, и на лице его сияла такая же радостная
улыбка, он готовился к чему-то отрадному - таким его живописал художник.
Но готовили старика к закланию. Тускло светились раскаленные камни костра,
стояли палачи с каменными секирами в руках. А у самого костра рослый ниб с
распростертыми руками, казалось, призывал свыше благословение на жертву.
- Здесь они священнодействуют перед казнью, на соседних картинах -
пожирают казненного, - прокомментировал Мальгрем. - На последнем этаже
такие же сценки, только мастерством похуже.
Уже к концу пятого этажа стало видно, что и краски светят не так
ярко, и рисунки не так выразительны. На шестом, последнем, этаже каменные
изваяния выглядели грубыми поделками. На картинах появились новые сцены: к
очагам на заклание вели уже не одних стариков, попадались и молодые. Но с
тем же изощренным старанием живописцы изображали на лицах жертв
удовлетворенность, почти радость.
- Противоестественно! - с негодованием воскликнула Ирина. - Никогда
не поверю, чтобы живое существо, особенно молодое, радовалось, что его
убьют, а потом съедят!
- Возможно, религиозное изуверство, - сказал я. - Фанатики впадают в
экстаз. На Земле в старину люди с ликованием самоумертвлялись, чтобы
обрести посмертное блаженство.
- Религиозных обрядов мы не обнаружили, - тихо проговорил Мальгрем.
Он наклонился над перилами галереи и что-то высматривал. - Нас
выслеживают! Я побегу вниз, а вы не торопясь идите за мной.
Когда мы с Ириной сошли с последней галереи, Мальгрем разговаривал в
зале с двумя нибами. Я впервые увидел живого ниба. Оба были и похожи, и
непохожи на изваяния и фигуры на картинах - те же, но ростом пониже, с
тусклыми лицами, с неживыми глазами; узкие, покатые плечи плавно
переходили в шею; вытянутый вперед губастый рот придавал сходство с
собакой; пальцы, непомерно длинные и гибкие, нервно шевелились. Они что-то
произносили, нечленораздельные звуки сливались в протяжный гуд - низкий у
одного, повыше у другого. Мальгрем держал портативный дешифратор, провод
от него был вставлен в ухо. Гул оборвался, Мальгрем похлопал по
конусовидному плечу одного ниба, подтолкнул другого, и они юркнули в
туннель выхода.
- Забеспокоились, не разбойничаем ли в их священном дворце, - сказал
Мальгрем, вынимая провод из уха. - Я объяснил, что ничего изымать не
будем. Мы можем спокойно возвращаться на станцию.
- В отчетах сказано, что они нападают только на машины.
- На машины - всегда, на людей - иногда. Потащишь что-нибудь из их
художественных поделок - неприятностей не оберешься. Из всех подземелий
вылезут, набросятся скопом.
- Они живут в подземельях?
- В норах, так точней. В городе, в эпоху расцвета, они тоже копали
себе норы. Шатры и купола, которые мы видели, - только надстройки над
жилыми помещениями. И освещение там такое же, как во дворце, -
радиоактивные светильники. Света хватает.
- Туннель здесь не освещается, - напомнила Ирина.
- Чтобы не вызывать любопытства даже у своих. Они побаиваются
темноты. Ритуальные трапезы устраиваются только в полдень. Кстати, скоро
будет такая трапеза. Трое нибов, приготовленных к закланию, уже проходят
ритуальное очищение. Старшины приглашают нас присутствовать при их
поедании. Разумеется, в роли зрителей.
- Я хочу посмотреть, - быстро сказала Ирина.
- Не советую. Я однажды присутствовал при нибоедении. Отвратительное
зрелище.
- Мне надо, - настаивала Ирина. - Я этнолог, я должна досконально
знать народ, который изучаю.
Мальгрем отрицательно покачал головой. Ирина обратилась ко мне:
- Штилике, не прощу ни себе, ни вам, если улечу с Ниобеи, не изучив
всех обычаев нибов.
- Слишком сильный аргумент - не прощу! - сказал я. - Впрочем, если
Мальгрем гарантирует безопасность... Я и сам не прочь взглянуть на ритуал
трапезы. Нам ведь надо найти способ ликвидировать нибоедение, а для этого
следует предварительно узнать, что оно собой представляет.
- Что оно представляет, вы видели и на картинах,хмуро сказал
Мальгрем. - Что до безопасности, то есть только одна гарантия: вести себя
осторожно.
6
Мальгрем уточнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
не смог породить столько эхо. Мальгрем потом, уже на станции, признался,
что и раньше многократно испытывал акустику дворца на разной мощи голоса.
И для ублажения Ирины - ей все больше нравилась мелодия колокольных эхо -
Мальгрем то кричал, то пел, то шептал, но каждый раз на полном дыхании,
без этого эхо звучало не так выразительно. "Э-ге-ге!" - гремел Мальгрем,
"Ух-ух-ух!" - выкрикивал он, "А-ха-ха!" - шептал и пел он, и купол
десятикратно возвращал ему и "Эге-ге", и "Ух-ух", и "А-а!".
Что до меня, то освещение купола поразило меня сильней его
многогласных эхо. Каждая балюстрада, все перила, потолки этажей,
нависающих над залом, - все излучало свое особое свечение. На первом этаже
преобладало темно-вишневое сияние, прорезанное золотыми полосами, выше оно
было оранжевым, потом зеленоватожелтым, а наверху - тонко-голубым. И все
краски смешивались с сиянием золота, золото преобладало, отчеркивало собой
и угрюмую красноватость низа, и зелень средних поясов, и возвышенную
голубизну свода. Даже воздух, сухой и чистый, без примеси серы, столь
отчетливой снаружи, как бы сам светился слабой фиолетовозолотой дымкой.
- Любуетесь освещением? - обратился ко мне Мальгрем, когда ему
надоело вызывать разноголосицу эха,Стоит! Я послал предложение внедрить на
Земле такую же систему освещения. Не думаю, впрочем, что согласятся.
Красиво, но опасно. Это ведь радиоактивные краски. Нибы смешивали
истолченные цветные минералы с радиоактивными веществами, и в каждом
возбуждалось свое свечение. Вы сейчас увидите их картины, они тоже писаны
радиоактивными красками. Наши земные художники до такого не додумались.
Он вел нас по всем шести верандам, образующим своими кругами
внутренность зала. Собственно, это были не круги, а витки спирали, но
такого большого радиуса, что отличие от окружностей почти не
воспринималось. Да и сам пол был так искусно изогнут, что в любом месте
все шесть этажей протягивались над ним без наклона, - пол Повторял
кривизну этажных витков.
На первом этаже мы попали на широкую галерею, и я увидел то, о чем
прочел в отчетах Виккерса: внутренность дворца была музеем творений резца
и кисти. Но надо было собственными глазами увидеть это чудо искусства,
чтобы почувствовать его совершенство. Весь нижний этаж заполняли статуи -
лес каменных фигур в два и три человеческих роста: зеленые полированные
змеи, вздымавшие винтами свои остроголовые туловища, диковинные зубастые
птицы, широко распахнувшие голубые крылья в хищном полете, готовящиеся к
прыжку красные зверьки, те же зверьки, в испуге распластавшиеся на почве,
множество обезьяноподобных существ, рыжих, ушастых, хвостатых,
длинноногих, длинноруких, длинношерстных с умильно добрыми и унылыми
мордочками. Но всего больше было самих нибов: рослых и крохотных,
прямошагающих и ползущих, старчески согнутых и по-молодому стройных.
Мы пробрались сквозь чащу статуй к стенам. На них были радиоактивные
картины. Я вдруг потерял ощущение места. Я знал, что передо мной только
стена, но стены я не видел. Впереди раскрылась цветущая полянка, усеянная
голубоватыми валунами, справа поблескивало темное озерцо, слева высились
густолистые деревья, а вдали, над озером и лесом, поднималась
конусообразная голова вулкана, она была багрова, из нее исторгалось пламя
и выбрасывался дым, дым свивался в клубы, его тянуло ветром к нам, я
потянул носом воздух и ощутил гарь и серу. Невольно я сделал шаг вперед, к
озерку, и ударился головой о стену, и только тогда пропало ощущение
реальной дали и запаха дыма и серы.
Мальгрем гулко захохотал. Ирина смеялась. Сконфуженный, я потер
ушибленный лоб.
- Какая стереоскопичность! - воскликнула Ирина. - Даже великие
живописцы Земли не воспроизводили так глубину далей.
Меня все же сильней, чем стереоскопичность пейзажа, поражало
разнообразие цвета. Я просто не знал, что физически возможна такая палитра
ярчайших красок, горящих не от внешнего освещения, а собственным
свечением. Я спросил:
- Не опасна ли интенсивность света? Вероятно, нибы использовали очень
активные вещества.
- Нет, радиоактивность невысока, - ответил Мальгрем, - в зале
ионизация лишь немного выше, чем снаружи, - И добавил: - Долгое пребывание
внутри дворца людям все же не рекомендуется.
Мы двигались по галерее, переходили со спирали на спираль, а на пути
непрерывно тянулась все та же чащоба статуй, а по стенам - все такие же
яркие, самосветящиеся, разнокрасочные картины. И вскоре стало ясно, что от
этажа к этажу тематика статуй и картин меняется. Внизу древние художники и
скульпторы только вглядывались в мир, они как бы говорили картинами и
изваяниями: "Вот это простор перед домом, а вот это - страшный вулкан,
хорошо бы от него подальше. А вот звери, рыскающие в лесу, и птицы,
несущиеся над лесом. А это уже мы сами, а рядом обезьяны - у, какие
образины!" Но уже на втором этаже появились жанровые сценки: кучка нибов
бежала за зверем, другая кучка тащила убитых птиц. Сценок охоты
становилось все больше, на третьем этаже, кроме них, ничего и не было, но
здесь к охоте на птиц и зверей добавились картины расправ с обезьянами. На
колоссальном, в пол-этажа, панно с жутким совершенством воспроизводилось,
как нибы хватают отчаянно отбивающуюся обезьяну, - я почти физически
слышал надрывный визг жертвы; как метрах в двух подале, на другой ярко
светящейся картине, тащат разделанную тушу на костер, и еще дальше - как
ее поедают и каким удовольствием, почти блаженством, светятся нибы -
густым сиянием излучалась на нас картина пиршества.
- Отвратительно! - прошептала побледневшая Ирина.
- Выше еще отвратительней! - мрачно предрек Мальгрем.
Выше уже не было ни зверей, ни птиц, ни змей. Вообще статуй стало
поменьше, уже не лес самосветящихся изваяний, только отдельные фигурки.
Зато живопись становилась искусней и ярче, вместо красочных пейзажей
лесов, озер и вулканов - сцены сборищ. Мальгрем на четвертом этаже молча
подвел к ужасной картине: нибы поедали ниба. Это был, несомненно, ниб, а
не обезьянка, и ели его хмуро, без обжорного блаженства, запечатленного
этажом ниже. Неведомые художники изобразили не пиршества, а скорбную
трапезу - такой мне увиделась картина. Я долго всматривался в группу,
понурившуюся у костра, где жарился их собрат. На нижних этажах нибы
изображались рослыми, краснощекими, их почти безносые лица с вытянутым
вперед - по-звериному - ртом, были по-своему привлекательны, запавшие
глаза под покатым лбом смотрели весело и разумно. Ничего из внешней
привлекательности теперь и в помине не было. Унылые фигуры, бесстрастные
лица, тусклые глаза, висящие как плети длинные руки...
- Впечатление, что к каннибализму нибов принудила голодуха, - оценил
я картину, - И они не радуются, что нашли такой страшный выход из
безвыходной нужды.
- На том этапе их истории, лет тысячи две назад по земному счету,
возможно, это было и так, - возразил Мальгрем. - Но потом они возвели
нужду в добродетель. Нибоедение превратилось в ритуальный обряд. На пятом
и шестом этажах вы увидите сами, какое пышное оформление получил
каннибализм.
На пятом этаже обезьян уже не было ни среди статуй, ни на картинах.
Очевидно, к этому времени их больше не существовало. Не существовало и
птиц и зверей, или, быть может, они стали так редки, что нибы перестали
воспроизводить их в рисунках и изваяниях. Теперь скульпторы и живописцы
сосредоточились на изображении своих сородичей. Нибы как бы погрузились в
самопознание - и картины и изваяния передавали их настроения и мысли. Я
долго не отрывался от скульптуры молодого ниба: печальное лицо, сумрачные
глаза, длинные руки, сложенные крестом на груди, - совершенный образ
скорби. Рядом старик глядел веселей, он улыбался, подняв вверх лицо, шея и
руки его были обвиты пурпурными лентами, гирляндами пурпурных цветов,
краски не светились, а пламенели.
- Вас не удивляет убранство старика? - спросил Мальгрем. Мы с Ириной
одновременно пожали плечами. - Тогда подойдем вон к той картине.
На картине был изображен такой же старик, убранный такими же яркими
лентами и гирляндами цветов, и на лице его сияла такая же радостная
улыбка, он готовился к чему-то отрадному - таким его живописал художник.
Но готовили старика к закланию. Тускло светились раскаленные камни костра,
стояли палачи с каменными секирами в руках. А у самого костра рослый ниб с
распростертыми руками, казалось, призывал свыше благословение на жертву.
- Здесь они священнодействуют перед казнью, на соседних картинах -
пожирают казненного, - прокомментировал Мальгрем. - На последнем этаже
такие же сценки, только мастерством похуже.
Уже к концу пятого этажа стало видно, что и краски светят не так
ярко, и рисунки не так выразительны. На шестом, последнем, этаже каменные
изваяния выглядели грубыми поделками. На картинах появились новые сцены: к
очагам на заклание вели уже не одних стариков, попадались и молодые. Но с
тем же изощренным старанием живописцы изображали на лицах жертв
удовлетворенность, почти радость.
- Противоестественно! - с негодованием воскликнула Ирина. - Никогда
не поверю, чтобы живое существо, особенно молодое, радовалось, что его
убьют, а потом съедят!
- Возможно, религиозное изуверство, - сказал я. - Фанатики впадают в
экстаз. На Земле в старину люди с ликованием самоумертвлялись, чтобы
обрести посмертное блаженство.
- Религиозных обрядов мы не обнаружили, - тихо проговорил Мальгрем.
Он наклонился над перилами галереи и что-то высматривал. - Нас
выслеживают! Я побегу вниз, а вы не торопясь идите за мной.
Когда мы с Ириной сошли с последней галереи, Мальгрем разговаривал в
зале с двумя нибами. Я впервые увидел живого ниба. Оба были и похожи, и
непохожи на изваяния и фигуры на картинах - те же, но ростом пониже, с
тусклыми лицами, с неживыми глазами; узкие, покатые плечи плавно
переходили в шею; вытянутый вперед губастый рот придавал сходство с
собакой; пальцы, непомерно длинные и гибкие, нервно шевелились. Они что-то
произносили, нечленораздельные звуки сливались в протяжный гуд - низкий у
одного, повыше у другого. Мальгрем держал портативный дешифратор, провод
от него был вставлен в ухо. Гул оборвался, Мальгрем похлопал по
конусовидному плечу одного ниба, подтолкнул другого, и они юркнули в
туннель выхода.
- Забеспокоились, не разбойничаем ли в их священном дворце, - сказал
Мальгрем, вынимая провод из уха. - Я объяснил, что ничего изымать не
будем. Мы можем спокойно возвращаться на станцию.
- В отчетах сказано, что они нападают только на машины.
- На машины - всегда, на людей - иногда. Потащишь что-нибудь из их
художественных поделок - неприятностей не оберешься. Из всех подземелий
вылезут, набросятся скопом.
- Они живут в подземельях?
- В норах, так точней. В городе, в эпоху расцвета, они тоже копали
себе норы. Шатры и купола, которые мы видели, - только надстройки над
жилыми помещениями. И освещение там такое же, как во дворце, -
радиоактивные светильники. Света хватает.
- Туннель здесь не освещается, - напомнила Ирина.
- Чтобы не вызывать любопытства даже у своих. Они побаиваются
темноты. Ритуальные трапезы устраиваются только в полдень. Кстати, скоро
будет такая трапеза. Трое нибов, приготовленных к закланию, уже проходят
ритуальное очищение. Старшины приглашают нас присутствовать при их
поедании. Разумеется, в роли зрителей.
- Я хочу посмотреть, - быстро сказала Ирина.
- Не советую. Я однажды присутствовал при нибоедении. Отвратительное
зрелище.
- Мне надо, - настаивала Ирина. - Я этнолог, я должна досконально
знать народ, который изучаю.
Мальгрем отрицательно покачал головой. Ирина обратилась ко мне:
- Штилике, не прощу ни себе, ни вам, если улечу с Ниобеи, не изучив
всех обычаев нибов.
- Слишком сильный аргумент - не прощу! - сказал я. - Впрочем, если
Мальгрем гарантирует безопасность... Я и сам не прочь взглянуть на ритуал
трапезы. Нам ведь надо найти способ ликвидировать нибоедение, а для этого
следует предварительно узнать, что оно собой представляет.
- Что оно представляет, вы видели и на картинах,хмуро сказал
Мальгрем. - Что до безопасности, то есть только одна гарантия: вести себя
осторожно.
6
Мальгрем уточнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19