Призывала на мою голову месть Вотана и злокозненного Локи за то, что убил из засады. И слышалось мне, как в Сыром Логе за рощей выпрастываются из-под земли подземные вепри, чтобы спешить нам наперерез по зову мёртвой головы. И голову приходилось постоянно отворачивать лицом вперёд, дабы зубами она в мою мужскую стать не вцепилась.
Я дяде Агигульфу не очень поверил, потому что знал, что чужак этот в богов не верил, а верил в Бога Единого. Но на всякий случай опасался и держался от мёртвой головы подальше. Всё-таки невесть кто он был, этот убитый. А вот насчёт вепрей – тут дядя Агигульф, возможно, и не приврал. Вепри здесь действительно водятся.
Но то было после, а пока мы шли дядя Агигульф молчал, только один раз, к нам обернувшись, пожаловался, что голова укусить норовит.
Как мы в село наше вошли, ещё издали ругань услышали. На улице Ильдихо бранилась с Брустьо, а хродомеровы рабы Двала со Скадусом и Валамир с Мардой их подзуживали. Двала со Скадусом сторону Брустьо держали, а Валамир и Марда Ильдихо речами воспламеняли. Марда по глупости больше хихикала.
Ругались они у валамирова дома. Ильдихо первая нас заметила. Я понял, что она нас высматривать вышла, да тут Брустьо ей повстречалась. Не иначе, дедушка Рагнарис Ильдихо в дозор отправил.
Едва только завидев нас, ещё издали, Ильдихо заголосила и прочь припустила, громко топоча – только пыль столбом.
Брустьо ей вслед ещё какую-то бессвязную брань докрикивала, но её никто больше не слушал.
Дядя Агигульф выступал гордо, Валамира нарочито не замечая. В сумерках Валамир чужакову голову на поясе дяди Агигульфа не разглядел. Тогда Валамир Двалу пнул и заорал, чтоб гнусный раб хродомеров к его, Валамира, плетню своей тушей не приваливался.
Но дядя Агигульф и тут на Валамира внимания не обратил. Горд был очень своей победой.
Ильдихо продолжала верещать – уже у нас на дворе. По всему селу слыхать – глотка у неё лужёная. Тут уж и дядя Агигульф помрачнел. Понял, к чему дело клонится. Дедушка Рагнарис в гневе пострашней любого кабана.
Когда во двор входили, навстречу нам мать наша, Гизела, бросилась. Не глядя, принялась нас с братом по щекам охаживать. Тут-то глаз мне и подбили, который я утром шутейно поджимал, в одноглазого Ульфа сам с собой играя.
Потом отец наш, Тарасмунд, вышел и от Гизелы нас оторвал, но не для того, чтобы милосердие к нам проявить, а наоборот, ради новой расправы, ещё более свирепой. Розги заранее приготовлены уже были. Так во дворе, на колоде, на дедушкином седалище, мы с Гизульфом, братом моим, приняли лютые муки.
А дядя Агигульф рядом стоял, Тарасмунд худого слова ему не сказал. Молча над нами лютовал.
Впоследствии дядя Агигульф так нам объяснял: потому не вмешался, что смотрел, мол, какие из вас воины. И добавил, что испытание мы хорошо перенесли.
Когда наши испытания закончились, дедушка Рагнарис из дома выступил и дядю Агигульфа в дом поманил. Суров и страшен ликом дед был. Когда дядя Агигульф в дом зашёл (я заметил, что головы мёртвой у дяди Агигульфа уже на поясе не было, дел он куда-то и голову, и чужой меч), дедушка Рагнарис у моего отца Тарасмунда осведомился угрюмо, все ли розги извёл на чад своих или ещё остались. Отец наш сказал, что много ещё осталось, на всех хватит. Дедушка выругал отца за нерадивость: мало, мол, розог извёл. И велел оставшиеся в дом нести. Отец приказание исполнил и все, как дедушка велел, сделал. Прутья в дом отнёс и вышел, ухмыляясь.
И сотворился в доме великий грохот. Рёв деда Рагнариса доносился. Наконец дядя Агигульф опрометью из дома выскочил. Дед – за ним, с розгами. Дядя Агигульф в угол двора кинулся, в темноте пошарился и, обернувшись, голову с мечом предъявил деду, ибо сумел укрыть их незаметно, чтобы раньше времени трофей не объявлять. Как конь перед обрывом, остановился дедушка Рагнарис.
Дед мёртвую голову обеими руками принял, долго в лицо всматривался, точно узнать что-то хотел. Но голова ничего не говорила. Я боялся, что она может укусить дедушку.
Потом к дедушке Рагнарису и дяде Агигульфу отец наш Тарасмунд подошёл с факелом, и они втроём долго о чём-то толковали.
Мы с Гизульфом тоже подошли, но дед нас отогнал. Голова на земле лежала, на ухо завалившись, как бы прислушиваясь или дивясь, а меч кривой из рук в руки передавался.
Я Гизульфу сразу сказал:
– Плакал твой меч, отберут.
Так оно и вышло. Ничего Гизульфу не осталось в утешение, кроме поротой задницы.
У меня-то нож был, но нож я Гизульфу не отдал.
Дядя Агигульф потом нам растолковал, как дело было. Разъярясь, дедушка Рагнарис дядю Агигульфа пороть хотел. Тот же не давался. Дедушка Рагнарис в темноте за дядей по всему дому с прутьями носился. А дядя Агигульф от него ловко уклонялся и прятался, о пощаде шутовски умоляя.
Удумал дядя Агигульф – дабы обороняться ловчее было – щит свой со стены сдёрнуть, да нечаянно богов дедушкиных своротил.
А тут ещё Сванхильда под ногами путалась. Её ещё раньше повалили и потоптали – то ли дед, то ли дядя Агигульф.
По нашему закону, если женщина в дурости своей сунулась туда, где единоборствуют мужчины, и через любопытство своё чрезмерное пострадала, то вергельд не платят, ибо кроме неё самой виновных нет. Так старейшины говорят.
Как своротил дядя Агигульф богов, так дед в полное бешенство пришёл. Начала нисходить на него священная ярость. Однако дядя Агигульф и тут нашёлся – выскочил из дома и туда метнулся, где голова была спрятана.
Дядя Агигульф – бывалый воин. Он заранее все предвидел и нарочито голову и меч спрятал, чтобы потом разъярённого деда остановить. То хитрость есть военная. Это понимать надо.
Сванхильда за то, что её потоптали, дяде Агигульфу потом отомстила: под покровом ночного мрака, во дворе, оглоблей его огрела. И тотчас бегством спаслась.
Дядя Агигульф орал ей вслед, что простым размётыванием она не отделается. За конём, мол, в бург её потащит и там размечет перед дружинными хоромами.
То было совсем глубокой ночью. Дед спросил сонно, какой, мол, сукин сын там глотку дерёт, когда спать пора. Ильдихо на то ядовито сказала:
– Это меньшой твой, Агигульф, любимец богов.
Дядя Агигульф после той рыбалки по селу гоголем ходил и на всех дворах, где дрался, мёртвую голову показывал. И с Валамиром у него замирение вышло. Они вместе напились, а после опять подрались, но несильно. Дядя Агигульф потом объяснял, что они с Валамиром играть начали в подвиг дядин, и сперва хорошо играли, но после Валамир захотел дедушкой Рагнарисом быть, отчего драка и проистекла.

ТИНГ

Через три дня после памятной рыбалки дед мой Рагнарис и Хродомер тинг собрали по поводу мёртвой головы.
Сперва о голове поведать нужно.
Дядя Агигульф, гордясь собою и в воинский раж войдя, хотел поначалу голову за волосы повесить у нас в доме под потолочной балкой. Но все тому воспротивились.
Я думаю, дедушка Рагнарис эту чужакову голову к Арбру приревновал или бояться стал, что дядин трофей с Арбром драться будет, потому что Арбр давно у нас живёт, а чужак – недавно и вряд ли Арбр потерпит вторую мёртвую голову рядом с собой.
Отец мой Тарасмунд дяде Агигульфу так возразил, что к врагу нужно милосердие иметь и негоже над головой измываться, коли телу погребение не обеспечили. Сказал, что должно голову годье отнести, дабы тот голову где-нибудь в храме сохранил, поскольку погребать её было ещё рано (её предполагалось в бург отвезти, к Теодобаду). А пока годья голову в храме хранить будет, пусть бы заодно нашёл время и отпел её, как положено.
Пошли мы с головой к годье, однако годья воспротивился и голову не взял. Я думаю, годья потому ещё освирепел, что к нему язычник дядя Агигульф, кровью запятнанный, явился. А дядя Агигульф потому пошёл, что драгоценную голову никому не доверял, даже родному брату. Поэтому и пришёл к годье с головой. А меня с собой взял, чтобы я ему проводником был. Мол, он, дядя Агигульф, ведать не ведает, как там в храме Бога Единого с годьей вашим себя вести надлежит. Если бы то в капище было, так ведал бы.
Дядя Агигульф всегда меня с собой сманивает, когда к годье Винитару за какой-нибудь надобностью идёт.
Годья Винитар как только увидел, что мы с дядей Агигульфом и мёртвой головой в храм направляемся, так сразу из храма выскочил и на нас руками замахал. Дядя Агигульф меня вперёд выставил: объясняй, мол, годье, что к чему.
Я и объяснил степенно, что надо бы мёртвую голову в храме сохранить, ибо негоже, чтобы она у нас дома жила. По ночам чужак с Арбром дерётся, от этого все женщины боятся и я тоже плохо сплю, а дедушка недоволен, что Арбра обижают. Да и пованивать голова начала, а в храме места много и можжевельника запас есть, чтобы жечь от дурного запаха.
Хоть и были мы с дядей Агигульфом отменно кротки, а годья рассвирепел и нас прочь прогнал. Вслед ещё кричал, что Бог Единый – Бог живых, а не мёртвых. А старые боги – воистину мертвы, оттого и тешатся мёртвыми головами и черепами, какие на Долгом Холме дураки молодые воздвигают по глупости щеняческой.
По дороге домой мне ещё и от дяди Агигульфа досталось. Какой же ты, мол воин (презрительно бросил мне дядя Агигульф), коли с богарем объясниться не можешь! И плюнул. А сам украдкой голову по волосам погладил – доволен был, что не отнял её Винитар.
Думали было голову в капище отнести. Там бы жрец за ней присмотрел, а жрецу дядя Агигульф верил.
Но до капища идти далеко, куда дальше, чем до озера. Да и нельзя было в капище голову нести, ибо капище в лесу, там лисы и барсуки голову бы объели и попортили, коли жрец не доглядел бы.
Кончилось же тем, что вся эта возня с головой надоела дедушке Рагнарису. Освирепел дед и велел голову засолить, как испокон веков делалось.
Мать наша Гизела наотрез отказалась голову солить. Дедушка Рагнарис Ильдихо заставил. Ильдихо отказаться не посмела.
Гизела выгнала Ильдихо из дома вместе с поганой головой и самый плохой горшок ей дала. Ильдихо солила голову в дальнем углу двора, а мы с братом Гизульфом подсматривали и донимали её шутками.
Тут же и дядя Агигульф вертелся, следил, чтобы ущерба голове не нанесла бестолковая баба. Шутка ли – самому Теодобаду голову представлять придётся! Может, из-за этой головы целый поход сладится.
Ильдихо ругалась и кричала, чтоб дядя Агигульф сам свою голову солил и с нею миловался. Но дядя Агигульф солить голову наотрез отказался, сказал, что не воинское это занятие – с горшками возиться. Тем более – с треснутыми.
Дядя Агигульф ещё оттого волновался, что годья по селу народ мутить начал и возмущался против головы. Знал бы ещё годья, что голова эта от верующего в Бога Единого была! Меня совесть мучила, стоит ли годье про это рассказывать.
Сванхильда, все ещё местью горя, всем нашёптывала: оттого Агигульф, мол, неспокоен, что боится – не надумал бы годья за голову на единоборство его вызвать. Ибо побьёт годья Винитар Агигульфа и плакала тогда мёртвая голова – не видать её Агигульфу. И правильно сделал бы годья, если бы и впрямь надумал Агигульфу бока намять во славу Бога Единого и Доброго Сына Его!
Я всё думал насчёт чужакова креста. Я решил все рассказать годье Винитару, но не сейчас – потом, когда голова уже у Теодобада будет. А пока про то говорить не стоит. Неровен час отправит нас годья к озеру за телом, чтобы собрать этого убиенного целиком и похоронить, как положено, у Долгого Холма. Тащить же от самого озера безголовое тело, да ещё полежавшее несколько дней на солнышке, мне ох как не хотелось.
А тело, что у озера лежало, видать чего-то жаждало, не то отпевания, не то отмщения, ибо еженощно во сне мне являлось. Страшные это были сны. Мнилось мне ночами, будто от озера движутся по тропе в камышах, мимо рощи, рыжеусые чужаки, по бокам от них вепри подземные бегут, а ведёт их в наше село безголовое тело. Каждую ночь с криком просыпался. Гизульф говорил, что и ему похожее снится.
На тинг дядя Агигульф явился, ясное дело, с головой, уже засолённой. Валамир как увидел дядю Агигульфа, так сразу закричал: не боишься, мол, Агигульф, что ежели женишься, то голова жену твою за сиськи хватать будет? Дядя Агигульф решил, что Валамир ему завидует, о чём и сказал Валамиру – прямо и с достоинством.
Меч чужаков дяде Агигульфу сберечь для себя не удалось – его дедушка Рагнарис Хродомеру отнёс. Хродомер на тинг с этим мечом явился.
Когда все собрались, дядя Агигульф ещё раз рассказал то, что все уже знали. Рассказывая, дядя Агигульф все показывал, как оно было. Прыгал, приседал, топориком взмахивал. Гизульфа же заставил за чужака быть и таиться.
Остальные слушали и смотрели очень внимательно.
Гизульф шепнул мне, жаль, мол, что Велемуда, родича нашего, на этом тинге нет. Если бы Велемуд на тинге был – то-то была бы потеха! Велемуд бы наверняка заявил, что чужака лично знал, и жену этого чужака знал, и дочерей этого чужака бесчестил, и подробностями бы усладил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81