– Командовать будешь ты, – медленно ответил Крисп. – Если ты сочтешь, что твой советник не прав, то поступай так, как считаешь нужным и правильным. Но ты должен помнить, сын, что вместе с властью приходит и ответственность. Если ты поступишь не так, как посоветует мой офицер, и окажешься не прав, то будешь отвечать передо мной. Это понятно?
– Да, отец, понятно. Ты хочешь сказать, что я должен быть уверен в своих решениях – и даже если я буду в них уверен, они должны оказаться правильными.
Ты это имел в виду?
– Именно это, – согласился Крисп. – Я тебе поручаю не в солдатики играть.
Это пост не только реальный, но и очень важный. И ошибки здесь тоже очень важны – в том смысле, насколько большой ущерб они наносят. Поэтому если ты решишь действовать самостоятельно, не прислушавшись к совету человека, который старше и мудрее тебя, то мне остается лишь ради тебя и империи пожелать, чтобы твои поступки не привели к беде.
– А откуда ты знаешь, что назначенный тобой офицер окажется умнее меня? с юношеской обидчивостью ощетинился Эврип.
– Я этого не говорил. Умнее, чем есть, сын, ты уже не станешь, и у меня нет повода сомневаться в том, что ты очень умен. Но ты сейчас не настолько мудр, как станешь, скажем, через двадцать лет. Мудрость начинается тогда, когда человек оценивает свои поступки и принимает решения на основании жизненного опыта, а ты еще слишком молод и не успел накопить достаточный его запас.
Весь вид Эврипа красноречиво свидетельствовал о том, что слова отца его не убедили. Крисп не винил его за это; в возрасте Эврипа он тоже не верил, что жизненный опыт что-то значит. Теперь, когда опыта накопилось много, он понимал, что ошибался, – но и Эврип сможет прийти к такому же заключению только после многих лет. Так долго Крисп ждать не мог.
– Допустим, твой офицер предложит мне решение, которое я посчитаю ошибочным, но я его выполню из страха перед тем, что ты мне сказал.
Предположим, решение и в самом деле окажется ошибочным. Что тогда, отец?
– Может, тебе лучше рассматривать дела в суде, а не командовать людьми? спросил Крисп. Однако вопрос оказался по существу, и шуткой на него не ответишь. Автократор медленно продолжил:
– Если я поставил тебя на эту должность, то командовать будешь ты. Когда придет время, ты сам станешь принимать решения. А это самая тяжелая ноша, которую только можно возложить на человека. И если ты не сможешь ее нести, то скажи об этом сейчас.
– Смогу, отец. Я просто хотел убедиться, что понял, о чем ты меня просишь.
– Хорошо. Хочу дать тебе совет – только один, потому что знаю, что ты пропускаешь мои советы мимо ушей. А совет такой: если приходится решать, делай это твердо. Как бы ты ни сомневался, как бы ни боялся и дрожал – не смей этого показывать. Когда ведешь за собой людей, половина успеха зависит от того, решительно ли ты выглядишь.
– Такой совет стоит запомнить, – сказал Эврип. Крисп знал, что большего признания своей правоты он вряд ли дождется. – А чем займется Катаколон, раз я остаюсь в столице?
– Он станет моим спафарием и отправится со мной в западные провинции.
Думаю, еще одна кампания пойдет ему на пользу.
– А-а. – Если Эврипу и хотелось оспорить такое решение, он не смог подыскать предлог и после паузы – чуть более долгой, чем сделал бы человек более опытный, – резко кивнул и сменил тему. – Надеюсь, я оправдаю твои ожидания, отец.
– Я тоже на это надеюсь. И не вижу причин, из-за которых ты можешь не справиться. Если владыка благой и премудрый услышал мои молитвы, ты спокойно проведешь время. Пойми, я вовсе не хочу, чтобы тебе действительно пришлось здесь сражаться. Чем меньше прольется крови, тем счастливее я буду.
– Тогда зачем ты выводишь армию в поход? Крисп вздохнул:
– Потому что иногда это необходимо, и ты прекрасно это понимаешь. Если я не выйду летом сражаться, то сражение само ко мне придет. А при таком раскладе я лучше проведу его на своих условиях или как можно ближе к ним.
– Да, в этом есть смысл, – признал Эврип после секундного раздумья. Иногда мир не позволяет человеку жить так, как ему хочется.
Вероятно, он говорил о своем разочаровании – ведь он не стоял первым в очереди к трону. Тем не менее Криспа тронуло его признание, и он опустил ладонь на плечо Эврипа:
– Это важная истина, сын. Будет очень хорошо, если ты ее запомнишь. – Это та самая истина, подумалось Криспу, которая еще не дошла окончательно до Фостия… но Фостию, первенцу, не было нужды об этом думать. Его сыновья такие разные… – А где Катаколон, не знаешь?
– В одной из комнат в этом коридоре, – показал Эврип. – Кажется, во второй или третьей по левой стороне.
– Спасибо.
Позднее до Криспа дошло, что он не спросил, чем занят его младший сын.
Если Эврип и знал, то промолчал – эту полезную привычку он вполне мог перенять у отца. Крисп пошел по коридору. Вторая комната по левой стороне, туалет для дворцовых служанок, оказалась пуста.
Дверь в третью комнату по левой стороне была закрыта. Крисп взялся за ручку. Он увидел переплетение голых рук и ног, услышал женский визг и торопливо захлопнул дверь. Посмеиваясь в бороду, он подождал в коридоре, пока через пару минут к нему не вышел раскрасневшийся Катаколон в мятой тунике.
Он позволил Катаколону отвести себя в конец коридора и без всякого удивления услышал, как за его спиной открылась и тут же закрылась дверь. Он не стал оборачиваться, но засмеялся.
– Что смешного? – процедил Катаколон и сверкнул глазами.
– Ты, – ответил Крисп. – Извини, что прервал тебя.
Взгляд Катаколона еще больше помрачнел, но раздражение в нем явно боролось со смущением.
– И это все, что ты хочешь мне сказать?
– Пожалуй, да. В конце концов, я ничего нового не увидел. Вспомни, ведь я был вестиарием Анфима. – Он решил не вдаваться в подробности оргий, которые закатывал Анфим. Катаколон, скорее всего, захочет ему подражать.
Глядя на лицо младшенького, Крисп с трудом удержался от нового приступа смеха. Катаколону явно было нелегко представить, что его отец – седобородый мужчина с заметным животиком – некогда веселился вместе с Автократором, чье имя даже поколение спустя служило символом разврата всяческого рода. Крисп похлопал сына по спине:
– Имей в виду, парень, что я не всегда был дряхлым, скрипучим стариканом.
И когда-то хорошее вино и скверные женщины привлекали меня не меньше, чем любого юношу.
– Да, отец, – пробормотал Катаколон. Ему все еще не верилось.
– Если тебе трудно представить меня любителем радостей жизни, – сказал Крисп, вздохнув, – то попытайся представить Яковизия ну… скажем, молодым мужчиной. Это упражнение пойдет тебе на пользу.
Надо отдать Катаколону должное: юноша честно напряг воображение. Через несколько секунд он свистнул:
– Он, должно быть, был еще тот типчик, верно?
– О, и еще какой, – подтвердил Крисп. – Если на то пошло, он и сейчас еще тот типчик.
Крисп внезапно задумался, не пытался ли Яковизий соблазнить Катаколона.
Вряд ли старый прохиндей чего-либо добился бы; все три его сына интересовались только женщинами. Если Яковизий когда и пробовал обольстить Катаколона или других сыновей Криспа, То они никогда об этом не рассказывали.
– А теперь я скажу, почему прервал тебя в столь ответственный момент… Крисп объяснил Катаколону, чего он от него хочет.
– Конечно, отец. Я поеду с тобой и помогу как смогу, – ответил Катаколон, когда отец договорил; из троих сыновей он был самым сговорчивым. Даже характерное упрямство, присущее ему наравне с братьями и Криспом, было у него каким-то добродушным. – Вряд ли я буду занят делами постоянно, а некоторые из провинциальных девиц, которых я отведал прошлым летом, оказались вкуснее, чем я ожидал встретить столь далеко от столицы. Когда мы выступаем?
– Как только высохнут дороги. Так что тебе еще не очень скоро подвернется возможность разбивать сердца деревенским девушкам.
– Ладно, – отозвался Катаколон. – В таком случае извини…
И он зашагал по коридору – куда более целеустремленно, чем когда выполнял поручения отца. Крисп призадумался – неужели и он сам был настолько горяч в семнадцать лет? Вполне вероятно, только сейчас ему было столь же трудно в это поверить, как Катаколону представить Криспа одним из собутыльников Анфима.

* * *
– Скоро мы двинемся вперед, – обратился Ливаний к своим бойцам, – чтобы и сражаться, и шагать по светлому пути. И мы не будем одиноки. Клянусь владыкой благим и премудрым, у нас будет лишь одна проблема – не раствориться среди тех, кто присоединится к нам. Мы разойдемся по всей стране, как степной пожар, пожирающий сухую траву; никто и ничто не сможет нас остановить.
Мужчины радостно закричали. Судя по их внешности, многие были пастухами с центрального плато: худощавые, с обветренными лицами, пропеченные солнцем люди, хорошо знакомые со степными пожарами. Вместо пастушьих посохов теперь они держали копья. Их нельзя было назвать самым дисциплинированным войском в мире, но фанатизм цементировал и куда более разрозненные отряды.
Фостий закричал вместе со всеми. Если бы он стоял в толпе молчаливый и угрюмый, его бы сразу заметили, а это в его планы не входило. Он взращивал в себе умение быть незаметным, как крестьянин выращивает редиску, и страстно мечтал, чтобы Ливаний позабыл о его существовании.
Ересиарх тем временем разошелся:
– Пиявки, засевшие в столице, думают, что смогут вечно сосать кровь нашей жизни. Клянусь благим богом, мы докажем им, что они ошибаются, и если светлый путь поведет нас через дымящиеся развалины дворцов, построенных на крови бедняков, то что ж – мы пройдем по этому пути.
Новые крики. На сей раз, присоединившись к ним, Фостий ощутил себя меньшим лицемером: именно чванливое богатство столицы подтолкнуло его к заигрыванию с доктринами фанасиотов. Однако речь Ливания была лишь разглагольствованием и ничем больше. Если какой император за последние несколько поколений и прислушивался к мольбам крестьян, то это был именно Крисп. Фостия тошнило, когда отец в очередной раз пересказывал, как сборщики налогов выжили его из деревни, но Фостий знал также, что этот опыт заставил Криспа желать, чтобы такое не произошло с другими.
– Мы и толстых священников подвесим за большие пальцы, – распалялся Ливаний. – Ведь это они подчищают то золото, до которого не дотянулся император. Разве Фосу нужно столько роскошных домов?
– Нет! – взревела толпа, и Фостий вместе со всеми. Несмотря ни на что, он до сих пор сочувствовал тому, что проповедовал Фанасий. Интересно только, сможет ли то же самое честно сказать Ливаний? Фостию теперь еще больше хотелось знать, насколько велика власть Артапана над лидером мятежников. В этом направлении он не продвинулся ни на шаг с того дня, когда они с Оливрией стали любовниками.
Едва мысль о ней мелькнула в голове, кровь быстрее побежала в жилах. Диген выбранил бы его за такие мысли или, скорее всего, отказался бы от такого неисправимого грешника и сенсуалиста. Но Фостию было все равно. В каждым днем он желал Оливрию все больше и больше – и знал, что она тоже его желает.
После того первого раза они ухитрились уединиться еще дважды: поздно ночью в клетушке Фостия, когда охранник храпел внизу, и в укромном коридорчике, высеченном в скале под крепостью. Обе встречи прошли почти с той же отчаянной торопливостью, как и первая;
Фостий совсем не так представлял себе, как они с Оливрией станут заниматься любовью. Но эти украденные минуты уединения лишь еще больше воспламенили их.
Были ли его чувства любовью, которую воспевали в романах? Он мало что мог узнать о любви из первых рук; во дворце обычными явлениями были обольщение и гедонизм. Отец и мать, кажется, неплохо ладили, но Фостий был еще мальчиком, когда Дара умерла. Идеальной парой называли Заида и Аулиссу, но волшебнику – не говоря уже о том, что он любимчик Криспа, что само по себе вызывает подозрения, – было почти сорок: разве может такой старик любить по-настоящему?
Но влюблен ли он сам, Фостий сказать не мог. Он знал лишь, что отчаянно тоскует по Оливрии, что каждое мгновение их разлуки тянется как час, а каждый украденный и проведенный вместе час пролетает как мгновение.
Заплутав в своих мыслях, он пропустил последние фразы Ливания, после которых солдаты вновь завопили. Фостий тоже к ним присоединился.
В этот момент один из солдат, знавших, кто такой Фостий, обернулся и хлопнул его по спине.
– Так ты тоже идешь сражаться вместе с нами за светлый путь, друг? пробасил он и ухмыльнулся, продемонстрировав не меньше дырок между зубами, чем у Сиагрия.
– Иду куда? – глуповато переспросил Фостий. Дело было вовсе не в том, что он не поверил собственным ушам, а в том, что не захотел им верить.
– С нами, конечно, как сейчас сказал Ливаний. – Солдат наморщил лоб, пытаясь точно вспомнить слова командира:
– Обнажить меч против материализма… или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67