И я понял, что подлинное мужество — это прежде всего сила воли. Не упрямство, которое в конце концов можно победить логикой, а сила человеческого духа, обнаружить и проявить которую могут только обстоятельства. Внешние данные человека столь же мало характеризуют его мужество, сколько обложка — ценность книги.
Я видел в жизни многих людей, производящих большое впечатление своей мужественной внешностью. Среди них даже есть один былинный герой, который не побоялся в автобусе потребовать от хулиганов, чтобы они оставили девушку в покое. Но как бы он вёл себя на месте Аллы — не знаю. Быть может, шёл бы вперёд, сжав зубы. А может, хныкал бы на каждом шагу и требовал, чтобы его поддерживали или несли на руках. Не знаю.
Алла продолжала рассказ:
— За шесть суток прошли десять километров, и трудно рассказать про нашу радость, когда увидели море. Значит, шли правильно. Я уроженка Краснодара, не раз бывала в Сочи, но это замёрзшее и мрачное Чукотское море, все в торосах, мне казалось самым прекрасным и родным. Только здесь нас ждало такое разочарование, что руки опустились. Совсем над нами пролетели два самолёта. Мы прыгали, кричали, стреляли из винтовок — самолёты ушли. Было обидно до слез, словно не протянули руки утопающему… Только мы ошибались, увидели они нас. И наверное, вовремя, потому что сил у нас оставалось не идти, а ползти. Мы-то ещё могли, а Каргырольтен… Обмороженные, лица и руки в чёрных волдырях — думали, все… Очень обидно было не дойти, километров пятнадцать до Шмидта оставалось… Глазам своим не поверили, когда подошёл вездеход. Думали, бред начинается…
— Через три недели вышла из госпиталя, — закончила Алла, — и впервые взглянула в зеркало, раньше не хотели давать. Ну и ну, думаю, теперь тобой, Алла Николаевна, белых медведей пугать можно. Чуть в обморок от ужаса не упала: худая как палка, лицо распухло, все в тёмных пятнах, глаза — как после тяжёлых родов…
Алла испытующе посмотрела на меня. Я улыбнулся. Честное слово, я не обнаружил в её лице ничего такого, что могло бы перепугать белого медведя. Тридцатилетняя женщина, с быстрыми серыми глазами, на щеках — здоровый румянец; и лишь внимательный взгляд человека, знающего её одиссею, мог обнаружить на лице моей миловидной попутчицы слабые следы неравной борьбы с тундрой, пургой и морозом.
— Гм… — с улыбкой сказал я.
— Не «гм», а косметика, — поправила Алла, — теперь рассказывайте вы. Правда, что в Москве туфли на шпильках из моды выходят? А помаду какую покупают — бледную или поярче? Неужто не знаете? А юбки — до колен?
ГЛАДКО БЫЛО НА БУМАГЕ…
Воображение рисовало такую картину. В моей квартире сидят друзья-товарищи, болтая о том и о сём; идёт небрежный разговор, главная цель которого — убить время. И тут я между прочим, небрежно бросаю:
«Как-то на острове Врангеля…» И все мгновенно замолкают. А я, великодушно поглядывая на окаменевшихот уважения друзей, излагаю свои приключения. В такой ситуации можно нести любую, даже самую отпетую чепуху, и тебе будут благоговейно внимать. Потому что человек, побывавший на острове Врангеля, попадается не на каждом перекрёстке.
Но это, конечно, суета и томление духа. А на самом деле я мечтал познакомиться с Иваном Акимовичем Шакиным. Быть на крайнем северо-востоке и не увидеть Шакина — то же самое, что в Париже не сфотографироваться у Эйфелевой башни. Потому что Шакин — самая яркая достопримечательность острова Врангеля, человек, имя которого с умилением произносят директора лучших зоопарков мира, лорд-хранитель белого медведя и воспитатель его детей. Остров Врангеля славится этим зверем, и он находится у Шакина под строгим контролем. Иван Акимович знает своих медведей наперечёт, следит за их здоровьем и карает браконьеров таким штрафом, что их зарплаты долгие месяцы хватает только на папиросы. И нигде в другом месте белые медведи не чувствуют себя в такой безопасности, как на этом острове. Правда, каждой весной Шакин некоторых из них лишает родительских прав, но медведи знают, что их дети попадают в надёжные руки, что они получат хорошее воспитание и будут житьв достатке и тепле.
Помимо медведей, Иван Акимович заведует на острове моржами, песцами, залётной канадской птицей и прочей фауной. Представляете, какой это клад для корреспондента — такой человек? Я рассчитывал побродить со знаменитым егерем по острову, наслушаться его историй и посмотреть, как он отлавливает медвежат. Меня предупредили о конфузе, случившемся с одним моим предшественником, и я надеялся учесть его опыт. А произошло вот что. Молодой фотокорреспондент напросился к Шакину в компанию, поглазеть на его работу и отснять уникальные кадры. Шакин с прохладцей относится к рекламе, но возражать не стал, и корреспондент получил редкую возможность увидеть, как добываются новорождённые медвежата. Шакин полез на гору, просунул в берлогу длинный шест и начал им орудовать — видимо, щекотал медведицу под мышками. Этот кадр у представителя печати получился отлично. Зато последующие снимки по техническим причинам вышли менее эффектными. Взбешённая медведица заревела, выскочила из берлоги и скатилась вниз, прямо на корреспондента, который от избытка ощущений томно закатил глаза и лишился чувств. Встревоженный Шакин выстрелил из карабина в воздух, медведица сверкнула пятками, и возвращённый к жизни корреспондент, шатаясь, пошёл собирать по частям свои аппараты.
В своё время я с немалым успехом охотился на медведей и кабанов на Памире и знаю, как поступать в таких ситуациях. Если на тебя бежит разъярённый медведь, ни в коем случае не следует бросаться ему в объятья. Наоборот, нужно посторониться и вежливо сказать зверю: «Пожалуйста, проходите. Слева внизу камень, не ушибите ногу». И медведь, тронутый таким предупредительным к нему отношением, никогда не сделает тебе ничего дурного. Так что я был убеждён, что Шакин не будет иметь ко мне претензий.
Кроме знакомства с Иваном Акимовичем, моего визита на остров требовали и другие обстоятельства.
Мамонтовая гора — чьё сердце не забьётся учащённо от этих слов? Кто из вас, замиравших в сладостной истоме над волшебными страницами «Борьбы за огонь», не мечтал бы оказаться на этой горе? Здесь находится крупнейшее месторождение останков мамонтов, этих гигантов первобытного мира, по сравнению с которыми наш высокочтимый слон — жалкий и недоразвитый карлик.
Причины, по которым гиганты именно здесь устроили своё кладбище, наука ещё не выяснила, так как оставленные мамонтами письменные свидетельства до сих пор не расшифрованы. Я надеялся раздобыть на этой горе бивень или, на худой конец, самый плохонький зуб, пусть даже запломбированный.
Далее, на острове Врангеля находится интересный оленеводческий колхоз, о двадцатых годах на острове была основана полярная станция (которую я тоже мечтал увидеть), и сюда привезли несколько пар отборных оленей. Отсутствие гнуса, великолепный корм, курортный морской воздух создали уникальные условия для размножения этих животных, и ныне их на острове несколько тысяч.
И последнее. Что бы ни говорил Екклезиаст насчёт суеты сует, а приятно похвастаться тем, что ты побывал на краю земли. Взглянешь на карту, где прочерчен твой маршрут, — и видишь, что ты тоже не лыком шит. «Ишь куда махнул, собака!» — с теплотой думаешь ты о самом себе.
Таковы были обстоятельства, которые привели меня в бухту Сомнительная, расположенную на юге острова Врангеля.
И в ту же минуту мой тщательно, с любовью выстроенный план жизнь подняла на смех.
KOMФOPT — КАКИМ ОН ВЫГЛЯДИТ НА СЕВЕРЕ
Вчера Шакин уехал на мыс Блоссом проводить инвентаризацию белых медведей. Это всего в семидесяти километрах от Сомнительной, но попасть туда мне, пожалуй, сложнее, чем в Москву: вездеход на Блоссом пойдёт только через две недели…
— Так что о Шакине и не мечтайте, — посочувствовали корреспонденту, стоявшему с вытянутым лицом. — А вот с полярной станцией вам повезло. Через час в бухту Роджерса идёт вездеход.
— А Мамонтовая гора? — пролепетал я.
Собеседники отрицательно замотали головами. Мамонтовая гора находится неподалёку от мыса Блоссом, куда от меня сбежал Шакин, и её тоже можно смело вычеркнуть из плана.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я, как наковальня, принял на себя эти удары. Что ж, остаётся полярная станция. Тоже, к слову говоря, лакомый кусочек, не санаторий на Южном берегу Крыма. Обхожу вокруг вездехода, который уже содрогается и рычит, как лев перед прыжком. Делаю каскад акробатических трюков и пролезаю в машину, доверху заполненную мешками с почтой, ящиками, посылками и попутчиками. Их лица, скудно освещаемые папиросными вспышками, рассмотреть не могу. Скрежет рычагов, рёв мощных моторов — и вездеход стремительно мчится в ночную тундру.
Мне не раз приходилось трястись по просёлочным дорогам, но такого надругательства моё тело ещё не испытывало. Первые же километры едва не вытряхнули из меня бессмертную душу. Каждая посылка так и норовила устроиться на моей шее, а коробка с кинофильмом «Хрустальный башмачок» так двинула меня по затылку, что я услышал наяву чудесный перезвон колоколов Загорского монастыря. Сверху, пытаясь перекричать гул моторов, что-то орал попутчик. Он ухитрился лечь на гору посылок и теперь давал мне советы.
— Устраивайтесь поудобнее, — разобрал я. — Лучше всего…
Резкий рывок вездехода помешал моему благодетелю закончить мысль.
— Хорошо, что не на пол! — бодро проорал он, слезая с меня. — Так лучше всего вжимайтесь поглубже, вот сюда. И говорите осторожнее, язык можно откусить!
В конце концов все люди и вещи выбрали себе места по вкусу, да и дорога пошла поровнее. Вездеход мчался со скоростью тридцать-сорок километров в час, яростно разбрасывая светящийся под фарами снег. Превосходная машина! Сейчас без неё трудно представить себе жизнь на Севере. Видимо, недалеко то время, когда на собачьи упряжки здесь будут смотреть с таким же умилением, как в Москве на лошадь, везущую чего-то воз. «Человеку скорость современная нужна», как сказал один поэт, и вездеход в тундре — лучший представитель этой современной скорости на суше. Правда, и поедает он столько, сколько собакам не снится в их невесёлых собачьих снах на холодных привалах, но горючим Север снабжается в достатке, и вездеходы бегают сытые и беззаботные.
В час ночи мы прибыли в бухту Роджерса. Штук двадцать добротных деревянных домов — это колхоз. А внизу, у подножья горы, на берегу Чукотского моря расположилась самая северо-восточная в стране полярная станция — обметаемая всеми арктическими ветрами дюжина ломиков. Кое-где горел свет. Я навьючил на плечи рюкзак и весело поехал вниз с горы — по рецепту Маяковского. Мог ли я знать, сколько неприятных минут доставит мне через несколько дней эта возвышенность!
Над крайним домом торчала мачта с антеннами. Я люблю общаться с радистами, фанатиками эфира, самыми информированными на свете людьми. Постучавшись, вошёл в рубку. За столом, отрешившись от земных страстей, священнодействовал над ключом худощавый паренёк с пышной шевелюрой. Я присел на диван и с благоговением смотрел на радиста, передающего важнейшие научные данные, настолько срочные, что их нельзя даже задержать до утра…
— В Москву? — спросил я, когда мы познакомились.
— Да, — подтвердил Толя Шульга, двойной тёзка командира того самолёта, на котором я совершил первый полет. — В Большой театр.
— ?! Вы приглашаете его на гастроли?
— Пока нет, — ответил Шульга, — в нашей гостинице острая нехватка люксовских номеров. Мы играем с Большим театром в шахматы. Вот, смотрите.
Я взглянул на доску. Пока противники сделали всего по четыре хода, но позиция полярников показалась мне предпочтительней. Я сообщил это польщённому Шулые и, подумав, добавил, что второй ход, Kgl — ГЗ, должен подействовать на артистов, как холодный душ. Собственно говоря, партия уже фактически выиграна, и можно только удивляться, что артисты так затянули бессмысленное сопротивление.
Шульга поблагодарил меня за столь лестную оценку и повёл знакомить с капитаном шахматной команды Сергеем Чернышёвым. Я заикнулся было о том, что в светском обществе не положено беспокоить человека до 10 утра и после 10 вечера, однако Толя сказал, что виконт де Чернышёв наверняка не спит, потому что послезавтра банный день. Такая причинная связь поначалу показалась мне туманной, но Шульга был ясновидцем. Когда мы вошли в комнату, капитан шахматной команды, с ног до головы забрызганный мыльной пеной, ожесточённо стирал в тазу рубашки. Двое Других обитателей, Евгений Жинжило и Анатолий Дмитриев, лежали на своих койках и помогали Сергею советами. Выяснилось, что Сергей был дежурной прачкой, и приятели следили, чтобы он не допускал в работе халтуры. Я осмотрелся. На замызганных стенах комнаты висели охотничьи ружья, фотокарточки кинозвёзд и отлично сложенных фигуристок из «Огонька».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26