— Пожалуйста. О Господи, только не это.
Услышала она их прежде, чем увидела. Услышала, как они крадутся меж деревьями, тогда как фигуры их по-прежнему оставались в глубокой тени. Услышала шорох, когда они занимали позицию, готовясь к прыжку. А высоко-высоко надо всеми ними витала в воздухе огромная тень с острыми, как бритвенные лезвия, крыльями, она еще больше застила свет луны. Девочка всхлипнула, дернула ножкой, окованной цепью, отчаянно стараясь освободиться, но массивные ножные кандалы, разумеется, не поддались.
— Пустите! — вскричала она. Как будто люди, услышав, прислушались бы к ее мольбам. — О Господи, пожалуйста, отпустите… Я буду вести себя хорошо, клянусь! Я сделаю все, что угодно! Только выпустите меня отсюда.
Она вновь и вновь дергала цепи, упираясь обеими ногами в наполовину промерзшую почву и натягивая цепь до предела, — как будто детских силенок могло хватить на то, чтобы разорвать железные кольца, если только как следует постараешься. И молилась — со страстью, вызванной беспредельным страхом. И даже молясь, понимала, что Господь ее веры никогда не поможет ей. Охота была его служением, его замыслом, его ритуалом — и с какой стати было ему отказываться от собственного замысла лишь ради нее, с какой стати нарушать собственные предписания во спасение одной-единственной жалкой души? Но когда тебе страшно, молитва является чисто рефлекторным действием, — и вот она шептала слова ритуальной молитвы, пока глаза ее метались от одной тени к другой, с ужасом ловя в их глубине малейшее шевеление.
И в конце концов она нашла то, что с таким ужасом искала. Затрепетала всем телом, когда затрепетала и сама тьма прямо напротив нее, когда липкая сиропообразная тьма превратилась в продолговатое чешуйчатое тело. Нечто подкрадывалось к ней. Продолговатое тело в чешуе, рога прямо над глазами, — оно напало на беспомощную жертву раньше, чем она успела вскрикнуть. Когти вонзились в кожу девочки, гнилостное дыхание окутало ее своим смрадом…
И тут чудовищу нанесли удар, причем ощутимый. Оно издало жалкий звук — не то взвизг, не то всхлип — и отвалилось от приманки. Девочка смутно увидела, что из спины у чудовища торчит древко копья и из раны бьет струей темная кровь. А само страшилище пытается извлечь застрявшее в ней жало. Еще одно копье вонзилось в спину чудовищу, потом третье. От ярости и от боли оно отчаянно заревело, отпрянув к самой линии деревьев. И из тьмы вырвалось множество мелких тварей — это были паразиты, порожденные Фэа и питающиеся агонизирующей плотью; острыми зубками они впились в чудовище и принялись пожирать его, не дожидаясь, пока смолкнет предсмертный рев. Пока девочка смотрела на чудовище, кровь превратилась в тонкую струйку, а та бесследно исчезла в почве. Завершилась и отчаянная агония. Лишь крошечные паразиты продолжали свое дело, и девочке были слышны булькающие звуки, с которыми они отрывали кусочки порожденной Фэа плоти и проглатывали их.
Ее трясло. Трясло безудержно. Лицо ее саднило и чесалось там, куда впились когти чудовища, а когда она коснулась щеки рукою, пальцы у нее оказались в крови. Эта тварь едва не убила ее. Еще секунда — и чудовище разодрало бы ей горло, вырвало из груди сердце или сделало что-нибудь еще более ужасное, оставив ее в живых, но заставив страдать. И вдруг смерть сама по себе перестала казаться ей столь ужасной. По крайней мере, смерть положит конец страданиям. По крайней мере, она перестанет испытывать нынешний страх. Сара поглядела вверх — на небо, на луну — и тихо всхлипнула. А ведь с тех пор, как ее приковали и оставили в одиночестве, прошло всего несколько минут. А сколько еще предстоит ей провести здесь? Сколько часов муки и страха и беспредельного отчаяния, прежде чем заря принесет ей избавление? А если она и переживет эту ночь — если ее тело переживет эту ночь, если какая-то доля ее сознания останется с нею и сохранит способность испытывать страх, — то сколько еще ночей предстоит ей провести подобным образом, во славу Господа подманивая к себе порождения ночи, с тем чтобы слуги Господни могли уничтожать их?
И вдруг она поняла, что именно произошло с другими девочками. И позавидовала овладевшей ими безмятежности. Позавидовала их покою.
«Возьми меня, — взмолилась она к Господу. — Забери меня отсюда. Я согласна на что угодно…»
Ответа не воспоследовало. От Него. Но над головой у девочки огромная тень ненадолго закрыла луну. Девочка вовремя подняла глаза, чтобы увидеть контур черных крыльев, высвеченных сверху Каской, — исполинские когти отливали пламенем рубинов. И, словно в ответ на ее взгляд, черная мерзость, до сих пор парившая над головою, начала снижаться. Черные широкие крылья коснулись земли, острые когти напряглись. Девочка внезапно поняла, насколько предательски безмолвной стала ночь — даже демоны, порожденные Фэа, еще недавно перешептывающиеся в кустах, сейчас замолчали, как будто спустившаяся с небес тварь способна была внушить ужас даже им. Глаза гадины остановились на девочке — ртутные, бриллиантовые. Голод горел в этих глазах — и девочка слабо застонала. От ужаса. От беспомощности. От желания.
Она больше не ощущала цепей на ногах.
Она больше не чувствовала, как горят на лице порезы и ссадины. Ничего не осталось для нее во всей вселенной, кроме этих глаз, кроме этих страшных глаз, кроме глаз… и голода, который горел в них холодным пламенем. И когда гигантская птица вновь огляделась по сторонам — на предмет возможной опасности (так могло показаться), — девочка однозначно поняла, что ее земляки и соплеменники парализованы точно так же, как и она сама. Загипнотизированы самим явлением этого демона.
— Заберите меня домой, — прошептала она.
Но она сама уже не знала, к кому взывает. И не знала, чего на самом деле хочет.
Крылья вновь ударили воздух, и гигантская птица не без изящества опустилась на каменный блок посередине поляны. Девочка увидела, как сверкнули рубиновые когти, смыкаясь на стальном кольце, тогда как серебряные глаза вновь обежали лесную чащу в поисках врагов. Всего лишь в поисках врагов — или превращая их в камень? Затем из-под лап чудовища брызнул свет — настолько яркий, что девочке пришлось поднести руку козырьком ко лбу, иначе бы он ослепил ее. Сине-серебряное пламя обдало своей волной плоть чудовища. В неописуемом ужасе девочка увидела, что плоть, попавшая в круг огня, растаяла, преобразилась, начала перестраиваться и превратилась…
В мужчину. Или, скорее, в демона, принявшего образ мужчины, плоть которого вобрала в себя весь холод, накопленный ночью. Серебряно-синие потоки силы струились, извергаясь из него, как вода, разбиваясь о подножие постамента, на котором он сейчас стоял, растекаясь тысячами ручейков по земле, превращаясь в своего рода кровеносную систему, — и вот уже вся поляна оказалась затянута паутиной его власти. Он был поразительно прекрасен: черты столь же тонкие и скульптурно очерченные, как у мраморных статуй, украшающих собой главную арку собора, и в то же самое время столь же холодные и лишенные намека на человеческое тепло. Она затрепетала, осознав, что испытываемый ею страх подманил нечто, неизмеримо более могущественное, чем примитивные демоны тьмы, — этот крылатый красавец превосходил их настолько же, насколько ангелы превосходят людей. И она подумала: «Едва ли охотники именем Святой Церкви осмелятся бросить копье в существо такого могущества».
И все же, судя по всему, у одного из охотников хватило смелости, потому что из тьмы выстрелило нечто продолговатое и тонкое. Демон даже не обернулся посмотреть на предполагаемого противника, да и вообще никак не отреагировал на покушение, — но энергия, растекшаяся по всей поляне, вздыбилась в воздух разрядом молнии и ударила в благословленное Церковью копье. Мгновение спустя оно все-таки долетело до цели, но траектория полета была уже изменена, — и, пролетев в нескольких дюймах от демона, копье ушло в темные заросли в противоположном конце поляны.
И вновь все стихло. Наступила смертельная тишина. Девочка слышала, как колотится у нее в груди сердце, а демон в человеческом образе сошел меж тем со своего постамента и двинулся к ней — и она поняла, что он тоже слышит стук ее сердца, что этот заполошный ритм притягивает его точно так же, как кусок сахара притянул бы к себе насекомое. Беспомощная и вместе с тем очарованная, она больше не предпринимала попыток убежать, но неподвижно лежала на земле. Ее обуревали не только невыразимый ужас, но и волнующее желание.
Внезапно на краю поляны обозначилось какое-то движение — и девочка едва не вскрикнула, распознав его источник. Один из мужчин предпринял попытку спасти ее. И в то же мгновение она поняла, что его меч окажется столь же бессильным, как выстрелившее из мрака копье, поняла, что, едва выйдя на поляну, он превратится из охотника в добычу… Но голос замер у нее в горле, и сил предостеречь его не нашлось.
Демон смотрел на нее не отрываясь, глаза его теперь сузились. Нечто промелькнуло в них — и вновь из земли ударила молния. Она в один миг поразила самонадеянного охотника, объяв пламенем все его тело, — но кончилось дело не пеплом, охотник превратился в стекловидную замороженную массу, которая тут же, разбившись на тысячу осколков, рассыпалась по земле у ног демона.
Вокруг девочки внезапно зажглись рассыпающие искры огни, безлистые деревья четко высветило серебряно-синее пламя. Она услышала, как один из охотников закричал, а другой попробовал было обратиться в бегство, но удары демона поразили их всех — и вот уже от особого отряда воителей именем Святой Церкви не осталось ничего, кроме серебристой поземки, пробегающей по земле от одного неподвижного тела к другому.
И только теперь, медленно-медленно, он пошел по ее душу.
Глаза его сверкнули двумя зеркалами, в которых отражались все страхи, изведанные ею с самого раннего детства. Сутью его существа был голод, питавшийся ее страхом. Он олицетворял собой ночь со всеми присущими ей опасностями: разгулом Фэа, несмертью, тьмой. И еще чем-то, чего ей хотелось сейчас столь же отчаянно, как еще совсем недавно — освободиться из оков и вернуться домой.
Закрыв глаза и раскрыв рот, она погрузилась в море этого голода, в горько-сладостный экстаз умирания.
4
Удары. Ритмичные. Настойчивые. Они разрушили образы сновидения и вернули Дэмьена в реальность во всей полноте ее клаустрофобического восприятия. Замкнутое пространство каюты. Скрип палубы. И стук в дверь — слишком сильный, чтобы его можно было проигнорировать.
— Время вставать, преподобный! — И новый стук. В дверь или прямо в его голове? Сон проходил медленно. — Капитан говорит, чтобы я поднял вас, или мне здорово влетит, так что давайте вставайте! Пора за работу!
Тихо выругавшись, Дэмьен закутался в одеяло, превратив его в своеобразную тогу. Конечно, он мог бы открыть дверь и голым — это послужило бы хорошим уроком матросу, если тому, конечно, не наплевать, но на борту были — пусть и немногочисленные — пассажиры, и неизвестно, что бы подумали они, так что обычная деликатность взяла верх. Солнечный свет струился в иллюминатор, просачиваясь сквозь плотную занавеску. «Раннее утро», — предположил Дэмьен, хотя и сам не знал, почему: ни о положении солнца на небе, ни о яркости света он судить не мог. Он провел достаточно времени с Таррантом, чтобы даже сейчас, когда этот ублюдок ушел, сохранить привычку к ночному образу жизни. «С этим пора кончать, — подумал он, протирая глаза после сна. — Кончать — и как можно скорее».
— Заходите, — пробормотал он, отпирая дверь.
Первый боцман стоял на пороге. Руки его еще были сжаты в кулаки, которыми он только что барабанил в дверь.
— Доброе утро, преподобный.
Кулаки лениво разжались, словно боцман только что заметил, что дальнейшая необходимость барабанить отпала. Он был в форме — морской куртке грубой шерсти, от которой сильно попахивало нафталином. И в башмаках. Сегодня он обулся в башмаки. Дэмьен покачал головой, мысленно оценивая значение этого факта. Когда в последний раз он видел членов экипажа обутыми?
— Капитан приказал разбудить вас, как только мы будем полностью уверены, а похоже, что мы сейчас полностью уверены, так что пожалуйте на палубу.
— Уверены относительно чего?
— Насчет компании. — Нервная ухмылка продемонстрировала отсутствие двух передних зубов. — Мы заметили их уже полчаса назад, но капитан сказал, что сначала мы должны быть полностью уверены…
И внезапно все сложилось одно с другим. Форма, башмаки… «Форма выходная парадная» — так называет это капитан. Но в этой части побережья никаких портов нет и быть не может… А если так, то в чем дело?..
— Корабль? — спросил Дэмьен. И расслышал волнение в собственном голосе. Волнение и тревогу. — Или еще одна крепость? Так в чем дело?
— Паруса, и пар, и пушки по бортам. Корабль, преподобный, — в последнее мгновение уточнил боцман, как будто Дэмьен и сам не понял этого из предыдущего описания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Услышала она их прежде, чем увидела. Услышала, как они крадутся меж деревьями, тогда как фигуры их по-прежнему оставались в глубокой тени. Услышала шорох, когда они занимали позицию, готовясь к прыжку. А высоко-высоко надо всеми ними витала в воздухе огромная тень с острыми, как бритвенные лезвия, крыльями, она еще больше застила свет луны. Девочка всхлипнула, дернула ножкой, окованной цепью, отчаянно стараясь освободиться, но массивные ножные кандалы, разумеется, не поддались.
— Пустите! — вскричала она. Как будто люди, услышав, прислушались бы к ее мольбам. — О Господи, пожалуйста, отпустите… Я буду вести себя хорошо, клянусь! Я сделаю все, что угодно! Только выпустите меня отсюда.
Она вновь и вновь дергала цепи, упираясь обеими ногами в наполовину промерзшую почву и натягивая цепь до предела, — как будто детских силенок могло хватить на то, чтобы разорвать железные кольца, если только как следует постараешься. И молилась — со страстью, вызванной беспредельным страхом. И даже молясь, понимала, что Господь ее веры никогда не поможет ей. Охота была его служением, его замыслом, его ритуалом — и с какой стати было ему отказываться от собственного замысла лишь ради нее, с какой стати нарушать собственные предписания во спасение одной-единственной жалкой души? Но когда тебе страшно, молитва является чисто рефлекторным действием, — и вот она шептала слова ритуальной молитвы, пока глаза ее метались от одной тени к другой, с ужасом ловя в их глубине малейшее шевеление.
И в конце концов она нашла то, что с таким ужасом искала. Затрепетала всем телом, когда затрепетала и сама тьма прямо напротив нее, когда липкая сиропообразная тьма превратилась в продолговатое чешуйчатое тело. Нечто подкрадывалось к ней. Продолговатое тело в чешуе, рога прямо над глазами, — оно напало на беспомощную жертву раньше, чем она успела вскрикнуть. Когти вонзились в кожу девочки, гнилостное дыхание окутало ее своим смрадом…
И тут чудовищу нанесли удар, причем ощутимый. Оно издало жалкий звук — не то взвизг, не то всхлип — и отвалилось от приманки. Девочка смутно увидела, что из спины у чудовища торчит древко копья и из раны бьет струей темная кровь. А само страшилище пытается извлечь застрявшее в ней жало. Еще одно копье вонзилось в спину чудовищу, потом третье. От ярости и от боли оно отчаянно заревело, отпрянув к самой линии деревьев. И из тьмы вырвалось множество мелких тварей — это были паразиты, порожденные Фэа и питающиеся агонизирующей плотью; острыми зубками они впились в чудовище и принялись пожирать его, не дожидаясь, пока смолкнет предсмертный рев. Пока девочка смотрела на чудовище, кровь превратилась в тонкую струйку, а та бесследно исчезла в почве. Завершилась и отчаянная агония. Лишь крошечные паразиты продолжали свое дело, и девочке были слышны булькающие звуки, с которыми они отрывали кусочки порожденной Фэа плоти и проглатывали их.
Ее трясло. Трясло безудержно. Лицо ее саднило и чесалось там, куда впились когти чудовища, а когда она коснулась щеки рукою, пальцы у нее оказались в крови. Эта тварь едва не убила ее. Еще секунда — и чудовище разодрало бы ей горло, вырвало из груди сердце или сделало что-нибудь еще более ужасное, оставив ее в живых, но заставив страдать. И вдруг смерть сама по себе перестала казаться ей столь ужасной. По крайней мере, смерть положит конец страданиям. По крайней мере, она перестанет испытывать нынешний страх. Сара поглядела вверх — на небо, на луну — и тихо всхлипнула. А ведь с тех пор, как ее приковали и оставили в одиночестве, прошло всего несколько минут. А сколько еще предстоит ей провести здесь? Сколько часов муки и страха и беспредельного отчаяния, прежде чем заря принесет ей избавление? А если она и переживет эту ночь — если ее тело переживет эту ночь, если какая-то доля ее сознания останется с нею и сохранит способность испытывать страх, — то сколько еще ночей предстоит ей провести подобным образом, во славу Господа подманивая к себе порождения ночи, с тем чтобы слуги Господни могли уничтожать их?
И вдруг она поняла, что именно произошло с другими девочками. И позавидовала овладевшей ими безмятежности. Позавидовала их покою.
«Возьми меня, — взмолилась она к Господу. — Забери меня отсюда. Я согласна на что угодно…»
Ответа не воспоследовало. От Него. Но над головой у девочки огромная тень ненадолго закрыла луну. Девочка вовремя подняла глаза, чтобы увидеть контур черных крыльев, высвеченных сверху Каской, — исполинские когти отливали пламенем рубинов. И, словно в ответ на ее взгляд, черная мерзость, до сих пор парившая над головою, начала снижаться. Черные широкие крылья коснулись земли, острые когти напряглись. Девочка внезапно поняла, насколько предательски безмолвной стала ночь — даже демоны, порожденные Фэа, еще недавно перешептывающиеся в кустах, сейчас замолчали, как будто спустившаяся с небес тварь способна была внушить ужас даже им. Глаза гадины остановились на девочке — ртутные, бриллиантовые. Голод горел в этих глазах — и девочка слабо застонала. От ужаса. От беспомощности. От желания.
Она больше не ощущала цепей на ногах.
Она больше не чувствовала, как горят на лице порезы и ссадины. Ничего не осталось для нее во всей вселенной, кроме этих глаз, кроме этих страшных глаз, кроме глаз… и голода, который горел в них холодным пламенем. И когда гигантская птица вновь огляделась по сторонам — на предмет возможной опасности (так могло показаться), — девочка однозначно поняла, что ее земляки и соплеменники парализованы точно так же, как и она сама. Загипнотизированы самим явлением этого демона.
— Заберите меня домой, — прошептала она.
Но она сама уже не знала, к кому взывает. И не знала, чего на самом деле хочет.
Крылья вновь ударили воздух, и гигантская птица не без изящества опустилась на каменный блок посередине поляны. Девочка увидела, как сверкнули рубиновые когти, смыкаясь на стальном кольце, тогда как серебряные глаза вновь обежали лесную чащу в поисках врагов. Всего лишь в поисках врагов — или превращая их в камень? Затем из-под лап чудовища брызнул свет — настолько яркий, что девочке пришлось поднести руку козырьком ко лбу, иначе бы он ослепил ее. Сине-серебряное пламя обдало своей волной плоть чудовища. В неописуемом ужасе девочка увидела, что плоть, попавшая в круг огня, растаяла, преобразилась, начала перестраиваться и превратилась…
В мужчину. Или, скорее, в демона, принявшего образ мужчины, плоть которого вобрала в себя весь холод, накопленный ночью. Серебряно-синие потоки силы струились, извергаясь из него, как вода, разбиваясь о подножие постамента, на котором он сейчас стоял, растекаясь тысячами ручейков по земле, превращаясь в своего рода кровеносную систему, — и вот уже вся поляна оказалась затянута паутиной его власти. Он был поразительно прекрасен: черты столь же тонкие и скульптурно очерченные, как у мраморных статуй, украшающих собой главную арку собора, и в то же самое время столь же холодные и лишенные намека на человеческое тепло. Она затрепетала, осознав, что испытываемый ею страх подманил нечто, неизмеримо более могущественное, чем примитивные демоны тьмы, — этот крылатый красавец превосходил их настолько же, насколько ангелы превосходят людей. И она подумала: «Едва ли охотники именем Святой Церкви осмелятся бросить копье в существо такого могущества».
И все же, судя по всему, у одного из охотников хватило смелости, потому что из тьмы выстрелило нечто продолговатое и тонкое. Демон даже не обернулся посмотреть на предполагаемого противника, да и вообще никак не отреагировал на покушение, — но энергия, растекшаяся по всей поляне, вздыбилась в воздух разрядом молнии и ударила в благословленное Церковью копье. Мгновение спустя оно все-таки долетело до цели, но траектория полета была уже изменена, — и, пролетев в нескольких дюймах от демона, копье ушло в темные заросли в противоположном конце поляны.
И вновь все стихло. Наступила смертельная тишина. Девочка слышала, как колотится у нее в груди сердце, а демон в человеческом образе сошел меж тем со своего постамента и двинулся к ней — и она поняла, что он тоже слышит стук ее сердца, что этот заполошный ритм притягивает его точно так же, как кусок сахара притянул бы к себе насекомое. Беспомощная и вместе с тем очарованная, она больше не предпринимала попыток убежать, но неподвижно лежала на земле. Ее обуревали не только невыразимый ужас, но и волнующее желание.
Внезапно на краю поляны обозначилось какое-то движение — и девочка едва не вскрикнула, распознав его источник. Один из мужчин предпринял попытку спасти ее. И в то же мгновение она поняла, что его меч окажется столь же бессильным, как выстрелившее из мрака копье, поняла, что, едва выйдя на поляну, он превратится из охотника в добычу… Но голос замер у нее в горле, и сил предостеречь его не нашлось.
Демон смотрел на нее не отрываясь, глаза его теперь сузились. Нечто промелькнуло в них — и вновь из земли ударила молния. Она в один миг поразила самонадеянного охотника, объяв пламенем все его тело, — но кончилось дело не пеплом, охотник превратился в стекловидную замороженную массу, которая тут же, разбившись на тысячу осколков, рассыпалась по земле у ног демона.
Вокруг девочки внезапно зажглись рассыпающие искры огни, безлистые деревья четко высветило серебряно-синее пламя. Она услышала, как один из охотников закричал, а другой попробовал было обратиться в бегство, но удары демона поразили их всех — и вот уже от особого отряда воителей именем Святой Церкви не осталось ничего, кроме серебристой поземки, пробегающей по земле от одного неподвижного тела к другому.
И только теперь, медленно-медленно, он пошел по ее душу.
Глаза его сверкнули двумя зеркалами, в которых отражались все страхи, изведанные ею с самого раннего детства. Сутью его существа был голод, питавшийся ее страхом. Он олицетворял собой ночь со всеми присущими ей опасностями: разгулом Фэа, несмертью, тьмой. И еще чем-то, чего ей хотелось сейчас столь же отчаянно, как еще совсем недавно — освободиться из оков и вернуться домой.
Закрыв глаза и раскрыв рот, она погрузилась в море этого голода, в горько-сладостный экстаз умирания.
4
Удары. Ритмичные. Настойчивые. Они разрушили образы сновидения и вернули Дэмьена в реальность во всей полноте ее клаустрофобического восприятия. Замкнутое пространство каюты. Скрип палубы. И стук в дверь — слишком сильный, чтобы его можно было проигнорировать.
— Время вставать, преподобный! — И новый стук. В дверь или прямо в его голове? Сон проходил медленно. — Капитан говорит, чтобы я поднял вас, или мне здорово влетит, так что давайте вставайте! Пора за работу!
Тихо выругавшись, Дэмьен закутался в одеяло, превратив его в своеобразную тогу. Конечно, он мог бы открыть дверь и голым — это послужило бы хорошим уроком матросу, если тому, конечно, не наплевать, но на борту были — пусть и немногочисленные — пассажиры, и неизвестно, что бы подумали они, так что обычная деликатность взяла верх. Солнечный свет струился в иллюминатор, просачиваясь сквозь плотную занавеску. «Раннее утро», — предположил Дэмьен, хотя и сам не знал, почему: ни о положении солнца на небе, ни о яркости света он судить не мог. Он провел достаточно времени с Таррантом, чтобы даже сейчас, когда этот ублюдок ушел, сохранить привычку к ночному образу жизни. «С этим пора кончать, — подумал он, протирая глаза после сна. — Кончать — и как можно скорее».
— Заходите, — пробормотал он, отпирая дверь.
Первый боцман стоял на пороге. Руки его еще были сжаты в кулаки, которыми он только что барабанил в дверь.
— Доброе утро, преподобный.
Кулаки лениво разжались, словно боцман только что заметил, что дальнейшая необходимость барабанить отпала. Он был в форме — морской куртке грубой шерсти, от которой сильно попахивало нафталином. И в башмаках. Сегодня он обулся в башмаки. Дэмьен покачал головой, мысленно оценивая значение этого факта. Когда в последний раз он видел членов экипажа обутыми?
— Капитан приказал разбудить вас, как только мы будем полностью уверены, а похоже, что мы сейчас полностью уверены, так что пожалуйте на палубу.
— Уверены относительно чего?
— Насчет компании. — Нервная ухмылка продемонстрировала отсутствие двух передних зубов. — Мы заметили их уже полчаса назад, но капитан сказал, что сначала мы должны быть полностью уверены…
И внезапно все сложилось одно с другим. Форма, башмаки… «Форма выходная парадная» — так называет это капитан. Но в этой части побережья никаких портов нет и быть не может… А если так, то в чем дело?..
— Корабль? — спросил Дэмьен. И расслышал волнение в собственном голосе. Волнение и тревогу. — Или еще одна крепость? Так в чем дело?
— Паруса, и пар, и пушки по бортам. Корабль, преподобный, — в последнее мгновение уточнил боцман, как будто Дэмьен и сам не понял этого из предыдущего описания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65