Мое поколение революцией не очень интересуется, понятно, кроме фанатов-отморозков.
– Кого? Что значит слово отморозки? – не поняла она. – Это те, кто обморозился?
– Нет, это новое выражение, его можно перевести, как глупый фанатик какой-нибудь идеи или личности. От безделья тинейджеры придумывают себе кумиров и им поклоняются. А самые тупо упертые считаются отморозками. Есть фаны звезд, направлений в моде, даже революции. От безделья придумывают себе развлечения и маются дурью.
– Что придумывают? – опять не поняла Наталья.
– Молодые люди, особенно в подростковом возрасте, – насмешливо объяснил я, – придумывают себе развлечения и заодно ищут врагов. У нас же главное, «кто виноват», а потом уже мы начинаем думать, «что делать». Поэтому одни бреют головы и считают своими главными врагами инородцев, другие надевают сарафаны и во всем винят помещиков или губернаторов.
– Вы говорите обо мне? – поджав губы, спросила народница.
– И о вас тоже, – прямо ответил я. – Я и в нашем времени с такими, как вы, встречался. У нас ведь тоже есть революционеры, которые горят желанием переделать общество.
– Я уже поняла, что вы за человек и не собираюсь с вами дискутировать. Вы обычный ретроград! Лучше расскажите все, что знаете про Александру Михайловну!
Я, признаться, больше того, что уже сказал, ничего о ней не знал. Но Наталье Александровне слишком загорелось выяснить все подробности про свою знакомую, и мы тут же отправились в диванную комнату, где дым уже стоял коромыслом, и генерал с профессором (за ликерам и уже без кофе) решали судьбы России.
– Аарон Моисеевич, вы что-нибудь слышали о Коллонтай? – спросил я с порога.
Гутмахер, отвлеченный от геополитических проблем, удивленно посмотрел на меня. Александр Иванович отреагировал раньше него:
– Вы говорите про Александру Михайловну? – спросил он о известной революционерке без восторга, который недавно продемонстрировала его дочь…
– А что я должен про нее знать? – не дав ответить генералу, спросил меня профессор.
– Ну, хотя бы, как ее зовут.
– Так Александр Иванович сказал, Александра Михайловна.
– Выходит, она самая, – порадовал я Наталью и пояснил Гутмахеру. – Наталья Александровна с ней знакома.
– С ней все знакомы, – опять вмешался хозяин. – Дом ее батюшки с нами соседствует в Петербурге. А что, Александра Михайловна такая известная личность, что про нее помнят в будущем? Признаться, никак не ожидал-с.
– Вот, папа, ты всегда так, а Саша, оказывается, великий человек, она стала первой женщиной-дипломатом!
– Это что, правда? – спросил генерал, до предела поднимая удивленные брови.
– А что, собственно, в этом такого, – опять вмешался в разговор Гутмахер, – обычная продувная бестия, левая ловкачка. Вы, извините, Наташа, но ваша знакомая не великий человек, а самая заурядная…
Я кашлянул и предостерегающе посмотрел на Аарона Моисеевича.
– Вернее, будет сказать, незаурядная карьеристка, – поправился он. – Я слышал, что она еще при жизни Ленина прислала письмо Сталину, в котором называла его вождем партии. Товарищ Сталин этого не забыл, – сказал Гутмахер, обращаясь только ко мне. – Я слышал, – добавил он, – что в молодости она слыла роковой красавицей.
– В этом вам предстоит убедиться самим! Шурочка сейчас живет в нескольких верстах отсюда, у нее шалят нервы, и ей прописали сельский воздух, – сообщила Наталья Александровна, победно глядя на кислую физиономию отца. – Она непременно будет у нас в гостях!
Глава 4
С Александрой Коллонтай мы встретились вечером того же дня. Наталья вызвала ее запиской, отправленной с посыльным. К этому времени Гутмахер уже рассказал мне все, что вспомнил об этой замечательной личности, да и я сам кое-что вытащил из уголков пионерской памяти.
Выглядела Александра Михайловна значительно моложе своих двадцати восьми лет, и была она, что называется, «в теле», эталонном состоянии молодой женщины начала XX века. Мне сложно судить о «экстравагантности» одежды этого времени, но юбка у Александры была, судя по реакции Софьи Аркадьевны, неприлично коротка, настолько, что при желании можно было разглядеть ее щиколотки. А вообще, эта революционерка была собой очень даже ничего, и мне, изголодавшемуся по женскому теплу, глядеть на ее нежные округлости, подчеркнутые узкой одеждой, было весьма приятственно. Пахла революционерка не нищетой рабочих окраин, а французскими духами с преобладанием аромата ночных фиалок.
Не знаю, что написала в своем послании Коллонтай Наталья Александровна, но будущая посол казалась заинтригованной. Иначе наша странная троица вряд ли бы ее, такую эффектную даму, дорого и элегантно одетую, заинтересовала, слишком мы от нее отличались и калибром, и классом.
Надо сказать, что лично у меня никакой предубежденности против Александры Михайловны не было. Мало ли кто чем не грешит в молодости. Во всяком случае, русскую революцию придумала не она, в чем можно было убедиться через полчаса общения с нею. Конечно, как и многих революционеров, да и не только их, а просто порядочных людей, молодую женщину возмущала социальная несправедливость, бедственное положение народа. Однако, особенно радикальных, экстремистских политических воззрений я у нее не заметил. Обычный треп о воровстве чиновников, плохом царе и неправильном распределении благ. Конечно, через слово она вкручивала цитаты из Плеханова и ругала, к неудовольствию Натальи Александровны, бездарных народников. Особенно глубоко в теоретические дебри разговор не погружался. Гутмахера революционерка не заинтересовала, и он вскоре нас покинул, вернувшись с генералом к решению русского вопроса. Ольга в нашей компании осталась, ее волновали французские духи и «прикольные» тряпки гостьи, а я, грешным делом, начал подумывать о более тесном и близком «практическом» знакомстве с программой ее партии.
Согласен, виноват. Немного завелся, глядя на впечатляющие формы комиссарского тела. Мы мило беседовали, и наш разговор перескакивал с эмансипации на длину юбок, свободу любви, и как-то сам собой ушел от проблем социал-демократии и грядущей революции к более интересным темам.
– Это правда, то, что мне написала Натали? – поинтересовалась революционерка, когда знакомство немного упрочилось.
– А что она вам написала? – поинтересовался, в свою очередь, я.
– То, – замялась Александра Михайловна, – что у Ольги Глебовны есть совершенно необычные дамские вещи, которые будут носить раскрепощенные женщины под верхней одеждой в далеком будущем.
– Правда, – подтвердил я, – Ольга у нас как раз футуролог по интимной одежде.
– А это не будет очень бестактно, если я попрошу Ольгу Глебовну мне ее показать? – спросила Коллонтай почему-то не у Ольги, а у меня. – Я понимаю, пока наш народ подвергается гнету царизма, безжалостной эксплуатации капитала и живет в нищете и невежестве, такое любопытство не совсем уместно, но мне хочется знать, как будут одеваться женщины, когда станут полноправными членами общества.
Ольга только хмыкнула и насмешливо посмотрела на меня.
– Я думаю, что Ольга Глебовна с удовольствием их вам покажет, а если вас это не стеснит, то я, в свою очередь, смогу вам объяснить развитие и перипетии моды…
– Помилуйте! – воскликнула революционерка. – Мы живем в двадцатом веке, и женщина должна иметь те же права, что и мужчина!
Я не очень понял, как соотносятся нижнее женское белье, равноправие полов и мое присутствие при его осмотре, но истолковал восклицание Александры Михайловны как разрешение присутствовать на показе интимной моды и проследовал за дамами в малую гостиную.
Ольге, как большинству женщин, возиться с тряпками и примерками было не в тягость, а в радость, и она с удовольствием раскрыла свой таинственный чемодан. При осмотре «достопримечательностей» присутствовали обе революционерки: народница и социал-демократка, и мы с хозяйкой чемодана. Софья Аркадьевна, вероятно, смущенная моим присутствием, как потомка мужского рода, с нами в гостиную не пошла.
Через несколько минут большой обеденный стол, покрытый лиловой бархатной скатертью, был завален совершенно отпадными тряпками. Для меня все это великолепие благодаря телевизионной рекламе было не в диковину и удивляло только то, каким образом весь этот арсенал попал к Ольге. Чтобы накупить столько белья, нужно было, по крайней мере, весьма значительное свободное время, которого у моей «кузины» перед отбытием в прошлое не было.
Осмотр начался, как театральное шоу. Ольга была просто великолепна в своей неприкрытой гордости за наш просвещенный век. Владелица всех этих сокровищ смаковала каждую вещицу, показывая и попутно разъясняя ее назначение. Невесомая, прозрачная амуниция женской привлекательности произвела на Александру Михайловну завораживающее действие. Глаза ее загадочно мерцали, и она, как бы невзначай, кончиками пальцев принялась перебирать атрибуты женской неотразимости.
– Нравится? – поинтересовалась Ольга, победно оглядывая на свое богатство. – Хочешь что-нибудь померить?
– А это удобно? – поинтересовалась видная социал-демократка, у которой дрогнули веки и чувственно расширились ноздри. – Тем более, что мы не одни! – При этом она покосилась в мою сторону.
– А что неудобного? – деланно удивилась Оля, глядя на меня лукавым глазом. – Вы же революционерки! Как Леша говорит – эмансипе! Да чего здесь такого? Когда мы будем переодеваться, Алексей отвернется.
Услышать термин «эмансипе» из уст Ольги было круто, но еще круче оказалось наблюдать за реакцией передового женского отряда начала двадцатого века на такое сомнительное и для наших дней предложение – мерить белье перед посторонним мужчиной. Он, этот отряд, в первую минуту растерялся и не нашелся, что ответить. Между тем моя современница с полной непосредственностью, даже забыв попросить меня отвернуться, лихо сбросила с себя верхнюю одежду и осталась в одном белье.
– Ну, как вам нравится? – скромно потупив глазки, поинтересовалась она и, покачивая бедрами, в манере топ-модели прошлась по гостиной.
В прозрачном белье, где надо подбритая и уверенная в своих достоинствах Ольга, бесспорно, выглядела классно. Обе революционерки заворожено и растерянно смотрели на нее во все глаза, не забывая про мое молчаливое присутствие.
– Ну, че, девки, кто рискнет померить? – поинтересовалась наша раскованная современница и опять насмешливо улыбнулась.
– Простите, мне нужно уйти, – сдавленным голосом сообщила народница и, не поднимая глаз, неприлично быстро выскочила из комнаты.
– Вот тебе и эмансипация! – засмеялась ей вслед Ольга. – Мужика испугалась! Ты, Шур, тоже куда-нибудь спешишь? – добавила она, нахально глядя на социал-демократку.
Александра Михайловна скользнула в мою сторону задумчивым взглядом и, облизнув кончиком языка губы, ответила глухим голосом:
– Нет, я не спешу.
Потом добавила, обращаясь ко мне:
– Вы, надеюсь, не будете смотреть, как я переодеваюсь?
– Конечно, если вас это смущает, – сказал я небрежным тоном, подражая в нахальстве Ольге. – Если вы хотите, то я отвернусь.
Процесс примерки дамского белья меня, как думаю, и любого нормального мужчину, очень заинтересовал, и оставлять такую интересную компанию мне, понятное дело, не хотелось. Я прошел в конец гостиной и сел в кресло спиной к дамам так, чтобы можно было, слегка отклонившись в сторону, увидеть то, что будет происходить, хотя бы отраженным в застекленной картинной раме.
Александра Михайловна, по-моему, тотчас забыла о моем присутствии, она сосредоточенно склонила голову и принялась разбирать разложенные на столе вещи. Они с Ольгой были одного роста, но революционерка была немного полнее.
– А это что такое? – спросила Коллонтай, взяв в руки мини-юбку.
. – Юбка, – удивленно ответила Ольга.
– Такая короткая, – в свою очередь, удивилась Александра Михайловна, прикладывая одежду к бедрам. – Это что-нибудь интимное?
– Нет, обычная юбка, такие носят все, у кого есть ноги. Да ты примерь, сама увидишь.
Коллонтай не спешила, было заметно, что ей неловко начинать раздеваться, и она оттягивает решительный момент. Однако, отказаться от рискованного эксперимента из-за престижа революции Коллонтай не решалась. Наконец, она окончила рассматривать мини-юбку, положила ее на место и начала, не спеша, расстегивать пуговицы на блузе.
Я отвел взгляд от картины и откинулся в кресле. За моей спиной заманчиво шелестела одежда и тихо переговаривались женщины. Не выдержав неизвестности, я искоса глянул в отражение – революционерка уже освободилась от верхнего платья и начала расшнуровывать лиф. Внизу на ней были надеты пышные панталоны до колен с оборочками и кружевами. Подробностей в импровизированном зеркале было не разглядеть, и я опять умерил неприличное любопытство.
– А можно я померю? – раздался голос Ольги. – Это же супер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Кого? Что значит слово отморозки? – не поняла она. – Это те, кто обморозился?
– Нет, это новое выражение, его можно перевести, как глупый фанатик какой-нибудь идеи или личности. От безделья тинейджеры придумывают себе кумиров и им поклоняются. А самые тупо упертые считаются отморозками. Есть фаны звезд, направлений в моде, даже революции. От безделья придумывают себе развлечения и маются дурью.
– Что придумывают? – опять не поняла Наталья.
– Молодые люди, особенно в подростковом возрасте, – насмешливо объяснил я, – придумывают себе развлечения и заодно ищут врагов. У нас же главное, «кто виноват», а потом уже мы начинаем думать, «что делать». Поэтому одни бреют головы и считают своими главными врагами инородцев, другие надевают сарафаны и во всем винят помещиков или губернаторов.
– Вы говорите обо мне? – поджав губы, спросила народница.
– И о вас тоже, – прямо ответил я. – Я и в нашем времени с такими, как вы, встречался. У нас ведь тоже есть революционеры, которые горят желанием переделать общество.
– Я уже поняла, что вы за человек и не собираюсь с вами дискутировать. Вы обычный ретроград! Лучше расскажите все, что знаете про Александру Михайловну!
Я, признаться, больше того, что уже сказал, ничего о ней не знал. Но Наталье Александровне слишком загорелось выяснить все подробности про свою знакомую, и мы тут же отправились в диванную комнату, где дым уже стоял коромыслом, и генерал с профессором (за ликерам и уже без кофе) решали судьбы России.
– Аарон Моисеевич, вы что-нибудь слышали о Коллонтай? – спросил я с порога.
Гутмахер, отвлеченный от геополитических проблем, удивленно посмотрел на меня. Александр Иванович отреагировал раньше него:
– Вы говорите про Александру Михайловну? – спросил он о известной революционерке без восторга, который недавно продемонстрировала его дочь…
– А что я должен про нее знать? – не дав ответить генералу, спросил меня профессор.
– Ну, хотя бы, как ее зовут.
– Так Александр Иванович сказал, Александра Михайловна.
– Выходит, она самая, – порадовал я Наталью и пояснил Гутмахеру. – Наталья Александровна с ней знакома.
– С ней все знакомы, – опять вмешался хозяин. – Дом ее батюшки с нами соседствует в Петербурге. А что, Александра Михайловна такая известная личность, что про нее помнят в будущем? Признаться, никак не ожидал-с.
– Вот, папа, ты всегда так, а Саша, оказывается, великий человек, она стала первой женщиной-дипломатом!
– Это что, правда? – спросил генерал, до предела поднимая удивленные брови.
– А что, собственно, в этом такого, – опять вмешался в разговор Гутмахер, – обычная продувная бестия, левая ловкачка. Вы, извините, Наташа, но ваша знакомая не великий человек, а самая заурядная…
Я кашлянул и предостерегающе посмотрел на Аарона Моисеевича.
– Вернее, будет сказать, незаурядная карьеристка, – поправился он. – Я слышал, что она еще при жизни Ленина прислала письмо Сталину, в котором называла его вождем партии. Товарищ Сталин этого не забыл, – сказал Гутмахер, обращаясь только ко мне. – Я слышал, – добавил он, – что в молодости она слыла роковой красавицей.
– В этом вам предстоит убедиться самим! Шурочка сейчас живет в нескольких верстах отсюда, у нее шалят нервы, и ей прописали сельский воздух, – сообщила Наталья Александровна, победно глядя на кислую физиономию отца. – Она непременно будет у нас в гостях!
Глава 4
С Александрой Коллонтай мы встретились вечером того же дня. Наталья вызвала ее запиской, отправленной с посыльным. К этому времени Гутмахер уже рассказал мне все, что вспомнил об этой замечательной личности, да и я сам кое-что вытащил из уголков пионерской памяти.
Выглядела Александра Михайловна значительно моложе своих двадцати восьми лет, и была она, что называется, «в теле», эталонном состоянии молодой женщины начала XX века. Мне сложно судить о «экстравагантности» одежды этого времени, но юбка у Александры была, судя по реакции Софьи Аркадьевны, неприлично коротка, настолько, что при желании можно было разглядеть ее щиколотки. А вообще, эта революционерка была собой очень даже ничего, и мне, изголодавшемуся по женскому теплу, глядеть на ее нежные округлости, подчеркнутые узкой одеждой, было весьма приятственно. Пахла революционерка не нищетой рабочих окраин, а французскими духами с преобладанием аромата ночных фиалок.
Не знаю, что написала в своем послании Коллонтай Наталья Александровна, но будущая посол казалась заинтригованной. Иначе наша странная троица вряд ли бы ее, такую эффектную даму, дорого и элегантно одетую, заинтересовала, слишком мы от нее отличались и калибром, и классом.
Надо сказать, что лично у меня никакой предубежденности против Александры Михайловны не было. Мало ли кто чем не грешит в молодости. Во всяком случае, русскую революцию придумала не она, в чем можно было убедиться через полчаса общения с нею. Конечно, как и многих революционеров, да и не только их, а просто порядочных людей, молодую женщину возмущала социальная несправедливость, бедственное положение народа. Однако, особенно радикальных, экстремистских политических воззрений я у нее не заметил. Обычный треп о воровстве чиновников, плохом царе и неправильном распределении благ. Конечно, через слово она вкручивала цитаты из Плеханова и ругала, к неудовольствию Натальи Александровны, бездарных народников. Особенно глубоко в теоретические дебри разговор не погружался. Гутмахера революционерка не заинтересовала, и он вскоре нас покинул, вернувшись с генералом к решению русского вопроса. Ольга в нашей компании осталась, ее волновали французские духи и «прикольные» тряпки гостьи, а я, грешным делом, начал подумывать о более тесном и близком «практическом» знакомстве с программой ее партии.
Согласен, виноват. Немного завелся, глядя на впечатляющие формы комиссарского тела. Мы мило беседовали, и наш разговор перескакивал с эмансипации на длину юбок, свободу любви, и как-то сам собой ушел от проблем социал-демократии и грядущей революции к более интересным темам.
– Это правда, то, что мне написала Натали? – поинтересовалась революционерка, когда знакомство немного упрочилось.
– А что она вам написала? – поинтересовался, в свою очередь, я.
– То, – замялась Александра Михайловна, – что у Ольги Глебовны есть совершенно необычные дамские вещи, которые будут носить раскрепощенные женщины под верхней одеждой в далеком будущем.
– Правда, – подтвердил я, – Ольга у нас как раз футуролог по интимной одежде.
– А это не будет очень бестактно, если я попрошу Ольгу Глебовну мне ее показать? – спросила Коллонтай почему-то не у Ольги, а у меня. – Я понимаю, пока наш народ подвергается гнету царизма, безжалостной эксплуатации капитала и живет в нищете и невежестве, такое любопытство не совсем уместно, но мне хочется знать, как будут одеваться женщины, когда станут полноправными членами общества.
Ольга только хмыкнула и насмешливо посмотрела на меня.
– Я думаю, что Ольга Глебовна с удовольствием их вам покажет, а если вас это не стеснит, то я, в свою очередь, смогу вам объяснить развитие и перипетии моды…
– Помилуйте! – воскликнула революционерка. – Мы живем в двадцатом веке, и женщина должна иметь те же права, что и мужчина!
Я не очень понял, как соотносятся нижнее женское белье, равноправие полов и мое присутствие при его осмотре, но истолковал восклицание Александры Михайловны как разрешение присутствовать на показе интимной моды и проследовал за дамами в малую гостиную.
Ольге, как большинству женщин, возиться с тряпками и примерками было не в тягость, а в радость, и она с удовольствием раскрыла свой таинственный чемодан. При осмотре «достопримечательностей» присутствовали обе революционерки: народница и социал-демократка, и мы с хозяйкой чемодана. Софья Аркадьевна, вероятно, смущенная моим присутствием, как потомка мужского рода, с нами в гостиную не пошла.
Через несколько минут большой обеденный стол, покрытый лиловой бархатной скатертью, был завален совершенно отпадными тряпками. Для меня все это великолепие благодаря телевизионной рекламе было не в диковину и удивляло только то, каким образом весь этот арсенал попал к Ольге. Чтобы накупить столько белья, нужно было, по крайней мере, весьма значительное свободное время, которого у моей «кузины» перед отбытием в прошлое не было.
Осмотр начался, как театральное шоу. Ольга была просто великолепна в своей неприкрытой гордости за наш просвещенный век. Владелица всех этих сокровищ смаковала каждую вещицу, показывая и попутно разъясняя ее назначение. Невесомая, прозрачная амуниция женской привлекательности произвела на Александру Михайловну завораживающее действие. Глаза ее загадочно мерцали, и она, как бы невзначай, кончиками пальцев принялась перебирать атрибуты женской неотразимости.
– Нравится? – поинтересовалась Ольга, победно оглядывая на свое богатство. – Хочешь что-нибудь померить?
– А это удобно? – поинтересовалась видная социал-демократка, у которой дрогнули веки и чувственно расширились ноздри. – Тем более, что мы не одни! – При этом она покосилась в мою сторону.
– А что неудобного? – деланно удивилась Оля, глядя на меня лукавым глазом. – Вы же революционерки! Как Леша говорит – эмансипе! Да чего здесь такого? Когда мы будем переодеваться, Алексей отвернется.
Услышать термин «эмансипе» из уст Ольги было круто, но еще круче оказалось наблюдать за реакцией передового женского отряда начала двадцатого века на такое сомнительное и для наших дней предложение – мерить белье перед посторонним мужчиной. Он, этот отряд, в первую минуту растерялся и не нашелся, что ответить. Между тем моя современница с полной непосредственностью, даже забыв попросить меня отвернуться, лихо сбросила с себя верхнюю одежду и осталась в одном белье.
– Ну, как вам нравится? – скромно потупив глазки, поинтересовалась она и, покачивая бедрами, в манере топ-модели прошлась по гостиной.
В прозрачном белье, где надо подбритая и уверенная в своих достоинствах Ольга, бесспорно, выглядела классно. Обе революционерки заворожено и растерянно смотрели на нее во все глаза, не забывая про мое молчаливое присутствие.
– Ну, че, девки, кто рискнет померить? – поинтересовалась наша раскованная современница и опять насмешливо улыбнулась.
– Простите, мне нужно уйти, – сдавленным голосом сообщила народница и, не поднимая глаз, неприлично быстро выскочила из комнаты.
– Вот тебе и эмансипация! – засмеялась ей вслед Ольга. – Мужика испугалась! Ты, Шур, тоже куда-нибудь спешишь? – добавила она, нахально глядя на социал-демократку.
Александра Михайловна скользнула в мою сторону задумчивым взглядом и, облизнув кончиком языка губы, ответила глухим голосом:
– Нет, я не спешу.
Потом добавила, обращаясь ко мне:
– Вы, надеюсь, не будете смотреть, как я переодеваюсь?
– Конечно, если вас это смущает, – сказал я небрежным тоном, подражая в нахальстве Ольге. – Если вы хотите, то я отвернусь.
Процесс примерки дамского белья меня, как думаю, и любого нормального мужчину, очень заинтересовал, и оставлять такую интересную компанию мне, понятное дело, не хотелось. Я прошел в конец гостиной и сел в кресло спиной к дамам так, чтобы можно было, слегка отклонившись в сторону, увидеть то, что будет происходить, хотя бы отраженным в застекленной картинной раме.
Александра Михайловна, по-моему, тотчас забыла о моем присутствии, она сосредоточенно склонила голову и принялась разбирать разложенные на столе вещи. Они с Ольгой были одного роста, но революционерка была немного полнее.
– А это что такое? – спросила Коллонтай, взяв в руки мини-юбку.
. – Юбка, – удивленно ответила Ольга.
– Такая короткая, – в свою очередь, удивилась Александра Михайловна, прикладывая одежду к бедрам. – Это что-нибудь интимное?
– Нет, обычная юбка, такие носят все, у кого есть ноги. Да ты примерь, сама увидишь.
Коллонтай не спешила, было заметно, что ей неловко начинать раздеваться, и она оттягивает решительный момент. Однако, отказаться от рискованного эксперимента из-за престижа революции Коллонтай не решалась. Наконец, она окончила рассматривать мини-юбку, положила ее на место и начала, не спеша, расстегивать пуговицы на блузе.
Я отвел взгляд от картины и откинулся в кресле. За моей спиной заманчиво шелестела одежда и тихо переговаривались женщины. Не выдержав неизвестности, я искоса глянул в отражение – революционерка уже освободилась от верхнего платья и начала расшнуровывать лиф. Внизу на ней были надеты пышные панталоны до колен с оборочками и кружевами. Подробностей в импровизированном зеркале было не разглядеть, и я опять умерил неприличное любопытство.
– А можно я померю? – раздался голос Ольги. – Это же супер!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41