- Не помню, - признался я. - Вы же знаете, господин Робентроп, как действуют препараты в сопровождении электрошока. У меня и раньше были мозги набекрень, а уж теперь полная каша. Я даже не уверен, что сейчас разговариваю именно с вами, а не с кем-то другим из обслуживающего персонала.
Старший наставник энергично почесал у себя в паху.
- У вас, сэр, экзамен на носу. Очень важный. На управляемость. А вы... Ну-ка, напрягите мозжечок. Врет Макела или нет?
- Думаю, не врет. Но скорее всего, говорит не правду.
- Тонкое замечание, ценю. - Наставник осклабился в одобрительной ухмылке, и я осмелился задать вопрос:
- Господин Робентроп, а что мне грозит в случае, если изнасилование имело место?
- Ах вот что вас беспокоит? Да ровным счетом ничего. Напротив, зачтется в положительные очки. Разумеется, потребуется некоторая установочная корректировка, поэтому факт мы должны установить точно. По возможности. Вы готовы к очной ставке, сэр?
- Безусловно.
Наставник нажал красную кнопку на пульте, и в комнате, будто ждала за дверью, мгновенно возникла мойщица Макела. Вид у нее был не совсем обычный: черные космы спутаны, на толстых губах кровь и праздничный комбинезон белого цвета разодран до пупа. Мы оба, и я и наставник, невольно залюбовались богатырскими статями амазонки. Лунообразные могучие груди, необъятный мускулистый живот, уходящий в заросли розоватых, подкрашенных волос. Робентроп-Ломота, чтобы собраться с мыслями, вцепился зубами в свою кисть. Спросил строго:
- Макела, у тебя что, не было времени привести себя в порядок?
- Пусть все видят, - ответила мойщица.
- Конечно, пусть видят. Но профессор отрицает. Не возводишь ли ты напраслину, девушка?
Эфиопка посмотрела на меня с таким отвращением, словно увидела червяка, залезшего под юбку.
- Стыдно, Толян. Зачем нахрапом лезть? Я тебе разве отказывала?
- Ничего не помню, Макелушка. Честное слово.
- Ах не помнишь? И как обзывался, не помнишь? И как кровь пил?
- Я? Кровь пил?
- Как докажешь? - спросил Робентроп, рванув себя двумя руками за бороду.
- Чего доказывать... Свидетель есть. Настя со мной была. Кликнули Настю. Подруга явилась быстро. Поклонилась по земли, как положено, старшему наставнику и сразу набросилась на меня:
- Ая-яй, сынок, как ты мог! Рубашечка бязевая, новехонькая, напополам разодрал. Вену прокусил. А меня, меня за что?
- Тебя тоже изнасиловал?
- Хуже. Я вас разнимала, так ты, сыночек, в ухо мне кулачищем двинул. Перепонка лопнула. Я ведь теперь оглохла на одно ухо. И это за все хорошее, что мы с Макелушкой для тебя сделали.
- Что вы для него сделали? - заинтересовался Робентроп.
- Известно что. - Мойщица смутилась. - Его списать хотели, а мы не дали. Поручились за него перед Гнусом.
- Давно ли у вас такие полномочия поручительские? Мойщица Настя вспыхнула:
- Вы, господин Ломота, большой человек, но нам с Макелой не начальник. У нас другое переподчинение. Нечего зря пугать.
- Пошли вон отсюда! Обе! - рявкнул Робентроп и затрясся, будто в конвульсии. - Буду я тут слушать ваши дерзости!
Мойщицы послушно потянулись из комнаты, Макела на пороге обернулась, игриво обронила:
- Вечером придешь, Толенька? Постельку стелить?
- Как получится, - ответил я неопределенно. Робентроп долго не мог успокоиться, бегал по комнате из угла в угол, жевал рукав. В конце концов достал из ящика стола плоскую стеклянную фляжку с яркой этикеткой, на которой был изображен череп с перекрещивающимися костями. Сделал два крупных глотка из горлышка. Желтый лик прояснился. Мне не предложил, хотя я надеялся. Уж больно череп заманчивый. Запыхтел, развалясь на стуле.
- Какие все-таки твари! Вот она, вечная проблема низшего звена. При любом режиме одинаковая. И ведь ничего не поделаешь: без них не обойтись. Кому-то надо делать черную работу. Но каковы амбиции! Каков гонор! Вам доводилось слышать подобное, сэр?
- Что именно? - Я действительно не понимал причину его раздражения.
- Как что? У них другое переподчинение! Надо же ляпнуть. Да мне пальцем достаточно шевельнуть, чтобы их перебросили в анальный сектор. Со всеми вытекающими последствиями, понимаете?
- Не совсем.
- Ну и не надо понимать. - Он немного остыл, задышал ровнее. Еще отхлебнул из фляжки. - Ладно, будем считать, факт изнасилования установлен. Так?
- Получается, так.
- Какой сделаем вывод? Не отвечайте, вывод напрашивается сам собой. Полагаю, хирургическое вмешательство нам не повредит. Такая легенькая, необременительная кастрация под местным наркозом. Чик - и никаких хлопот. Или есть возражения?
- Кастрация - меня? - уточнил я.
- Не меня же, сэр. Все мои проблемы в этом ключе давно позади. Я прежде, помнится, тоже безумствовал... Впрочем, если вас устраивает положение наложника у похотливых тварей, то пожалуйста. С операцией можно повременить. Больше того, вы, сэр, идеально подходите для индивидуальной программы: "Размножение интеллигента в неволе". Правда, ее курирует барон Голощекин, с ним не так просто столковаться.
- А сейчас по какой программе я прохожу? Наставник погладил макушку, окатил меня неприязненным взглядом:
- Еще бы спросили, какое нынче столетие... Естественно, по общей. По ликвидной. Оптовые, так сказать, поставки.
- Оптовые поставки - чего?
- Как чего? Протоплазмы, разумеется. В качестве клонированной рабочей силы. По долгосрочному контракту. Сэр, не прикидывайтесь идиотом. У вас экзамен на носу.
Я знал, что моя настырность выведет Ломоту из терпения, но не мог удержаться. Мне катастрофически не хватало информации, которая дала бы шанс вырваться из жутковатого аттракциона. Я накапливал ее по крохам, мучительно борясь с воздействием препаратов, увлекающих в иную, виртуальную реальность. Физически ощущал, что еще немого и в мозгу щелкнет какой то клапан, привычные цепoчки связей разорвутся и я радостно приму правила игры, кoторую они навязывают. Самое ужасное, что открывающaяся бездна меня манила, казалось, там, внизу, спасение, точно так же, вероятно, отчаявшегося, потерявшего веру в себя человека бесенок подталкивает сигануть с крыши.
- Зиновий Зиновьевич, не сердитесь, пожалуйста, но было бы легче ориентироваться, если бы знать конечный результат.
- Какой результат?
- То есть куда меня готовят, с какой целью... По прежней специальности, извиняюсь, я некоторым образом ученый, привык все раскладывать по полочкам: куда, сколько, зачем, почем. Иначе боюсь вас подвести как наставника.
- Пошел вон! - распорядился Робентроп, картинно указав на дверь.
Ничего другого я не ожидал и начал пятиться задом, униженно кланяясь и бормоча извинения, но Робентроп передумал, грозно рыкнул:
- Стой! Замри! Вы что же, сэр, хотите сказать, что ничего не знаете о своем предназначении? Координатор вас не посвятил?
- В том-то и дело. Абсолютно ничего.
- Тут какое-то упущение. Хорошо, разберусь... Что у вас дальше по распорядку?
- Кажется, прогулка.
- Не должно казаться, надо твердо знать. К Макеле пойдешь?
- Может быть, попозже к вечеру.
- Помни, завтра экзамен.
- Помню, спасибо.
По просторному хосписному парку прохаживались, нагуливали аппетит здешние обитатели. Поодиночке и парами, но все с задумчивым, отрешенным видом. Одна группа, человек десять, как обычно по утрам, собравшись в кружок, играла в волейбол. Среди них выделялся рослый, спортивного вида мужчина, который то и дело с мясницким криком "Кхе-ех!" подпрыгивал и "врубал кола". Остальные перекидывались вяло, словно отбывали трудовую повинность. Игра производила довольно странное и тревожное впечатление, потому что мяча у них не было. Точно так же не было ракеток и шарика у двух игроков за теннисным столом, что не мешало им азартно гасить и даже, кажется, вести счет. К натянутому вдоль двухметрового забора тросу были пристегнуты три здоровенных сторожевых кавказских овчарки, мимо которых и мышь не проскочит. Возле сторожевой будки у ворот курили двое охранников с автоматами, тут и там на скамейках расположились санитары, зорко наблюдающие за пациентами, но даже несмотря на эти досадные штрихи, утренний парк, с серебристыми елями и укромными беседками, выглядел уютно и умиротворенно.
В первые дни я пытался установить контакт с кем-нибудь из аборигенов, но попытка окончилась так, же, как и знакомство с певицей Зыкиной. Короткие бессмысленные ответы, пустые глаза, заторможенность реакций. Видимо, большинство из них дошли до какой-то переходной кондиции, которой я еще не достиг. От пациентов хосписа мало чем отличался и обслуживающий персонал. В общении все они, от санитаров до наставников, были строго функциональны, и выудить у них что-либо полезное было практически невозможно.
В одной из увитых диким виноградом беседок я увидел человека, которого искал. Это был знаменитый, известный всему миру писатель-диссидент Олег Яковлевич Курицын. Я познакомился с ним в первый же день и быстро убедился, что он не принадлежит ни к персоналу, ни к пациентам. Невероятно, но так. По сравнению с тем, как он выглядел на воле, он разве что помолодел лет на десять, но в сущности остался таким же, каким его привыкли видеть многочисленные почитатели на экране телевизора: тот же аскетический овал лица, высокий лоб, бородка клинышком, густой нимб волос - и неугомонная, ищущая мысль в каждом слове и жесте. Великий гуманист и страстотерпец сперва отнесся ко мне с недоверием, но, почувствовав благодарного слушателя, увлекся, и битый час с жаром растолковывал свои идеи о переустройстве России, о необходимости земского самоуправления и так далее - короче, заново пересказывал мысли, известные по его публичным выступлениям.
Меня интересовало совсем другое, но в тот раз я не успел ничего выяснить: беседу прервал гонг на обед. Опаздывать было нельзя: это грозило лишением сладкого и дополнительным уколом. Услышав унылый звук гонга, писатель гневно вскинул брови:
- Видите, батенька, как будто мы не в России... Колокол должен гудеть, вечевой колокол!
На сегодня я поставил целью узнать от Курицына как можно больше о том, что здесь происходит и есть ли надежда вырваться отсюда. Несколько остужало мой энтузиазм подозрение, что Курицын, возможно, на самом деле вовсе не Курицын, а некий фантом, материализованный, допустим для какого-то очередного психологического теста.
Сидя в беседке в гордом одиночестве, знаменитый мыслитель был занят тем, что тупым пластмассовым ножичком обстругивал березовый колышек. Увидев меня, обрадовался:
- Прошу, батенька, прошу... Намедни мы, кажется, не договорили... Простите, запамятовал, как вас звать-величать?
Я заново представился, хотя писатель и не утруждался запомнить, и скромно опустился на краешек скамьи. Насколько я понимал этого человека, он чрезвычайно самолюбив и не потерпит ни малейшей фамильярности. Но главное, не дать ему усесться на любимого конька. Если заведет волынку о переустройстве России, опять прокукует до обеда.
- Итак, многоуважаемый... э-э... Виктор Анатольевич, значит, интересуетесь социальными проблемами?
Подозрение укрепилось: при знакомстве я ни словом не упомянул о своей профессии. Да он и не предоставил мне такой возможности.
- Какое там интересуюсь... Каюсь, при проклятом режиме имел звание доктора каких-то наук, но ведь по вашей же теории все это было чистым надувательством.
- Не совсем улавливаю мысль?
- Звания, награды, почести - все это мишура на фоне тотальной лжи и свирепого идеологического гнета. Стыдно теперь вспоминать.
Не попал, не угодил: мыслитель сурово насупился. - Каша у вас в голове, батенька, сударик мой. Поверхностно усваиваете уроки жизни. Лжа, как ржа, разъедает душу, это верно, но отрекаться от исторического прошлого негоже. Как бы вместе с одежей кожу не содрать. Читали мои оборванные крики?
- Не довелось, простите великодушно.
- То-то и оно. Наш интеллигент удивительно нелюбопытен и умственно хил. Ему у простого мужика поучиться бы. Мишура, говорите? Нет, батенька, копать надобно глубже и ширше. Коли судить с вашей точки зрения, россиянин семьдесят лет прожил в мираже и обмане, а это не совсем так. Напомню презанятнейший эпизод из истории красное нашествия. Было это, дай Бог память, восемнадцатого марта одна тыща девятнадцатого года. Аккурат перед заключением Вестсальского соглашения...
- Ой! - выдохнул я и согнулся до пола, будто срыгнул.
- Что с вами? - озаботился писатель. - Рублик обронили?
- Не обращайте внимания, Олег Яковлевич. Чего-то за завтраком проглотил. Пожадничал. Пятый день не могу привыкнуть к здешней пище. На чем, интересно, они кашу варят? Подозреваю, на тавоте.
- Зачем же... - скупо улыбнулся мыслитель. - Постным маслицем заправляют. Бывает, и сливками. Кушать можно. Иной вопрос, что у вас, батенька, сударик мой, возможно, особая диета, как у подготавливаемого к перевоплощению.
- Вот! - Я обрадовался, что так удачно свернул начавшуюся лекцию. - Сам чувствую - диета особая. А вы, Олег Яковлевич, давно здесь лечитесь?
- Не лечусь, сударик мой, работаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53