А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Особенно, если тот свояк директора.
— Мне все равно, — раздраженно ответил Кишо. — Я специалист, и руки у меня золотые. Да я по два цветных телевизора в день чинить буду и стану зарабатывать побольше твоего дяди.
Сашо прекрасно знал — это была чистая правда. Не нужны ему будут ни вывеска, ни разрешение. Даже налогов можно не платить. Каждый клиент изо всех сил будет стараться прикрыть его собственной грудью — легко ли найти техника по цветным телевизорам? А этот — снимешь трубочку и, пожалте, — он тут! Любезный, воспитанный, анекдотик расскажет, даже в бридж или покер компанию может составить. Да его на руках будут носить, в Государственный совет петицию подадут, если с ним что случится.
— И все же университет есть университет, — нехотя возразил он. — Не хлебом единым…
Кишо сердито отшвырнул ложку, лицо его побагровело — то ли от перца, то ли от злости.
— Слушай ты, глупец! Ты согласился бы всю жизнь сидеть на ассистентской зарплате?
— Почему всю жизнь?
— Вот и я спрашиваю: почему?.. Что я — недоучка, глуп, бездарен? Почему каждый может меня топтать?
На этом их разговор и кончился. Кишо вернулся в «Луна-парк» взглянуть на свои владения, Сашо отправился домой. Там никого не было — тем лучше. Но зато центральное отопление почему-то оказалось выключенным. Вечная история — в мае шпарило как ненормальное, видно, наработалось и за ноябрь. Сашо задернул шторы, укрылся двумя одеялами. Через полминуты он уже крепко слал, как человек с абсолютно чистой совестью.
Когда он наконец проснулся, в комнате было холодно и сумрачно. Невозможно было понять — утро сейчас или вечер. Он чувствовал себя совершенно опустошенным, какая-то печаль, неприятное ощущение бессмысленности всего происходящего сжимало сердце. Сашо огорченно зевнул, рассеянно почесал между лопатками и включил телевизор. Засветился белый экран, и, когда изображение выплыло из небытия, он с изумлением увидел показанную крупным планом голову Донки. Она выглядела как обычно, только незнакомая прическа с длинными локонами делала ее похожей на какого-нибудь средневекового лорд-мэра. И говорила она отчетливо, старательно, не терпящим возражения тоном. Когда камера отдалилась, он увидел жюри — видимо, показывали какую-нибудь телевизионную викторину. Судьи, как один, подняли руки с пятерками. А когда показали большое табло, Сашо убедился, что Донка по всем показателям идет на первом месте. Еще бы ей не быть первой — среди прочей мелюзги она казалась особенно высокой и внушительной, ни дать ни взять какая-нибудь черногорская княгиня. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, и смотрела она прямо ему в глаза, словно хотела сказать: «Смотри, болван, не одна Криста есть на белом свете!» Сашо вздохнул и выключил телевизор,
Все в том же кислом настроении он поплелся на кухню. Матери дома не было — наверное, демонстрировала соседкам свои пропахшие нафталином туалеты. Холодильник тоже был пуст, да и с чего ему быть полным, он-то ничего не приносит в дом. Мать неплохо питалась у дяди, вполне могла обходиться без ужина. Он снова вздохнул — разве это жизнь! Ни денег, ни службы, ни еды, ни подружки. Даже с любовницей поссорился. Что делать? Может, пропить последние левы? Или сходить все-таки в «Варшаву» — вдруг она одумалась, эта дурочка.
Через полчаса он уже сидел в «Варшаве» с высоким бокалом сиропа и весело скалил зубы. Напротив сидела Криста в самом лучшем расположении духа.
3
Наутро в окно кабинета он увидел безнадежно серый, без единого светлого лучика день. Улицы тоже были пустынны, только какой-то человек в мятой широкополой шляпе шагал, погруженный по пояс в редкий туман и, казалось, собирался нырнуть в него, как в бассейн. И все же академик не испытывал никакого уныния. Если и было что неприятное, так это чувство вины, да, вины, и не перед кем-нибудь, а перед этим мальчишкой-племянником. Все, что он вчера ему наговорил…
— Михаил! — окликнула его из другой комнаты сестра.
— Что тебе? — промычал он под нос.
— Иди завтракать!
Что-то тираническое стало появляться в ее голосе, какие-то еще неокрепшие повелительные нотки, которые, хотя и отдаленно, напоминали ему голос отца. Этот властный урумовский голос все еще жил в нем, вернее в его воспоминаниях и, как он считал, больше нигде. Он очень бы поразился, если б узнал, что отцовские интонации звучат иногда и в его голосе, острые и холодные, как лезвие. Сам себя он считал кротким и терпеливым человеком, хотя и не лишенным чувства собственного достоинства. Чувствуя себя именно таким, он поплелся на кухню, но в холле его остановила сестра.
— Шлепанцы! — сказала она строго.
При жене он всегда ходил по дому в ботинках, а когда оставался один в кабинете — просто в носках. Академик вздохнул и покорно вернулся назад. Вот уже два-три месяца его сестра как одержимая драила красноватый буковый паркет, злилась, что не может довести его до полного блеска, но сдаваться все-таки не хотела. Чтобы сохранить пол в возможно более приличном виде, она купила брату шлепанцы, а для себя нашла где-то войлочные тапки, настолько разношенные и неудобные, что ходила она в них, как гусыня. Вскоре академик уже сидел за своим кофе и поджаренными ломтиками хлеба с маслинами и маргарином, до которых сестра снисходительно его допустила. «…Все, что мальчик вчера сказал, — чистая правда! — думал он. — Парень на редкость толковый, ничего не скажешь. Разве можно сравнить с ним кого-нибудь из своих ближайших сотрудников? Нет, разумеется!»
— Ученый, называется, — сказала сестра. — Не видишь даже, что ешь.
— Это неважно, — промычал он.
— Важно!.. Посмотри, на кого ты стал похож. Святой!
Будь она точнее, то сказала бы, что он похож на святого-малярика. Все последние месяцы глаза его горели лихорадочным блеском, но она не понимала, что это не говорит ни о голодании, ни о болезни. В ее брате вдруг вспыхнул какой-то новый огонь, таинственный и непонятный ему самому.
Через полчаса он уже шагал к институту, прижав к губам носовой платок. Туман слегка рассеялся, и сейчас его клочья висели на голых ветвях деревьев, грязные и серые, как мокрое бедняцкое белье. Все равно, лучше поменьше ездить в машине, кроме, может быть, самых важных и спешных случаев. Движение, движение — это все. Это даже больше, чем цели, которые умирают, как только их достигнешь. Но насколько еще заряжена движением его собственная человеческая машина? Да, надо как-то устроить парня. А если ему так уж важны принципы, так ведь и тут есть выход. Он возьмет Сашо к себе, а потом подаст в отставку. Судя по его первым шагам, Сашо лучше него сумеет повести работу.
Дойдя до Полиграфического комбината, академик с досадой спохватился, что придется идти назад. Вот уже год, как его институт переехал в новое здание, а он, словно старый цирковой конь, все еще продолжает кружить вокруг старого манежа. Академик никак не мог привыкнуть к этому новому зданию с его линолеумом и гулкими стенами, с этими проклятыми стонущими лифтами, которые так часто застревают между этажами. Ему не нравился даже его кабинет, хотя он и был довольно просторным. В старом, массивном, словно крепость, здании окна были узкими и неудобными, с огромными чугунными шпингалетами и укрепленными замазкой стеклами. Но из этих окон в его кабинет целых три десятилетия врывались ветви большущего старого вяза, которые каждую осень приходилось обрезать. А какие чарующие там были весны! Солнечный свет, процеженный сквозь листву, заполнял кабинет сквозным зеленоватым сиянием, словно дно речного омута. И какие-то птицы по утрам распевали в этих ветвях — невидимые и сладкоголосые — с ранней весны до позднего лета. Время от времени они выпархивали из листвы — желтенькие, сизые, пестрые, — но какие из них поют, никто не знал. Иногда академик спрашивал какого-нибудь доцента, старшего или младшего научного сотрудника: «Скажите, ради бога, что это за пичуга, которая так неутомимо поет для нас?» А те только пожимали плечами и удивленно смотрели на него — никакого пения они не слышали. Наконец это стало его раздражать — ну и биологи, не могут распознать самой простой птицы. Однажды ему пришло в голову спросить уборщицу. Та секунду прислушивалась и сказала:
— Дрозд.
— Ну конечно же! — обрадовался академик. — Конечно, дрозд. Покажи-ка мне его.
Но только через четверть часа ему удалось разглядеть притаившегося в листве маленького певца. А теперь вместо вяза из его окна виднелся какой-то ржавый башенный кран, протянувший свои длинный клюв к верхнему этажу строящегося дома. Кран напоминал огромного аиста, который вот-вот склюнет кого-нибудь из этих человечьих кузнечиков, прыгающих по стройке в своих желтых пластмассовых касках.
К его приходу в кабинете уже были приготовлены газеты и несколько научных бюллетеней. Но, опять охваченный сомнениями, он просмотрел их бегло и невнимательно. Сразу вызвать Скорчева или немного собраться с мыслями? С годами он все чаще ловил себя на том, что старается отложить неприятные дела — на час, на день, на два — пока не забудет. Нет, на этот раз надо решать немедленно, а то еще передумает.
— Это ты, Скорчев? Зайди, пожалуйста, ко мне, если можешь.
— Да, конечно. Отчет захватить?
— Какой отчет?
— Как какой? За квартал.
— Хорошо, принеси, — нехотя ответил академик.
Вскоре заместитель уже сидел перед ним в неудобном кресле, обитом искусственной кожей, которая, бог весть почему, пахла мышатиной. Этот запах сначала угнетал и раздражал академика, потом он привык и перестал его замечать. Но другие, особенно случайные посетители, беспокоились, осторожно втягивали воздух ноздрями, незаметно оглядывались. Это всегда веселило Урумова, который, как все пожилые люди, терпеть не мог гостей — и званых и незваных.
Только Скорчев был, наверное, лишен всякого обоняния и спокойно сидел на своем месте. Он был абсолютно лыс, а лицом напоминал серую резиновую куклу, слегка потертую на выступающих местах. Урумов все не мог отделаться от неприятной и навязчивой мысли, что если этому человеку надавить на голову, то раздастся звук старого автомобильного клаксона.
— Скорчев, у нас есть свободное штатное место ассистента?
Он прекрасно знал, что есть, и все же с нетерпением ждал ответа.
— У нас две свободных штатных единицы, товарищ Урумов.
— Чудесно! — сказал академик. — У меня есть очень серьезная кандидатура.
— Не имею ничего против, товарищ Урумов.
— Я тоже, — еле заметно улыбнулся академик. — Тут есть только одно маленькое неудобство — это мой племянник.
— Мне кажется, я его знаю, — ответил Скорчев, но на его резиновом лице не отразилось ничего — ни протеста, ни согласия. Он сидел все так же свободно, только ноги его, чуть кривые, словно ветви могучего дерева, беспокойно шевельнулись.
— Он закончил в этом году университет лучшим на курсе. И дипломная работа у него отличная, я просмотрел ее очень внимательно.
«Два обмана за одну минуту! Так оно и бывает, стоит только ступить на наклонную плоскость», — подумал он.
Наступило короткое, неловкое молчание.
— И все же я бы вам не советовал это делать, товарищ Урумов, — сдержанно заметил Скорчев.
Странно, но, услышав этот ответ, Урумов вдруг почувствовал облегчение.
— Почему, Скорчев? — спросил он спокойно.
— Разговоры пойдут, товарищ Урумов… А вы всегда были человеком с безупречной репутацией.
— Ну, наверное, с не столь уж безупречной, если ее так легко подмочить. Но дело не в этом. Скажите, Скорчев, положа руку на сердце, имею я право закрыть дорогу талантливому молодому человеку только потому, что он имеет несчастье быть моим племянником?
— Я вас прекрасно понимаю. И все же, может быть, разумнее подыскать ему какое-то другое место. Например, в университете… Я могу этим заняться.
— Но он интересуется именно нашими проблемами. И, в частности, моими опытами. Я уже стар, Скорчев, вряд ли я продержусь еще долго. Должен же я кому-то передать свое дело?
— Ваше дело… — начал Скорчев.
Внезапно Урумову пришел в голову отчаянный ход.
— Вы читали мою статью в «Просторах»?
— Разумеется, — ответил Скорчев.
Урумов совсем уже собрался было сказать: «Так вот, это статья не моя. В сущности, она написана моим племянником». Но слова замерли у него на губах. В голосе Скорчева академику почудилось нечто такое, что заставило его внимательно взглянуть на своего заместителя.
— И каково ваше мнение?
Урумов затаил дыхание, опасаясь спугнуть собеседника. От смущения резиновое лицо Скорчева стало совсем бескровным, как целлулоидное.
— Я прочел ее очень внимательно, — проговорил наконец Скорчев. — И я скажу вам прямо… Не знаю, поймете ли вы меня… У меня как-то не возникло желания проникнуть поглубже в ее суть.
— Почему?
Академик почувствовал, что голос у него прозвучал очень строго, правда, всего одной нотой строже, чем ему бы хотелось. Ни в коем случае нельзя спугнуть заместителя!
— Я понимаю, это не научный труд, — нехотя продолжал Скорчев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов