К тому же утром выяснилось, что перед самым восходом ожеребилась кобыла, а это выбросило в окружающий воздух такую густую волну пряных, плотских запахов, что было бы неудивительно, если бы слуги обнаружили где-либо вблизи ограды когтистые следы ягуара.
Это соображение высказал за утренним кофе дон Диего, не покидавший ранчо на протяжении последних трех или даже четырех суток. Дон Росендо сперва опасался столь близкого соседства сеньора де ла Вега с Касильдой, но, приглядевшись к сестре, заметил в ней странную перемену. В первую очередь, в одежде: Касильда стала одеваться подчеркнуто женственно. Кроме того, изменился ее тон: теперь сестра как бы смирилась со своей подчиненностью, что едва приметно выражалось в ее готовности согласиться с мнением мужчин еще прежде, чем это мнение высказывалось. Такая позиция со стороны производила на дона Росендо впечатление, будто дон Диего и Касильда, не сговариваясь, инстинктивно, составили некое подобие дуэта, где девушка добровольно взяла на себя исполнение второй партии. При этом в разговоре их голоса звучали так согласно, так перекликались, переплетались между собой вне всякой связи с произносимыми при этом словами, что дон Росендо порой ощущал даже что-то вроде неловкости: ему казалось, что его уши слышат нечто такое, что для них отнюдь не предназначено.
Голоса словно пели, встречаясь друг с другом, и даже не слишком чувствительный к музыкальным звукам дон Росендо слышал в них некие новые, неизвестные ему модуляции, говорящие о том, что между их обладателями все давно решено, а для таких формальностей, как официальное обращение к брату как главе семьи, венчание и прочие хлопотливые церемонии, просто не наступило подходящее время. И тем не менее дон Росендо каждое утро выходил к столу с беспокойной мыслью о том, что он скажет, если дон Диего, пользуясь опозданием Касильды, вдруг обратится к нему с такими простыми и в то же время ко многому обязывающими словами: «Дон Росендо, мои чувства по отношению к вашей сестре дошли до такого предела, что я обращаюсь к вам, как к старшему брату…» И так далее. Что-нибудь про то, что у него, дона Диего, есть основания надеяться на взаимность, про общие тяготы и интересы, про дружбу, которую только укрепят завязавшиеся родственные узы, и прочее в том же роде. Тем более что после главного признания все остальное будет произноситься так, машинально, лишь бы занять время, которое потребуется дону Росендо, чтобы ответить просителю в соответствии с тем, как он, дон Росендо, относится к его предложению.
«Элементарная вежливость требует начать ответ с того, что для меня это неожиданность и большая честь, — размышлял про себя дон Росендо, сидя на веранде перед чистым прибором и прислушиваясь к шагам на галерее. — Все это, разумеется, вранье, особенно насчет неожиданности, но везде есть свои правила, и дон Манеко точно так же станет говорить со мной, если я явлюсь просить руки его свояченицы…»
За этими размышлениями хозяина ранчо застал дон Диего, легкими шагами приблизившийся к столу и плавно опустившийся в неглубокое плетеное кресло напротив дона Росендо. Молодые люди обменялись утренними приветствиями, а затем дон Диего вдруг спросил, как прошла ночь, не слышал ли дон Росендо каких-либо подозрительных звуков? Дон Росендо немного подумал, а затем отрицательно покачал головой, как бы вынуждая собеседника поделиться основаниями своих опасений. Он полагал, что дон Диего начнет говорить что-то о рычании Бальтазара, о протяжных, словно человеческих, стонах жеребившейся кобылы, о сперва грубой, а затем умиротворенной ругани конюхов, принимавших жеребенка, но собеседник нетерпеливым жестом как бы отбросил в сторону эти мелкие бытовые подробности и, в упор взглянув на дона Росендо, коротко спросил:
— Тилькуате?..
— Что Тилькуате? — подскочил от неожиданности дон Росендо.
— Нам снятся одинаковые сны, — улыбнулся дон Диего. — Я видел, как старик предлагал вам продать его за десять тысяч песо.
— Это большие деньги, — уклонился дон Росендо от прямого ответа.
— А для него так и вообще немыслимые, — сказал дон Диего. — И за что?.. За то, чтобы вытянуть из него, где и как он прикончил этого мерзавца Роке? Как вы думаете, если бы Тилькуате при всех пырнул его ножом в кабаке и тут же смылся, газетка стала бы поднимать такой шум?
— Полагаю, что нет, — сказал дон Росендо. — Мало ли негодяев — как, впрочем, и порядочных людей — гибнет в поножовщине и перестрелках.
— Отсюда вывод: кого-то не меньше, чем нас с вами, интересуют два обстоятельства, наилучшим образом определяющих положение того или иного события в исторической картине мира, — подхватил дон Диего, — время и место!
— Но десять тысяч песо — это очень большие деньги, — повторил дон Росендо.
— Значит, кто-то рассчитывает получить стократ, — заявил дон Диего. — И этот кто-то уже действует, причем не первый день. Нанятые им руки рыли ловчие ямы и ставили самострелы на тропе, ведущей к идольскому капищу, они же вырвали сердце у несчастного бедолаги, с тем чтобы натравить падре, а следом за ним и прочий народ на ни в чем не повинных индейцев, эти же руки чуть не убили вас, благородный сеньор, нанеся на седло вашего жеребца какое-то смертоносное снадобье, — вам мало? Нужны еще какие-то доказательства того, что ваше существование приводит в ярость некоего могущественного, но пока еще неуловимого врага?
— Я, кажется, догадываюсь, кого имеет в виду дон Диего, — раздался негромкий голос Касильды.
Собеседники настолько увлеклись разговором, что не заметили, как девушка появилась в дверях, ведущих из холла на оплетенную виноградом галерею.
— Кого? — быстро спросил дон Росендо, обращаясь к дону Диего.
— Иметь в виду еще не значит иметь неопровержимые доказательства, — спокойно возразил тот. — Наш враг, при всем своем могуществе, достаточно хитер, чтобы не действовать в открытую…
— Трусливый негодяй! — с жаром воскликнул дон Росендо. — Скажите имя, и я найду способ заставить его выйти к барьеру! Если у него, разумеется, есть какие-то представления о чести!..
— Вы хотите прослыть бретером? — усмехнулся дон Диего. — Мало вам обвинений в связи с пресловутым, как сказано в нашей газетке, Зорро, в том, что ваш слуга Тилькуате коварно прикончил Роке, в безбожии, о котором в своих проповедях твердит падре, вспоминая, как вы протестовали против разрушения капища, — всего этого вполне достаточно, чтобы упрятать вас за решетку еще до того, как почтовый голубь или конный секундант доставят картель вашему противнику!
— Что же делать? Ждать шерифа с понятыми?.. С постановлением об аресте, с наручниками? — Дон Росендо вскочил с места и стал быстрыми твердыми шагами мерить скрипучие половицы галереи.
— Надо выманить зверя из логова, — спокойно сказал дон Диего.
— Каким способом? — Дон Росендо остановился и посмотрел на собеседника. — Вы же сами так упорно твердите о его хитрости и коварстве!
— Вы играете в покер? — ответил дон Диего вопросом на вопрос.
— Да, как и во все прочие карточные игры, — недоуменно пожал плечами дон Росендо.
— Что вы делаете, когда блефуете и хотите, чтобы ваш противник открыл свои карты?
— Увеличиваю ставку.
— Так вот и здесь придется пойти ва-банк! — усмехнулся дон Диего.
— И что у нас на кону? — спросил дон Росендо.
— Клад Монтесумы.
Дон Росендо так давно ждал этих слов, что почти не выразил удивления, когда они наконец были произнесены. Теперь оставалось лишь определить правила предстоящей игры и прикинуть возможное количество участников. И здесь, разумеется, главную роль взял на себя дон Диего. План был чрезвычайно прост, но его практическое исполнение требовало, чтобы в состав небольшого отряда, которому не сегодня-завтра надлежало выступить из ворот ранчо, непременно вошел старик Тилькуате. Мало того, индеец должен был стать основной «приманкой», потому что только так соглядатаи дона Манеко — дон Диего без колебаний назвал его имя, раскрыв тем самым «секрет Полишинеля» всей этой интриги, — могли смело донести своему хозяину о предполагаемой конечной цели их маленькой экспедиции. О том, что головорезы дона Манеко не успеют собраться и выступить следом, не было и речи: путь к водопаду — дон Росендо в ходе сборов успел рассказать свой «сон» — пролегал по границе обширных владений сеньора Уриарте, где незаметно сесть путникам на «хвост» для его приспешников не составляло особого труда. В том, что окрестности ранчо наводнены тайными соглядатаями, его обитатели также ничуть не сомневались; то мелькал на вершине холма одинокий всадник, то бродяга стучал в ворота и гнусавым голосом просил подать ему что-нибудь Христа ради, то являлся наниматься на работу тощий и оборванный до последней степени пеон — частота подобных визитов наводила на вполне определенные мысли.
Но участники похода и не собирались делать из своего предприятия никакого секрета, напротив, слуги по приказу дона Росендо проделывали во дворе ранчо все то, что вполне можно было сделать и не столь открыто: седлали и проверяли подпруги вьючных лошадей, развешивали на жердях кожаные мешки, выбивали из них пыль, зашивали прорехи длинными стальными иглами — короче, всячески показывали, что хозяева готовятся к перевозке большой партии неизвестного груза по местности, где не пройдет повозка. А когда в разгар этих приготовлений в ворота постучался очередной бесприютный странник, его не то что не погнали прочь, а, напротив, пригласили во двор, усадили за покрытый скатертью сундук и пару часов поили и потчевали так, что к концу трапезы бедняга едва смог застегнуть ветхий ремень на отвисшем чуть не до колен животе. Его задача осложнялась еще и тем, что действовать приходилось одной рукой: вторая рука бродяги постоянно находилась за пазухой его ветхой, сопревшей от бессменной носки дерюги, оборванные полы которой он и пытался затолкать под распущенный в середине трапезы ремень. От помощи бродяга отказывался категорически, но едва он вышел за ворота, как припавшая к дырке от выпавшего сучка Хачита почти тут же изобразила своими полными смуглыми руками взмахи птичьих крыльев, что могло означать лишь то, что мнимый скиталец выпустил из-за пазухи почтового голубя.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал дон Диего при виде этого жеста. — Удочка заброшена, скоро начнется клев!
Глава 3
Ждать и в самом деле пришлось недолго. Едва маленький отряд во главе с Тилькуате переправился через небольшую, почти пересохшую речушку и лошади, сбивая подковы, стали карабкаться по каменистому склону речной долины, как в глаза дону Росендо брызнул солнечный зайчик от скрытой где-то между валунами зрительной трубы. Зайчик, разумеется, тут же пропал, но, глянув в ту сторону, откуда он блеснул, молодой человек заметил, как над верхушкой камня мелькнул и тут же исчез верх сомбреро. Он хотел было поделиться своими наблюдениями с ехавшим впереди доном Диего, но тот жестом дал понять, что тоже не обошел вниманием это происшествие и что оно как раз и является прологом к той схватке, которая разыграется, как только преследователи поймут, что отряд дона Росендо достиг своей цели.
При этом дона Росендо поражала беспечность его компаньона: их отряд вместе с Тилькуате состоял всего из четырех человек, и устоять таким числом против наверняка превосходящих сил противника можно было лишь в том случае, если место схватки давало обороняющейся стороне какие-то очевидные преимущества. К тому же короткую цепочку всадников замыкали всего две вьючные лошади, а «клад Монтесумы», по отрывочным фразам Тилькуате, требовал для своего вывоза чуть ли не целого каравана.
Но дона Диего, казалось, совершенно не беспокоили эти, по его же выражению, «неувязочки»; он не только не принимал никаких мер предосторожности, но даже напротив, как будто поддразнивал преследователей. Он то отставал, то съезжал так далеко с тропы, что дон Росендо и Касильда начинали всерьез беспокоиться о его безопасности. Один Тилькуате был совершенно невозмутим; со стороны даже могло показаться, что старик просто дремлет, покачиваясь в седле, а его мул выбирает дорогу по неким тайным, известным одному ему приметам.
С того полуночного разговора в спальне дона Росендо старый индеец больше не сказал своему сеньору ни слова. И теперь, глядя на его сутулую спину, на прямые черные волосы, схваченные вокруг головы кожаным ремешком, дон Росендо порой сомневался в том, что та беседа действительно была, а не пригрезилась ему. В то же время, когда он наутро передал ее содержание дону Диего, тот лишь кивнул головой и сказал: «Теперь можно собираться, Черная Змея поведет нас…» Но ни во время сборов, ни после того, как отряд покинул пределы ранчо, Тилькуате ничем не выдавал своей главной роли в затеянном предприятии; казалось даже, что старый индеец вообще не имеет никакого отношения к происходящему и тащится во главе отряда лишь потому, что его мулу предоставили почетное право первым вытаптывать перебегающие тропу колючки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Это соображение высказал за утренним кофе дон Диего, не покидавший ранчо на протяжении последних трех или даже четырех суток. Дон Росендо сперва опасался столь близкого соседства сеньора де ла Вега с Касильдой, но, приглядевшись к сестре, заметил в ней странную перемену. В первую очередь, в одежде: Касильда стала одеваться подчеркнуто женственно. Кроме того, изменился ее тон: теперь сестра как бы смирилась со своей подчиненностью, что едва приметно выражалось в ее готовности согласиться с мнением мужчин еще прежде, чем это мнение высказывалось. Такая позиция со стороны производила на дона Росендо впечатление, будто дон Диего и Касильда, не сговариваясь, инстинктивно, составили некое подобие дуэта, где девушка добровольно взяла на себя исполнение второй партии. При этом в разговоре их голоса звучали так согласно, так перекликались, переплетались между собой вне всякой связи с произносимыми при этом словами, что дон Росендо порой ощущал даже что-то вроде неловкости: ему казалось, что его уши слышат нечто такое, что для них отнюдь не предназначено.
Голоса словно пели, встречаясь друг с другом, и даже не слишком чувствительный к музыкальным звукам дон Росендо слышал в них некие новые, неизвестные ему модуляции, говорящие о том, что между их обладателями все давно решено, а для таких формальностей, как официальное обращение к брату как главе семьи, венчание и прочие хлопотливые церемонии, просто не наступило подходящее время. И тем не менее дон Росендо каждое утро выходил к столу с беспокойной мыслью о том, что он скажет, если дон Диего, пользуясь опозданием Касильды, вдруг обратится к нему с такими простыми и в то же время ко многому обязывающими словами: «Дон Росендо, мои чувства по отношению к вашей сестре дошли до такого предела, что я обращаюсь к вам, как к старшему брату…» И так далее. Что-нибудь про то, что у него, дона Диего, есть основания надеяться на взаимность, про общие тяготы и интересы, про дружбу, которую только укрепят завязавшиеся родственные узы, и прочее в том же роде. Тем более что после главного признания все остальное будет произноситься так, машинально, лишь бы занять время, которое потребуется дону Росендо, чтобы ответить просителю в соответствии с тем, как он, дон Росендо, относится к его предложению.
«Элементарная вежливость требует начать ответ с того, что для меня это неожиданность и большая честь, — размышлял про себя дон Росендо, сидя на веранде перед чистым прибором и прислушиваясь к шагам на галерее. — Все это, разумеется, вранье, особенно насчет неожиданности, но везде есть свои правила, и дон Манеко точно так же станет говорить со мной, если я явлюсь просить руки его свояченицы…»
За этими размышлениями хозяина ранчо застал дон Диего, легкими шагами приблизившийся к столу и плавно опустившийся в неглубокое плетеное кресло напротив дона Росендо. Молодые люди обменялись утренними приветствиями, а затем дон Диего вдруг спросил, как прошла ночь, не слышал ли дон Росендо каких-либо подозрительных звуков? Дон Росендо немного подумал, а затем отрицательно покачал головой, как бы вынуждая собеседника поделиться основаниями своих опасений. Он полагал, что дон Диего начнет говорить что-то о рычании Бальтазара, о протяжных, словно человеческих, стонах жеребившейся кобылы, о сперва грубой, а затем умиротворенной ругани конюхов, принимавших жеребенка, но собеседник нетерпеливым жестом как бы отбросил в сторону эти мелкие бытовые подробности и, в упор взглянув на дона Росендо, коротко спросил:
— Тилькуате?..
— Что Тилькуате? — подскочил от неожиданности дон Росендо.
— Нам снятся одинаковые сны, — улыбнулся дон Диего. — Я видел, как старик предлагал вам продать его за десять тысяч песо.
— Это большие деньги, — уклонился дон Росендо от прямого ответа.
— А для него так и вообще немыслимые, — сказал дон Диего. — И за что?.. За то, чтобы вытянуть из него, где и как он прикончил этого мерзавца Роке? Как вы думаете, если бы Тилькуате при всех пырнул его ножом в кабаке и тут же смылся, газетка стала бы поднимать такой шум?
— Полагаю, что нет, — сказал дон Росендо. — Мало ли негодяев — как, впрочем, и порядочных людей — гибнет в поножовщине и перестрелках.
— Отсюда вывод: кого-то не меньше, чем нас с вами, интересуют два обстоятельства, наилучшим образом определяющих положение того или иного события в исторической картине мира, — подхватил дон Диего, — время и место!
— Но десять тысяч песо — это очень большие деньги, — повторил дон Росендо.
— Значит, кто-то рассчитывает получить стократ, — заявил дон Диего. — И этот кто-то уже действует, причем не первый день. Нанятые им руки рыли ловчие ямы и ставили самострелы на тропе, ведущей к идольскому капищу, они же вырвали сердце у несчастного бедолаги, с тем чтобы натравить падре, а следом за ним и прочий народ на ни в чем не повинных индейцев, эти же руки чуть не убили вас, благородный сеньор, нанеся на седло вашего жеребца какое-то смертоносное снадобье, — вам мало? Нужны еще какие-то доказательства того, что ваше существование приводит в ярость некоего могущественного, но пока еще неуловимого врага?
— Я, кажется, догадываюсь, кого имеет в виду дон Диего, — раздался негромкий голос Касильды.
Собеседники настолько увлеклись разговором, что не заметили, как девушка появилась в дверях, ведущих из холла на оплетенную виноградом галерею.
— Кого? — быстро спросил дон Росендо, обращаясь к дону Диего.
— Иметь в виду еще не значит иметь неопровержимые доказательства, — спокойно возразил тот. — Наш враг, при всем своем могуществе, достаточно хитер, чтобы не действовать в открытую…
— Трусливый негодяй! — с жаром воскликнул дон Росендо. — Скажите имя, и я найду способ заставить его выйти к барьеру! Если у него, разумеется, есть какие-то представления о чести!..
— Вы хотите прослыть бретером? — усмехнулся дон Диего. — Мало вам обвинений в связи с пресловутым, как сказано в нашей газетке, Зорро, в том, что ваш слуга Тилькуате коварно прикончил Роке, в безбожии, о котором в своих проповедях твердит падре, вспоминая, как вы протестовали против разрушения капища, — всего этого вполне достаточно, чтобы упрятать вас за решетку еще до того, как почтовый голубь или конный секундант доставят картель вашему противнику!
— Что же делать? Ждать шерифа с понятыми?.. С постановлением об аресте, с наручниками? — Дон Росендо вскочил с места и стал быстрыми твердыми шагами мерить скрипучие половицы галереи.
— Надо выманить зверя из логова, — спокойно сказал дон Диего.
— Каким способом? — Дон Росендо остановился и посмотрел на собеседника. — Вы же сами так упорно твердите о его хитрости и коварстве!
— Вы играете в покер? — ответил дон Диего вопросом на вопрос.
— Да, как и во все прочие карточные игры, — недоуменно пожал плечами дон Росендо.
— Что вы делаете, когда блефуете и хотите, чтобы ваш противник открыл свои карты?
— Увеличиваю ставку.
— Так вот и здесь придется пойти ва-банк! — усмехнулся дон Диего.
— И что у нас на кону? — спросил дон Росендо.
— Клад Монтесумы.
Дон Росендо так давно ждал этих слов, что почти не выразил удивления, когда они наконец были произнесены. Теперь оставалось лишь определить правила предстоящей игры и прикинуть возможное количество участников. И здесь, разумеется, главную роль взял на себя дон Диего. План был чрезвычайно прост, но его практическое исполнение требовало, чтобы в состав небольшого отряда, которому не сегодня-завтра надлежало выступить из ворот ранчо, непременно вошел старик Тилькуате. Мало того, индеец должен был стать основной «приманкой», потому что только так соглядатаи дона Манеко — дон Диего без колебаний назвал его имя, раскрыв тем самым «секрет Полишинеля» всей этой интриги, — могли смело донести своему хозяину о предполагаемой конечной цели их маленькой экспедиции. О том, что головорезы дона Манеко не успеют собраться и выступить следом, не было и речи: путь к водопаду — дон Росендо в ходе сборов успел рассказать свой «сон» — пролегал по границе обширных владений сеньора Уриарте, где незаметно сесть путникам на «хвост» для его приспешников не составляло особого труда. В том, что окрестности ранчо наводнены тайными соглядатаями, его обитатели также ничуть не сомневались; то мелькал на вершине холма одинокий всадник, то бродяга стучал в ворота и гнусавым голосом просил подать ему что-нибудь Христа ради, то являлся наниматься на работу тощий и оборванный до последней степени пеон — частота подобных визитов наводила на вполне определенные мысли.
Но участники похода и не собирались делать из своего предприятия никакого секрета, напротив, слуги по приказу дона Росендо проделывали во дворе ранчо все то, что вполне можно было сделать и не столь открыто: седлали и проверяли подпруги вьючных лошадей, развешивали на жердях кожаные мешки, выбивали из них пыль, зашивали прорехи длинными стальными иглами — короче, всячески показывали, что хозяева готовятся к перевозке большой партии неизвестного груза по местности, где не пройдет повозка. А когда в разгар этих приготовлений в ворота постучался очередной бесприютный странник, его не то что не погнали прочь, а, напротив, пригласили во двор, усадили за покрытый скатертью сундук и пару часов поили и потчевали так, что к концу трапезы бедняга едва смог застегнуть ветхий ремень на отвисшем чуть не до колен животе. Его задача осложнялась еще и тем, что действовать приходилось одной рукой: вторая рука бродяги постоянно находилась за пазухой его ветхой, сопревшей от бессменной носки дерюги, оборванные полы которой он и пытался затолкать под распущенный в середине трапезы ремень. От помощи бродяга отказывался категорически, но едва он вышел за ворота, как припавшая к дырке от выпавшего сучка Хачита почти тут же изобразила своими полными смуглыми руками взмахи птичьих крыльев, что могло означать лишь то, что мнимый скиталец выпустил из-за пазухи почтового голубя.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал дон Диего при виде этого жеста. — Удочка заброшена, скоро начнется клев!
Глава 3
Ждать и в самом деле пришлось недолго. Едва маленький отряд во главе с Тилькуате переправился через небольшую, почти пересохшую речушку и лошади, сбивая подковы, стали карабкаться по каменистому склону речной долины, как в глаза дону Росендо брызнул солнечный зайчик от скрытой где-то между валунами зрительной трубы. Зайчик, разумеется, тут же пропал, но, глянув в ту сторону, откуда он блеснул, молодой человек заметил, как над верхушкой камня мелькнул и тут же исчез верх сомбреро. Он хотел было поделиться своими наблюдениями с ехавшим впереди доном Диего, но тот жестом дал понять, что тоже не обошел вниманием это происшествие и что оно как раз и является прологом к той схватке, которая разыграется, как только преследователи поймут, что отряд дона Росендо достиг своей цели.
При этом дона Росендо поражала беспечность его компаньона: их отряд вместе с Тилькуате состоял всего из четырех человек, и устоять таким числом против наверняка превосходящих сил противника можно было лишь в том случае, если место схватки давало обороняющейся стороне какие-то очевидные преимущества. К тому же короткую цепочку всадников замыкали всего две вьючные лошади, а «клад Монтесумы», по отрывочным фразам Тилькуате, требовал для своего вывоза чуть ли не целого каравана.
Но дона Диего, казалось, совершенно не беспокоили эти, по его же выражению, «неувязочки»; он не только не принимал никаких мер предосторожности, но даже напротив, как будто поддразнивал преследователей. Он то отставал, то съезжал так далеко с тропы, что дон Росендо и Касильда начинали всерьез беспокоиться о его безопасности. Один Тилькуате был совершенно невозмутим; со стороны даже могло показаться, что старик просто дремлет, покачиваясь в седле, а его мул выбирает дорогу по неким тайным, известным одному ему приметам.
С того полуночного разговора в спальне дона Росендо старый индеец больше не сказал своему сеньору ни слова. И теперь, глядя на его сутулую спину, на прямые черные волосы, схваченные вокруг головы кожаным ремешком, дон Росендо порой сомневался в том, что та беседа действительно была, а не пригрезилась ему. В то же время, когда он наутро передал ее содержание дону Диего, тот лишь кивнул головой и сказал: «Теперь можно собираться, Черная Змея поведет нас…» Но ни во время сборов, ни после того, как отряд покинул пределы ранчо, Тилькуате ничем не выдавал своей главной роли в затеянном предприятии; казалось даже, что старый индеец вообще не имеет никакого отношения к происходящему и тащится во главе отряда лишь потому, что его мулу предоставили почетное право первым вытаптывать перебегающие тропу колючки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47