Я уложил не того индейца, который собирался стрелять, а другого.
Мы помчались, и я не преувеличиваю: действительно помчались как бешеные. Здесь не было ничего, что могло нас задержать, больше всего на свете мне хотелось уйти как можно дальше от этого места.
Я здорово разозлил индейцев, подстрелив одного из них, и теперь им позарез нужен был мой скальп, но Монтана любил ютов не больше моего. Он прижал уши, вытянул хвост и стелился по земле, как перепуганный заяц.
Моя следующая пуля прошла мимо, потому что конь мчался так быстро, будто что-то забыл в Санта-Фе, и у меня почти не было шансов попасть в цель. Индейцы, стреляя на ходу, рванули за мной, и я понял, что, если не предприму что-нибудь решительное, мне конец, поэтому развернул коня и напал на ближайшего преследователя. Он вырвался вперед ярдов на пятьдесят, я стрелял три или четыре раза и уложил его лошадь.
Я видел, как моя пуля выбила пыль на боку лошади, она грохнулась, перебросив седока через голову. Он упал в траву, и промчавшись мимо него, я на полном скаку для верности всадил в него еще пару пуль.
Минуту или две индейцы сталкивались друг с другом, меняя направление. За это время я уже перескочил через маленький ручеек и был в открытой прерии.
До нашего лагеря было около десяти миль, но я не собирался вести индейцев к своим друзьям.
В критический момент я увидел небольшую выемку на вершине невысокого холма.
Чуть замедлив галоп, мы с Монтаной скользнули в ложбинку, я выпрыгнул из седла, уперся в грудь коня, ухватив его за ногу, и только хотел повалить его на землю, как он сам, словно зная, что от него требуется, лег и перевалился на бок. Похоже, Монтана был выученный конь — ведь индейцы не-персе используют аппалузу как боевую лошадь.
Встав на колено и вытянув другую ногу перед собой, я тщательно навел мушку на грудь первого юта и плавно нажал на спуск.
Сперва мне показалось, что я промахнулся, потому что индеец продолжал скакать, но затем его конь развернулся и сбросил мертвого седока на траву. На боку коня расплылось яркое пятно крови.
Утро было теплым и тихим. Похлопав Монтану по крупу, я сказал:
— Отдыхай спокойно, малыш, мы выкарабкаемся.
Ни за что нельзя было подумать, что секунду назад здесь стреляли и убивали. Неожиданно все стихло. Склон холма опустел, индейцы спрыгнули с коней и исчезли в траве быстрее молнии. Лежа на вершине, понимая, что каждое мгновение может стать последним, я наслаждался горячим солнышком, греющим мне спину, запахом пожухлой коричневой травы и пыли.
Трое ютов лежали мертвыми, оставалось шестеро. Шесть к одному — большое преимущество, однако если у человека достаточно выдержки и он по натуре боец, численный перевес не означает выигрыша. Главное, нельзя теряться и полагаться на удачу в драке. Все, что необходимо для победы, нужно делать самому.
У меня была полная фляга с водой, немного вяленого мяса в седельных сумках и много свежего мяса, достаточно патронов.
Индейцы попытаются напасть сзади. Противоположный склон ложбины скрывал гребень, находящийся всего в паре футов от меня, поэтому я вытащил девятидюймовый охотничий нож такой острый, что им можно было бриться, и с бешеной скоростью начал окапываться на краю ложбины.
Чтобы выкопать себе укрытие на гребне, откуда можно было бы обозревать окрестности, ушло несколько минут, и выглянул я как раз вовремя. По склону, пригнувшись, бегом поднимались четверо ютов. Первый выстрел в цель не попал — я слишком торопился. Они залегли. Там, где только что бежали индейцы, лишь ветер шевелил траву.
Теперь они будут ползти, подбираясь все ближе и ближе. Я рискнул вскочить, заметил ползущего индейца, выстрелил и опять упал в ложбину. Пули прошили воздух там, где я стоял мгновение назад. Повторить такой трюк нельзя: индейцы к нему будут готовы.
Высоко в небе зависли перистые облака. Повернувшись, я заполз в укрытие и вовремя. Вверх по склону поднимался индеец, надо подпустить его поближе, пора сократить численное преимущество противника. Я положил винтовку на гребень и расстегнул ремешок, удерживающий револьвер в кобуре, на случай, если вдруг придется стрелять с небольшого расстояния или они кинутся все сразу. Поднимающийся по склону индеец достигнет ложбины при следующей перебежке.
Кого-то из них я ранил, но убил, скорее всего, только одного. Я привык подсчитывать скальпы лишь тогда, когда они были у меня в руках.
Медленно тянулись минуты, по щекам и шее стекал пот. Я чувствовал запах собственного тела и нагревшейся на солнце пыли. В небе кружил орел. От пота и грязи чесалась кожа, а когда на Монтану сел большой овод, мой шлепок громко прозвучал в нагретой солнцем тишине.
Люди на Востоке могут назвать это приключением. Однако одно дело читать о приключениях, сидя в кресле со стаканом пива в руке, и совсем другое — лежать, уткнувшись в горячую пыль, в то время как к тебе подкрадываются четверо или пятеро индейцев с единственным намерением во что бы то ни стало тебя прикончить.
Ярдах в пятнадцати ниже по склону в траву прыгнул кузнечик и вдруг тут же выпрыгнул обратно. Это предупреждение. Подняв винтовку, я приготовился выстрелить в то самое место, но решил оглянуться. И в этот момент из травы, как чертенок из табакерки, выскочил индеец.
Я оказался прав — он поднялся как раз там, откуда выпрыгнул кузнечик. Мушка винтовки была у него на груди, и я нажал на спуск. Индеец упал.
Позади в сухой траве послышался шорох. Перевалившись на спину, я выхватил револьвер и дважды выстрелил, прежде чем почувствовал удар пули. Юты исчезли, я снова остался один. Левое плечо онемело, одежда стала пропитываться кровью.
Убравшись подальше от гребня, ощущая тошнотворную слабость, я прижал к ране платок. Пуля прошла насквозь, и левая сторона куртки уже намокла от крови. Я разорвал платок и заткнул дыру от пули с обеих сторон, понимая, что теперь мое дело худо.
Моргая от жары и головокружения, я перезарядил винтовку и револьвер. Затем вынул пробку из фляги и прополоскал рот. Вода была теплой и солоноватой.
В голове тяжело стучало, чтобы перевести взгляд, требовалось сделать усилие. Запах пота и высохшей травы стал сильнее, небо над головой пожелтело и стало горячим как расплавленная бронза. Где-то неизмеримо высоко появился стервятник.
Внезапно мне до смерти надоели запахи, надоела жара, надоел кружащий надо мной терпеливый стервятник, знающий, что рано или поздно умирает каждый. Если стервятник вообще может быть терпеливым…
Я подполз К краю ложбины и оглядел равнину, над которой танцевал раскаленный воздух. Я попытался сглотнуть, но не смог. Прохладные холмы Теннеси показались мне очень далекими…
В бреду я увидел мать, сидящую в старом кресле-качалке, Оррина, поднимающегося к дому с ведром самой холодной и чистой воды в мире.
Лежа в пыльной яме на разогретом солнцем холме в Колорадо, с дырой от пули в левом плече, и ютами, готовящимися закончить свое дело, я неожиданно вспомнил какой сегодня день.
Прошел час… А может быть больше? Прошел по меньшей мере час после последней атаки ютов. Как и стервятникам, теперь им было нужно одно — время, а что значит время для индейца?
Сегодня мой день рождения… Мне исполнилось девятнадцать лет.
Глава 8
Следующий глоток воды я сделал, когда от высоких сосен уже потянулись длинные пальцы теней. Дважды я смачивал губы своему коню, который становился все нетерпеливее и удерживать его на земле становилось не просто.
Мне нельзя было вздремнуть или хоть на минуту закрыть глаза, потому что я знал, индейцы до сих пор ждали своего шанса, возможно догадываясь о моем ранении. Дико болело плечо. Бежать я не решился, поскольку понимал, что далеко мне не уйти — ведь Монтана слишком долго пролежал на земле и быстро скакать не сможет.
И в этот момент я увидел, что по склону поднимаются мои друзья. Они как ни в чем не бывало подъехали прямо к ложбине и, усмехаясь, остановились у гребня. Как же я обрадовался, увидев их!
— Вы поспели как раз к чаю, — сказал я, — двигайте стулья поближе. Я поставил чайник, он вот-вот закипит.
— У него температура, — сказал Том Санди, — или он просто сошел с ума.
— Жара, — согласился Оррин. — Поглядите, как Тай окопался, можно подумать, он оборонялся от индейцев.
— Ему что-то привиделось, — добавил Раунтри, — в прерии такое часто случается.
— Если один из вас слезет с лошади, я его хорошенько отделаю, — заявил я, — и при этом одной рукой. Где вы были? Сидели в тенечке и спокойно рассказывали друг другу байки?
— Он спрашивает, где мы были, — воскликнул Том Санди. — Он сидит в ямке и мечтает, а мы, дураки, до седьмого пота надрываемся на работе.
Первым перестал паясничать Раунтри. Он осмотрел местность вокруг ложбины и, когда подъехал обратно, сказал:
— Похоже, ты принимал гостей. Судя по крови на траве, удалось подстрелить как минимум двух.
— Можешь проехать по моим следам, — я чувствовал себя отвратительно, как ребенок, которого дразнят взрослые. — Если я не выбил пять из девяти ютов, ставлю вам всем выпить.
— Когда мы здесь появились, бежали только трое, — согласился Санди.
Ухватившись за луку, я уселся в седло. Впервые с тех пор, как увидел индейцев, я мог рассчитывать по крайней мере на один день жизни.
Следующие три дня меня оставляли в лагере готовить еду — обычное дело для ковбоя на перегоне стада или гуртовке, если он не может работать, как все остальные. Кэп, который умел делать все, прочистил мою рану древком стрелы с намотанной на ней тряпкой, смоченной виски. Если думаете, что мне это доставило удовольствие, попробуйте на себе. Потом Кэп сделал примочку из разных трав.
На пятый день я опять был в седле, но на Сата не садился, решив, что в моем состоянии это делать рановато. Поэтому чуть не загнал Серого и Бака, а закончил работу на Монтане, который постепенно становился настоящим ковбойским конем.
Вокруг была первозданная земля. Мы прочесывали овраги и сгоняли скот в наскоро сооруженный кораль. Можете не сомневаться, работа эта тяжелая, пыльная и изматывающая. Частенько попадался скот с клеймом — когда-то бежавший с перегонов или угнанный индейцами.
— Может стоит на этот раз попробовать продать скот в Абилине? — предложил я. — Там дадут лучшую цену. В Санта-Фе нам просто повезло.
Мы погнали стадо в семьсот голов, а с таким количеством коров могут управиться четверо, если будут работать как проклятые при условии, что им еще и повезет.
Как и в первый раз мы не спешили, по дороге пасли наших коров, чтобы к продаже они нагуляли жир. В тупиковом каньоне росла хорошая трава, воды там тоже хватало и наше стадо спокойно отъедалось и отдыхало на солнышке.
После долгого перегона мы остановились на ночь. Через некоторое время ко мне подошел Оррин.
— Мне бы хотелось, Тайрел, чтобы вы с Лаурой получше относились друг к другу.
— Главное, чтобы она нравилась тебе. Я не смогу относиться к ней иначе, что-то в ней мне кажется фальшивым. По-моему, Оррин, ты на всю жизнь останешься для нее вторым — первым будет отец.
— Неправда, — возразил он, но не слишком убедительно.
Через некоторое время мы снова заговорили.
— Мама не становится моложе, — сказал он, — а ведь прошел уже год, как мы покинули дом.
Где-то вдалеке койот беседовал со звездами, больше не слышалось ни звука.
— Если мы продадим это стадо, у нас будет столько денег, сколько не доводилось иметь ни одному Сэкетту. Купим землю и построим собственное ранчо. А потом нужно учиться. Особенно тебе, Оррин. Ты мог бы сделать себе имя в политике.
Пару минут Оррин не отвечал, мысли его бродили где-то далеко-далеко по завтрашней тропе.
— Я и сам об этом думал, — сказал он наконец.
— Ты умеешь говорить с людьми, а значит, можешь стать губернатором.
— У меня не хватает образования.
— Дэвид Крокетт дошел до конгресса. Эндрю Джонсона учила читать и писать его жена. По-моему, и мы сможем выучиться. Черт возьми, если уж юнцы изучают науку, то мы и подавно сможем. А тебе надо заняться правом: язык у тебя подвешен как у настоящего валлийца.
Мы миновали Додж и прибыли в Абилин. Этот городок разросся, салуны стояли один на другом, все были открыты двадцать четыре часа в сутки и битком набиты людьми. Вокруг города повсюду паслись техасские стада.
— Мы приехали не туда, куда следовало, — хмуро заметил Кэп. — Надо было продать скот в Додже.
Мы собрали стадо поплотнее и увидели, что к нам направляются четверо всадников. Двое из них были похожи на покупателей, а двое — на бандитов. С первыми двумя — Чарли Инглишем и Розй Розенбаумом разговаривал Оррин. Розенбаум был толстым человеком с добрыми голубыми глазами, и по тому, как он поглядывал на наш скот, я понял, что он знает толк в коровах.
— Сколько у вас голов? — спросил он Оррина.
— Прошлым вечером было семьсот сорок, — ответил Оррин. — Мы хотим побыстрее продать его.
Двое других оценивающе рассматривали нас и наше стадо.
— Еще бы вам не хотелось, — заявил один из них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27