А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

По внешнему виду и по скромности, с которою он уселся в уголке столовой, в старике было трудно угадать одного из величайших авторитетов атомной физики, каким ещё недавно считала Блэкборна вся Западная Европа, — до тех пор, пока он в день окончания войны не отказался вести дальнейшую работу над атомной бомбой. Он заявил себя решительным сторонником запрещения этого оружия и потребовал использования энергии распада атомного ядра исключительно для мирных, созидательных целей человечества. И тогда, как по волшебству, старый учёный из величайшего авторитета быстро превратился в «старого чудака, выжившего из ума и одержимого фантазиями, смахивающими на сказки для детей». Так писалось тогда об ещё полном сил и творческой энергии физике, мысли которого не сошлись с планами его хозяев.
Изгнанный из своей лаборатории, вынужденный покинуть Англию, лишённый материальной поддержки для проведения опытов, старик в смятении скитался по северной Европе. Он не верил в реальность случившегося и не понимал, что в мире, управляемом законами наживы и разбоя, не может найтись никого, кто материально поддержал бы его работы. Он долго странствовал, подавленный и растерянный, по привычке присаживаясь по утрам к письменному столу в номерах гостиниц и с досадою отбрасывая перо при воспоминании об утраченной лаборатории, о недостающих ему исполнительных помощниках и внимательных учениках, при мысли о том, что он превратился в нищего и бездомного старика, а все, представлявшееся ему прежде прочной собственностью, оказалось «мифом в кредит». Но самым страшным для него был чудовищный разлад с миром, ещё оставшимся его миром, со средой, ещё бывшей его средой. Неожиданным и потрясающим было для него открытие, что всю жизнь, оказывается, он работал не для создания жизненных благ и не для процветания человечества, а ради разрушения лучшего, что оно создавало веками упорного труда; работал для ниспровержения элементарных понятий свободы, демократии и человеческого достоинства, которые кто-то успел опутать ложью и низвести в бездну унижения.
И все это произошло, пока он, забыв о мире и людях, сидел в своей лаборатории и занимался «надсоциальной» наукой, ловко подсунутой ему Черчиллем ещё в самом начале войны. Подобно удару грома над головой, вдруг прозвучала истина, гласившая, что он вовсе и не хозяин своих мыслей, своих открытий, своих идей, а всего лишь жалкий наёмник заморских капиталистов, незаметно вползших в его творческий мир и незаметно повернувших все его устремления совсем в другую сторону, чем он когда-то мечтал. Мечты! Они разлетелись, как хрустальный замок от грубого удара жестоких дикарей, ни черта не понимающих ни в науке, ни в законах физики, ни в законах развития жизни и не способных ни на иоту приобщиться к его идеям. Эти дикари гнездились в пещерах лондонского Сити и нью-йоркской Уолл-стрит. Им не было дела до мечтаний старого физика. Им нужна была бомба. И вот все полетело к чорту… Он скитался, как неприкаянный, в поисках успокоения, не зная, где его искать, и нашёл его, наконец, во Франкфуртском университете, в скромной роли профессора физики. И вовсе не случайно именно тут, во Франкфурте-на-Майне, где сплелись сейчас самые острые интересы бывших хозяев Блэкборна, его гидом оказался не кто иной, как агент британской секретной службы. Блэкборн не догадывался об этом, как не подозревал и того, что на всем его пути от Лондона до Копенгагена и от Копенгагена сюда, в сердце Тризонии, все его «случайные» дорожные знакомые были агентами Интеллидженс сервис, не выпускавшей его из виду ни на один день. Поэтому, когда Роу пригласил его «провести приятно вечер» с приятелями, старый физик, не подозревая ничего дурного, согласился.
Пока Блэкборн, не обращая ни на кого внимания, листал какую-то книгу, сидя в углу столовой, а остальные гости занимались коктейлями, Роу без стеснения бродил по комнатам франкфуртской квартиры Винера, поворачивая к себе лицом прислонённые к стенам многочисленные холсты и рассматривая их с бессмысленным вниманием пьяного.
Изредка он возвращался к общему столу, чтобы отхлебнуть глоток «Устрицы», приготовленной кем-нибудь из присутствующих. Ещё в самом начале вечера он с удивлением обнаружил, что не только отец Август Гаусс, но и все остальные гости, кроме Винера, знают способ приготовления этого коктейля, который он считал своей монополией.
Кажущееся увлечение трофеями Винера не мешало Роу улавливать каждое слово, произносимое за столом. Он видел, как, твёрдо и дробно стуча каблуками, в комнату вошёл седой старикашка. Винер представил гостя как своего старого друга, генерала фон Шверера, которому их друзья американцы любезно предоставили возможность прибыть сюда из Берлина так, что берлинские власти об этом и не знают. Роу услышал короткий диалог, произошедший между генералом и Паркером.
— Не узнаете? — с оттенком насмешки спросил Паркер.
Генерал несколько мгновений пристально рассматривал лицо американца, потом сделал быстрое отрицательное движение маленькой головой.
— А нашу последнюю встречу в салоне мадам Чан Кай-ши тоже забыли? — спросил Паркер и, увидев, как обиженно насупился генерал, расхохотался. — Значит, догадались, кому обязаны своим отъездом из Китая?
Блэкборн услышал фальцет Шверера, как иглою пронзающий жужжание других голосов. Гости были уже сильно навеселе и касались многого такого, что представляло интерес. Генерал сразу заговорил о войне. Старый физик, едва уловив характер разговора, понял, к каким приятелям Роу он попал, и хотел было уйти, но, подумав, решил остаться.
Шверер говорил, обиженно поджимая губы:
— Вы ставите вопрос на голову. Не учёные заставляли и будут заставлять нас бросать бомбы, а мы заставляем их выдумывать эти бомбы. Не тактика и стратегия превратились в орудия науки, а наука превратилась в их помощника.
— Но вы должны признать, дорогой мой Шверер, — фамильярно проговорил Винер, — что именно открытия и изобретения становятся основными элементами тактики. Скоро учёные дадут вам возможность уничтожать врага, не видя его.
— Я не сторонник мистера Винера, но на этот раз он прав, — сказал Роу. — Учёные с их лабораториями оттеснили генералов на второй план.
Генерал заносчиво вскинул было голову, но тут же совладал со своим раздражением против не в меру развязного победителя и, насколько мог спокойно, проговорил:
— Мышление господ цивильных профессоров так организовано, что они не знают, когда следует привести в действие их собственные изобретения.
— Этот момент никогда не определялся и военными, — сказал отец Август. Он сбросил пиджак, расстегнул манжеты и, закатав рукава, воскликнул: — Ну-ка, господа, позвольте вместо этой «Устрицы» приготовить вам кое-что по старому монашескому способу.
Даже Роу крякнул, задохнувшись от крепкой смеси, которую взболтал патер. Обязанности бармена перешли к Августу. Настроение быстро повышалось. Запылал даже острый нос Шверера, и на лоснящихся жёлтых щеках Винера появился лёгкий румянец. Он воспользовался первым случаем, чтобы вернуться к прежней теме.
— Все старые представления о факторах войны и победы, вроде искусства полководцев и мужества армии, дисциплины и сытной пищи, румяных щёк и крепких икр солдата, — все это отходит на задний план по сравнению с фактором оружия, стреляющего на тысячи километров.
Роу лукаво подмигнул:
— А вы не преувеличили насчёт выстрела на тысячу километров и прочего?
— Мы сможем произвести его не сегодня-завтра, если…
— Если?..
— …если получим инженера Шверера, — сказал Винер.
— Вы полагаете, — насмешливо спросил Блэкборн, — что один инженер может заменить миллион солдат?
Винеру хотелось изобразить на своём лице презрение, но вместо того черты его сделались попросту злыми, и непримиримая зависть прозвучала в его голосе, когда он сказал:
— Вам не понять!.. Мы говорим о Шверере, об Эгоне Шверере!
При этих словах генерал гордо выпятил грудь, как если бы речь шла не о сыне, навсегда потерянном для него. Генерал с нескрываемой неприязнью посмотрел на старого учёного, который, кажется, оспаривал гениальность его отпрыска Блэкборн действительно сказал:
— Неужели вы полагаете, что, будь этот ваш инженер хотя бы трижды гением, он сможет заменить народные массы, без участия которых вы не овладеете даже квадратным сантиметром чьей бы то ни было земли?
— Наши снаряды…
Блэкборн повелительным жестом остановил Винера:
— Даже миллионы снарядов остаются только снарядами. Не они воюют, а народ. Разве вы в этом ещё не убедились на опыте последней войны? Неужели вы не поняли, что воля народа побеждает любую технику, любые «снаряды».
— Не понимаю, что вы имеете в виду!
— Волю русского народа, поставившего на колени всю немецкую машину войны.
Винер пожал плечами и с гримасой проговорил:
— Мы говорим о науке и о войне, а вы занимаетесь агитацией.
Тогда, пренебрежительно махнув в сторону Винера рукою, с видом, говорившим «бесполезно спорить», Блэкборн снова опустил взгляд на закрытую было книгу.
— Значит, — спросил Роу Винера, — все дело в том, чтобы добыть для вас этого Эгона Шверера?
— Ну, конечно же! — воскликнул, оживляясь, Винер. — Эгон Шверер увёз с собою свои расчёты, очень важные расчёты! Это звено, которого нам теперь нехватает. Конечно, мы восстановим его и сами, но сколько времени нам на это нужно! Да, Шверер нам необходим с тем, что осталось в его голове. Дайте нам Шверера, и мы очень скоро сможем стрелять на три и на четыре тысячи километров. Генералы смогут побеждать, не выходя из своих вашингтонских кабинетов.
— Вот мы и договорились до полной чепухи! — с пьяной откровенностью воскликнул Роу, крепко стукнув стаканом по столу.
Шверер поморщился. Глаза Августа, критически наблюдавшего, как пьянеет Роу, сузились.
Винер насмешливо поднял бокал, чтобы чокнуться с Роу.
— Вам не кажется верным, — начал он, — что если ваши союзники поставили Японию на колени двумя бомбами образца сорок пятого года, то…
— Если вы не знакомы с действительным положением вещей, милейший доктор, то могу вам сказать, — ответил Роу: — в тот день, когда «Летающие крепости» ещё только начинялись атомной дрянью, Япония, ничего не зная об этом, уже подогнула ножки. Она уже намеревалась просить пощады. Так что бомбочки падали уже на её склонённую шею.
— Совершенно верно! — раздался из угла, где сидел Блэкборн, его уверенный голос. — К тому времени победа над Японией уже была решена на материке, где её армия была разгромлена русскими.
— Ну, это уж слишком! — сердито крикнул Винер. А Август Гаусс, чтобы перебить физика, протянул ему стакан с коктейлем:
— Попробуйте моего сочинения.
— Не пью, — сказал Блэкборн и книгою, как если бы брезговал прикоснуться к священнику, отвёл его руку и настойчиво продолжал: — Удар Советской Армии был решающим и там, в победе на востоке. Ни для кого из нас не было в этом сомнения уже тогда.
— Для кого это «нас»? — поднимаясь из-за стола, визгливо крикнул Шверер.
— Для огромного большинства людей в Европе и в Америке, для всех, кто не имел тогда представления об истинном смысле игры, ведшейся за спиною русских.
— Здесь нехватает только микрофона передатчика какой-нибудь коммунистической станции! — сказал Август.
Блэкборн усмехнулся:
— Не думаю, чтобы они пожелали транслировать такого старого осла, как я, но я бы от этого не отказался. Однако продолжаю свою мысль: в значении удара русских не было сомнений уже тогда, а теперь нет сомнений и в том, что истинным назначением атомных бомб, сброшенных на головы японцев, было устрашение русских. Мы уже тогда помышляли о том, чтобы, воздействуя на нервы русских, помешать им спокойно трудиться по окончании войны. Да, да, господа, я отдаю себе полный отчёт в том, что говорю: мы хотели испугать русских. — Презрительная усмешка искривила его губы, когда он оглядел присутствующих. — Мне очень стыдно: бомба, сброшенная на врагов, предназначалась нашим самым верным, самым бескорыстным союзникам — русским!
— Враньё! — проворчал Паркер, но так громко, что его могли слышать все, в том числе и сидящий в отдалении Блэкборн. И ещё громче повторил: — Враньё!
Но Блэкборн и ему ответил только пренебрежительной усмешкой.
— Выходит, что вы пошли в своих догадках дальше, чем сами русские, — стараясь попасть в иронический тон учёного, проговорил Август.
— Напрасно вы так думаете. Для всякого, кто следил за советской печатью и литературой, было ясно, что они разгадали наш замысел: устрашение и ещё раз устрашение! Игра на их нервах. Наша реклама сработала против нас. Правда оказалась совсем иною, чем мы её расписывали, и Сталин, на мой взгляд, совершенно справедливо сказал, что наши атомные бомбы могут устрашить только тех, чьи слабые нервы не соответствуют нашему суровому веку.
— Однако это не помешало Молотову тут же заявить, что русские сами намерены завести себе атомные бомбы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов