Не могу же я просто запрограммировать маршрут в автоматическом режиме… это была бы верная смерть.
Которая уже не нужна.
Мильям
«Передатчицы бывают нескольких видов. У кого к чему больше способностей. Одни могут принимать информацию на расстоянии, другие — транслировать, либо в направленную точку, либо широко, веером…»
— Попробуй еще раз.
— Нет. У меня нет сил.
— Юстаб…
— Ну хорошо, хорошо. Потом.
— Юстаб!
— Я сказала — попробую. Но я должна отдохнуть, ты это понимаешь? Или ты не останешься с отцом?!
— Нет, почему… Конечно, останусь.
И снова не скрипнула дверь, не хлопнул полог, не застучали, стихая книзу, шаги по ступенькам. Самым ощутимым, реальным проявлением ухода Юстаб был ее взгляд через плечо — тонким острием иглы для сшивания винных мехов. Мильям вздрогнула от безжалостного укола; сколько их еще придется вытерпеть? Может быть, и ни одного — все зависит от оставшегося времени. Если Юстаб не поспешит…
Она не поспешит. Тут уже ничего не поделать. Только ждать. Надеяться на «вдруг».
Мильям опустилась на кошму. Рядом с ним. Имеет ли для него теперь хоть малейшее значение, насколько она близко?
Его лицо уже снова обрело правильные очертания, только слегка загнулся книзу левый уголок рта, почти незаметный в бороде. Нос — чуть-чуть острее, чем… раньше. И лишняя, неестественная морщинка под левым глазом. Глаза безмятежно закрыты. Спокойные полумесяцы, опушенные до сих пор густыми и золотистыми, как свежевычесанная овечья шерсть на солнце, ресницами. Спишь?.. Спи. Матерь, как всегда, устроила все наимилосерднейшим образом. Конечно, тебе лучше спать, не зная, что ты наделал.
Исправить содеянное им — если еще можно хоть что-нибудь исправить — теперь это ее, Мильям, обязанность, которую не сбросишь с плеч. Непосильную, неподъемную, как ракушечная глыба… впрочем, некоторые северные женщины запросто удерживают их во время строительства одной рукой. Женщины.
Женщины великого Гау-Граза могут все — но за неисчислимые столетия ни одному мужчине не пришло в голову использовать их силу для войны. Поскольку это противоестественно, как зимний виноград или кипящие снега на горной вершине.
Но он это сделал. И ей не остается ничего другого, как только сделать то же самое.
«Передатчицы бывают нескольких видов…»
Когда-то — неужели совсем недавно? — соглашаясь стать устами Робни в Глобальном социуме, она заставила его поклясться, что Юстаб — никогда. Каким бы заманчивым ни казалось использовать ее. Самую могущественную волшебницу, с какой когда-либо вступали в союз древние силы великого Гау-Граза…
Робни сдержал слово. Это она, Мильям, сама превратила их дочь в передатчицу. Способную не только рассыпать веером по границе простейшие команды, которые каждый воин принимает то ли за собственную мысль, то ли за голос Могучего; не только связаться с другой, заведомо открытой на прием, — пусть через огромные расстояния глобальего мира; не только услышать из неимоверной дали чужой голос… Юстаб смогла гораздо большее. Невозможное. Никогда не постичь, каким образом она это смогла…
Юстаб убеждена, что говорила именно с той женщиной.
Та не до конца поверила ей; или же не поверила совсем. А потом закрылась — может быть, навсегда. Но Юстаб не может утверждать наверняка. Она вообще не стала бы утверждать ничего подобного, если б не глубокая и острая обида на нее, мать, порожденная неведением и непониманием.
Юстаб… Колючая и беззащитная — нет, не стальная игла, а скорее шип яркого и нежного цветка с прибрежного склона Южного хребта. Она попробует еще раз. Родство по крови и имени снова поможет им найти друг друга — пусть без малейшей точки опоры и ориентира. Узнать. Услышать голоса. Обменяться пусть короткими обрывками мыслей, сведений, намерений, планов. Договориться?..
Сонные тени под светлыми ресницами. Мильям наклонилась чуть ниже, ловя его дыхание, не более слышное, нежели звук, с каким пшеничный росток пробивает стенку зерна или разворачиваются листья из набухшей почки. Жизнь отличается от смерти не звуком. Одна Матерь точно знает, чем жизнь отличается от смерти; но говорить с Ней не подобает второй дочери в семье. Даже если попытаться — разве станет Матерь прислушиваться? И так должно быть. Да свершится неведомая воля Ее…
Однако существуют еще они, древние силы великого Гау-Граза. Более древние, чем сама жизнь. Почти такие же древние, как смерть.
Мильям выпрямилась.
Подняла руку; его лицо располосовалось в просветах между раскрытыми пальцами. Бессмысленно. Если не вышло у Юстаб, первой дочери в семье… невероятно сильной даже для первой дочери… выложившейся целиком, до полного изнеможения…
Заклинание. Знак исцеления. Зачем?..
Вот именно. Зачем?!
…Ей показалось, что его ресницы дрогнули. Даже не сами ресницы — голубоватые тени под ними, только что спокойные, как озеро Гюль-Баз, хранимое горными склонами от малейшего ветерка, — заколебались, пошли незаметной рябью подвижных морщинок… Наваждение? Игра света из-под колышущейся оконницы, дрожи ее собственных пальцев, движения воздуха от хлопнувшего, кажется, за спиной полога…
Она обернулась.
В дверном проеме стояла дочь. Тонкая фигурка, черная против света. На лице ничего не прочесть; только порывистое движение навстречу, уже без протеста, без вызова, без ощетинившихся шипов.
— Юстаб? У тебя получилось?!
Она сказала:
— Вот.
И отступила в сторону.
Юста
— Где он?!
Ворвавшись сюда после яркого солнца, я совершенно ослепла. Полумрак и низкий потолок — как они могут так жить? К нормальным блокам Глобального социума привыкаешь катастрофически быстро. А может, все дело в том, что здесь, на севере, гаугразские жилища лишены флера экзотичности, что этот город — доглобальная пародия на обычные человеческие города…
Женская фигура возникла из мглы мгновенно, словно загрузилась без единого сбоя личностная программа неизвестной специализации. Идентифицировать, то есть знакомиться, — некогда. Я обернулась к девочке:
— Где?!!
— Проходи, — сказала Юстаб. — Вот.
Я шагнула вперед, мимо женщины (его жена?), мимо девушки, — куда теперь? — да неужели можно заблудиться в этом тесном, как шлюзовый блок, доглобальном жилище… Что-то подвернулось под ноги; споткнулась, едва не потеряла равновесия. Щурясь, снова попыталась оглядеться по сторонам: глаза упрямо не желали привыкать к темноте. Никаких кроватей у них, конечно, нет, значит, он лежит прямо на полу, на кошме. Где?!!..
— Откройте же кто-нибудь это… оконницу!!!
Нервно усмехнулась; надо же, раскомандовалась, как в собственном доме. Впрочем, почему бы и нет, если это дом Роба? И какого черта они у себя на Гаугразе, имея в распоряжении так много настоящего солнца, прячутся, отгораживаются от него всеми этими оконницами и пологами? Идиотский менталитет идиотской страны, столетиями неизвестно зачем скрывавшей свою силу, чтобы потом враз оказаться в безвыходном положении. Какого…?!
Неожиданный, неконтролируемый поток раздражения и злости. Нет, наверное, страха. Что я все-таки опоздала. Я уже сто раз могла опоздать.
Снова споткнулась, взмахнула руками, выругалась сквозь зубы. Почему они молчат, не указывают, куда идти? Что там путается под ногами, в конце концов?
И наконец-то разглядела: край кошмы. На которой — да, лежал человек. Почти у моих ног.
Стремительно опустилась на корточки:
— Роб?..
В этот момент одна из них — то ли мать, то ли дочь — все-таки вышла из ступора и распахнула оконные створки. Солнечный свет оказался на удивление слабым, квелым косым лучиком в эконом-режиме. Не ударил по глазам, а деликатно и услужливо посветил туда, куда мне было нужно. Не зажмурилась, ни на мгновение не отвела взгляда. Рассмотрела.
На кошме, вытянувшись под узорчатым покрывалом, за край которого ныряла седая борода, лежал незнакомый старик. Совершенно незнакомый. Чужой. До паники, до моментального, как аварийное переключение режимов, осознания ошибки.
Чудовищной. Непоправимой. И вполне реальной, предсказуемой — да что там, иначе, в сущности, и быть не могло. Да как я вообще могла поверить, что голос юной передатчицы в моем мозгу и вправду принадлежит дочери Роба?! Как могла, опираясь только на эту веру и ни на что больше, затеять собственную игру, противопоставив ее Самому, моему единственному реальному союзнику… в чем угодно, только не в глупости. Несусветной глупости!!!
Ловушка, да?
А там, внизу, — Аська. Капсула готова к старту, достаточно нажать одну-единственную клавишу. Но как сделать, чтобы Аська поняла?!.
Женщина за моей спиной шагнула ближе; я развернулась ей навстречу с молниеносной реакцией животного змеи из местной же экосистемы. Свет от окна падал на лицо гаугразки. Красивая. Вроде бы примерно моего возраста, хотя нет, гаугразские женщины к этому времени уже сплошь старухи — а она такая красивая… И черные косы без единого седого волоска.
Женщина спросила:
— Ты — Юста Калан?
Всего лишь из-за бороды. Гебейная программа индивидуального старения почему-то в упор не учитывала варианта с бородой. Смешно.
Роб…
Все-таки абсолютно чужой седобородый старик; выглядит на сотню лет, а ведь ему всего пятьдесят с небольшим… Да он хотя бы жив? Нащупала под одеялом жесткую морщинистую руку, поискала пульс; не нашла. Допустим, это мало о чем говорит, я же не Диагност или хотя бы Медсестра — да, чуть не забыла, микрочип первой помощи на запястье! — и срочно доставить в клинику, пока не перейден порог реанимации… быстро!!! Оглянулась: они вообще думают мне помочь, его жена с дочерью? Или, может быть, он им совершенно безразличен?!.
Как и мне самой.
Замерла. Выпрямилась.
Каплями воды из горного источника протекали между пальцами секунды — возможно, последние для Роба, фатальные для Гауграза! — а я стояла в оцепенении, обрабатывая с натугой и по частям, будто слабенький персонал многоступенчатую программу, эту дикую мысль. Вот я и нашла его. Своего единственного брата. Которого искала всю жизнь. И это не вызывает у меня никаких чувств.
Роб. Попыталась пойти беспроигрышным путем: представить себе его — тогдашнего, молодого, безбашенного авантюриста, мой воплощенный идеал свободы. Не может же быть, чтоб я не помнила квадратные плечи, коричневое лицо, широкую улыбку, неистовую брань, запах мужского пота, артефактную подвеску с выпавшим камнем… И тот последний поход по ночной тропе, когда гебейщик Чомски рванул меня за шнур, обвязанный вокруг талии, а Ингар…
Ингар. Живое, щемящее чувство потери. А Роб… что ж, Роб, кажется, еще жив. Немедленно отнести его в капсулу и отправить с Аськой в Глобальный социум.
Все остальное — как-нибудь потом.
Повернулась к нему, сдернула покрывало со стариковского — да нет, все еще мощного и квадратноплечего тела. В нем не меньше девяноста килограммов; н-да. Как некстати, что здесь лестница… Что ж, если две гаугразки мне помогут, втроем мы, пожалуй, без проблем снесем его вниз. Еще надо будет снять с него артефактную одежду; ну, это, допустим, не так уж трудно, Аська справится. Затем доставит Роба в обычную городскую клинику, расскажет нашу легенду… Легенда, конечно, самое слабое место во всем плане. Впрочем, я и не рассчитываю, что возвращение пусть даже мертвого человека по имени Робни Калан в Глобальный социум пройдет без внимания ГБ. Но им понадобится время, чтобы разобраться и поверить. А когда вопрос все-таки вылезет нахально-острым шилом и звучно потребует решения, я уже вернусь. Может быть.
Глянула из-под низу на мать и дочь. Ближе к делу:
— Помогите! Я держу за голову, Юстаб за ноги, а вы…
Женщина, имя которой я так и забыла спросить, коротко кивнула и, подойдя, склонилась над ним. Мягко оттеснив меня, сама зашла с головы и взяла в ладони лицо; тонкие пальцы утонули в дремучем седом волосе. Пожалуйста, какая, собственно, разница. Я поискала глазами девочку: ну?..
Юстаб нигде не было.
Махнула рукой: в принципе можем обойтись и без нее. Примерилась к Робовым ногам, босым, но заскорузлым настолько, что кожа на пятках казалась подошвами артефактной обуви. Ногти, желтые и утолщенные, похоже, были поражены какой-то доглобальной болезнью… проглотила комок липкой гадливости. Ничего. Потом. Я привыкну. Я справлюсь.
И тут неизвестно откуда — прямо в мозгу? — прозвенел девичий голосок; точь-в-точь как тогда:
— Оставьте его.
Я поднатужилась, отрывая ноги брата от кошмы; тяжелый. Стоп, а его жена что, разве не помогает? Вскинула глаза: точно, чернокосая женщина уже не держала в ладонях бородатые щеки, она даже отступила на шаг!.. Не понимаю. Последовала заминка, в течение которой я припоминала наиболее сильные, действенные выражения на северном наречии…
И тут мне в лицо ударил порыв горячего ветра. Резкий и раскаленный, опаливший, кажется, ресницы и брови.
Слова вспомнились сами собой. Но уже не показались достаточно сильными.
И снова тонкий голосок:
— Оставьте его, слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Которая уже не нужна.
Мильям
«Передатчицы бывают нескольких видов. У кого к чему больше способностей. Одни могут принимать информацию на расстоянии, другие — транслировать, либо в направленную точку, либо широко, веером…»
— Попробуй еще раз.
— Нет. У меня нет сил.
— Юстаб…
— Ну хорошо, хорошо. Потом.
— Юстаб!
— Я сказала — попробую. Но я должна отдохнуть, ты это понимаешь? Или ты не останешься с отцом?!
— Нет, почему… Конечно, останусь.
И снова не скрипнула дверь, не хлопнул полог, не застучали, стихая книзу, шаги по ступенькам. Самым ощутимым, реальным проявлением ухода Юстаб был ее взгляд через плечо — тонким острием иглы для сшивания винных мехов. Мильям вздрогнула от безжалостного укола; сколько их еще придется вытерпеть? Может быть, и ни одного — все зависит от оставшегося времени. Если Юстаб не поспешит…
Она не поспешит. Тут уже ничего не поделать. Только ждать. Надеяться на «вдруг».
Мильям опустилась на кошму. Рядом с ним. Имеет ли для него теперь хоть малейшее значение, насколько она близко?
Его лицо уже снова обрело правильные очертания, только слегка загнулся книзу левый уголок рта, почти незаметный в бороде. Нос — чуть-чуть острее, чем… раньше. И лишняя, неестественная морщинка под левым глазом. Глаза безмятежно закрыты. Спокойные полумесяцы, опушенные до сих пор густыми и золотистыми, как свежевычесанная овечья шерсть на солнце, ресницами. Спишь?.. Спи. Матерь, как всегда, устроила все наимилосерднейшим образом. Конечно, тебе лучше спать, не зная, что ты наделал.
Исправить содеянное им — если еще можно хоть что-нибудь исправить — теперь это ее, Мильям, обязанность, которую не сбросишь с плеч. Непосильную, неподъемную, как ракушечная глыба… впрочем, некоторые северные женщины запросто удерживают их во время строительства одной рукой. Женщины.
Женщины великого Гау-Граза могут все — но за неисчислимые столетия ни одному мужчине не пришло в голову использовать их силу для войны. Поскольку это противоестественно, как зимний виноград или кипящие снега на горной вершине.
Но он это сделал. И ей не остается ничего другого, как только сделать то же самое.
«Передатчицы бывают нескольких видов…»
Когда-то — неужели совсем недавно? — соглашаясь стать устами Робни в Глобальном социуме, она заставила его поклясться, что Юстаб — никогда. Каким бы заманчивым ни казалось использовать ее. Самую могущественную волшебницу, с какой когда-либо вступали в союз древние силы великого Гау-Граза…
Робни сдержал слово. Это она, Мильям, сама превратила их дочь в передатчицу. Способную не только рассыпать веером по границе простейшие команды, которые каждый воин принимает то ли за собственную мысль, то ли за голос Могучего; не только связаться с другой, заведомо открытой на прием, — пусть через огромные расстояния глобальего мира; не только услышать из неимоверной дали чужой голос… Юстаб смогла гораздо большее. Невозможное. Никогда не постичь, каким образом она это смогла…
Юстаб убеждена, что говорила именно с той женщиной.
Та не до конца поверила ей; или же не поверила совсем. А потом закрылась — может быть, навсегда. Но Юстаб не может утверждать наверняка. Она вообще не стала бы утверждать ничего подобного, если б не глубокая и острая обида на нее, мать, порожденная неведением и непониманием.
Юстаб… Колючая и беззащитная — нет, не стальная игла, а скорее шип яркого и нежного цветка с прибрежного склона Южного хребта. Она попробует еще раз. Родство по крови и имени снова поможет им найти друг друга — пусть без малейшей точки опоры и ориентира. Узнать. Услышать голоса. Обменяться пусть короткими обрывками мыслей, сведений, намерений, планов. Договориться?..
Сонные тени под светлыми ресницами. Мильям наклонилась чуть ниже, ловя его дыхание, не более слышное, нежели звук, с каким пшеничный росток пробивает стенку зерна или разворачиваются листья из набухшей почки. Жизнь отличается от смерти не звуком. Одна Матерь точно знает, чем жизнь отличается от смерти; но говорить с Ней не подобает второй дочери в семье. Даже если попытаться — разве станет Матерь прислушиваться? И так должно быть. Да свершится неведомая воля Ее…
Однако существуют еще они, древние силы великого Гау-Граза. Более древние, чем сама жизнь. Почти такие же древние, как смерть.
Мильям выпрямилась.
Подняла руку; его лицо располосовалось в просветах между раскрытыми пальцами. Бессмысленно. Если не вышло у Юстаб, первой дочери в семье… невероятно сильной даже для первой дочери… выложившейся целиком, до полного изнеможения…
Заклинание. Знак исцеления. Зачем?..
Вот именно. Зачем?!
…Ей показалось, что его ресницы дрогнули. Даже не сами ресницы — голубоватые тени под ними, только что спокойные, как озеро Гюль-Баз, хранимое горными склонами от малейшего ветерка, — заколебались, пошли незаметной рябью подвижных морщинок… Наваждение? Игра света из-под колышущейся оконницы, дрожи ее собственных пальцев, движения воздуха от хлопнувшего, кажется, за спиной полога…
Она обернулась.
В дверном проеме стояла дочь. Тонкая фигурка, черная против света. На лице ничего не прочесть; только порывистое движение навстречу, уже без протеста, без вызова, без ощетинившихся шипов.
— Юстаб? У тебя получилось?!
Она сказала:
— Вот.
И отступила в сторону.
Юста
— Где он?!
Ворвавшись сюда после яркого солнца, я совершенно ослепла. Полумрак и низкий потолок — как они могут так жить? К нормальным блокам Глобального социума привыкаешь катастрофически быстро. А может, все дело в том, что здесь, на севере, гаугразские жилища лишены флера экзотичности, что этот город — доглобальная пародия на обычные человеческие города…
Женская фигура возникла из мглы мгновенно, словно загрузилась без единого сбоя личностная программа неизвестной специализации. Идентифицировать, то есть знакомиться, — некогда. Я обернулась к девочке:
— Где?!!
— Проходи, — сказала Юстаб. — Вот.
Я шагнула вперед, мимо женщины (его жена?), мимо девушки, — куда теперь? — да неужели можно заблудиться в этом тесном, как шлюзовый блок, доглобальном жилище… Что-то подвернулось под ноги; споткнулась, едва не потеряла равновесия. Щурясь, снова попыталась оглядеться по сторонам: глаза упрямо не желали привыкать к темноте. Никаких кроватей у них, конечно, нет, значит, он лежит прямо на полу, на кошме. Где?!!..
— Откройте же кто-нибудь это… оконницу!!!
Нервно усмехнулась; надо же, раскомандовалась, как в собственном доме. Впрочем, почему бы и нет, если это дом Роба? И какого черта они у себя на Гаугразе, имея в распоряжении так много настоящего солнца, прячутся, отгораживаются от него всеми этими оконницами и пологами? Идиотский менталитет идиотской страны, столетиями неизвестно зачем скрывавшей свою силу, чтобы потом враз оказаться в безвыходном положении. Какого…?!
Неожиданный, неконтролируемый поток раздражения и злости. Нет, наверное, страха. Что я все-таки опоздала. Я уже сто раз могла опоздать.
Снова споткнулась, взмахнула руками, выругалась сквозь зубы. Почему они молчат, не указывают, куда идти? Что там путается под ногами, в конце концов?
И наконец-то разглядела: край кошмы. На которой — да, лежал человек. Почти у моих ног.
Стремительно опустилась на корточки:
— Роб?..
В этот момент одна из них — то ли мать, то ли дочь — все-таки вышла из ступора и распахнула оконные створки. Солнечный свет оказался на удивление слабым, квелым косым лучиком в эконом-режиме. Не ударил по глазам, а деликатно и услужливо посветил туда, куда мне было нужно. Не зажмурилась, ни на мгновение не отвела взгляда. Рассмотрела.
На кошме, вытянувшись под узорчатым покрывалом, за край которого ныряла седая борода, лежал незнакомый старик. Совершенно незнакомый. Чужой. До паники, до моментального, как аварийное переключение режимов, осознания ошибки.
Чудовищной. Непоправимой. И вполне реальной, предсказуемой — да что там, иначе, в сущности, и быть не могло. Да как я вообще могла поверить, что голос юной передатчицы в моем мозгу и вправду принадлежит дочери Роба?! Как могла, опираясь только на эту веру и ни на что больше, затеять собственную игру, противопоставив ее Самому, моему единственному реальному союзнику… в чем угодно, только не в глупости. Несусветной глупости!!!
Ловушка, да?
А там, внизу, — Аська. Капсула готова к старту, достаточно нажать одну-единственную клавишу. Но как сделать, чтобы Аська поняла?!.
Женщина за моей спиной шагнула ближе; я развернулась ей навстречу с молниеносной реакцией животного змеи из местной же экосистемы. Свет от окна падал на лицо гаугразки. Красивая. Вроде бы примерно моего возраста, хотя нет, гаугразские женщины к этому времени уже сплошь старухи — а она такая красивая… И черные косы без единого седого волоска.
Женщина спросила:
— Ты — Юста Калан?
Всего лишь из-за бороды. Гебейная программа индивидуального старения почему-то в упор не учитывала варианта с бородой. Смешно.
Роб…
Все-таки абсолютно чужой седобородый старик; выглядит на сотню лет, а ведь ему всего пятьдесят с небольшим… Да он хотя бы жив? Нащупала под одеялом жесткую морщинистую руку, поискала пульс; не нашла. Допустим, это мало о чем говорит, я же не Диагност или хотя бы Медсестра — да, чуть не забыла, микрочип первой помощи на запястье! — и срочно доставить в клинику, пока не перейден порог реанимации… быстро!!! Оглянулась: они вообще думают мне помочь, его жена с дочерью? Или, может быть, он им совершенно безразличен?!.
Как и мне самой.
Замерла. Выпрямилась.
Каплями воды из горного источника протекали между пальцами секунды — возможно, последние для Роба, фатальные для Гауграза! — а я стояла в оцепенении, обрабатывая с натугой и по частям, будто слабенький персонал многоступенчатую программу, эту дикую мысль. Вот я и нашла его. Своего единственного брата. Которого искала всю жизнь. И это не вызывает у меня никаких чувств.
Роб. Попыталась пойти беспроигрышным путем: представить себе его — тогдашнего, молодого, безбашенного авантюриста, мой воплощенный идеал свободы. Не может же быть, чтоб я не помнила квадратные плечи, коричневое лицо, широкую улыбку, неистовую брань, запах мужского пота, артефактную подвеску с выпавшим камнем… И тот последний поход по ночной тропе, когда гебейщик Чомски рванул меня за шнур, обвязанный вокруг талии, а Ингар…
Ингар. Живое, щемящее чувство потери. А Роб… что ж, Роб, кажется, еще жив. Немедленно отнести его в капсулу и отправить с Аськой в Глобальный социум.
Все остальное — как-нибудь потом.
Повернулась к нему, сдернула покрывало со стариковского — да нет, все еще мощного и квадратноплечего тела. В нем не меньше девяноста килограммов; н-да. Как некстати, что здесь лестница… Что ж, если две гаугразки мне помогут, втроем мы, пожалуй, без проблем снесем его вниз. Еще надо будет снять с него артефактную одежду; ну, это, допустим, не так уж трудно, Аська справится. Затем доставит Роба в обычную городскую клинику, расскажет нашу легенду… Легенда, конечно, самое слабое место во всем плане. Впрочем, я и не рассчитываю, что возвращение пусть даже мертвого человека по имени Робни Калан в Глобальный социум пройдет без внимания ГБ. Но им понадобится время, чтобы разобраться и поверить. А когда вопрос все-таки вылезет нахально-острым шилом и звучно потребует решения, я уже вернусь. Может быть.
Глянула из-под низу на мать и дочь. Ближе к делу:
— Помогите! Я держу за голову, Юстаб за ноги, а вы…
Женщина, имя которой я так и забыла спросить, коротко кивнула и, подойдя, склонилась над ним. Мягко оттеснив меня, сама зашла с головы и взяла в ладони лицо; тонкие пальцы утонули в дремучем седом волосе. Пожалуйста, какая, собственно, разница. Я поискала глазами девочку: ну?..
Юстаб нигде не было.
Махнула рукой: в принципе можем обойтись и без нее. Примерилась к Робовым ногам, босым, но заскорузлым настолько, что кожа на пятках казалась подошвами артефактной обуви. Ногти, желтые и утолщенные, похоже, были поражены какой-то доглобальной болезнью… проглотила комок липкой гадливости. Ничего. Потом. Я привыкну. Я справлюсь.
И тут неизвестно откуда — прямо в мозгу? — прозвенел девичий голосок; точь-в-точь как тогда:
— Оставьте его.
Я поднатужилась, отрывая ноги брата от кошмы; тяжелый. Стоп, а его жена что, разве не помогает? Вскинула глаза: точно, чернокосая женщина уже не держала в ладонях бородатые щеки, она даже отступила на шаг!.. Не понимаю. Последовала заминка, в течение которой я припоминала наиболее сильные, действенные выражения на северном наречии…
И тут мне в лицо ударил порыв горячего ветра. Резкий и раскаленный, опаливший, кажется, ресницы и брови.
Слова вспомнились сами собой. Но уже не показались достаточно сильными.
И снова тонкий голосок:
— Оставьте его, слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55