Тот, кто не научился радоваться Богу здесь, не сможет радоваться Ему и тогда, когда Бог явит Себя как “все во всем” (Еф. 1,23).
Именно поэтому “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сём веке, ни в будущем”. Тот, кто не привык жить с Богом здесь, будет шарахаться и пугаться в непривычной новизне будущей жизни. Грех хулы на Духа — это не сомнение в неясном; это грех сопротивления явному.
Как же человек способен хулить Духа Святого?
Мне представляется, что есть два пути к этому греху.
Первый: когда человек видит явное чудо — и отторгает его. Однажды довелось мне беседовать с одним высокопоставленным чиновником. Он с ходу предупредил меня: “Я — атеист”… Ладно, продолжаем разговор. Но в ходе нашей беседы я вдруг замечаю, что на стенах его кабинета нарисованы “голгофки” — Кресты, начертание которых священник налагает на стенах помещения при его освящении. Заметив мой взгляд и моё недоумение, чиновник говорит: “А мой кабинет батюшка освящал!”. Я, конечно, спрашиваю — зачем. И слышу в ответ: “Я, собственно, недавно здесь работаю. Но, понимаете, как-то я сразу плохо почувствовал себя в этом кабинете. Час-полтора посижу, и больше не могу. Как будто из меня кто-то всю силу высосал. Задыхаться начинаю. Надо выйти в коридор, зайти в соседний кабинет, уйти перекурить, выбежать на улицу… И тогда ещё не намного хватает… Тут мне посоветовали: позови, мол, батюшку, пусть освятит. Ну, я и решил — что ж, хуже не будет… Да, так вот батюшка мне тут все освятил. И, знаете, я теперь тут хоть по 12 часов могу сидеть — и ничего…”.
И как вы думаете, какой же была его последняя фраза, завершающая этот рассказ? — “Но я все равно атеист!”.
Второй же путь хулы на Духа сегодня более распространён. В этом случае человек считает за дары Духа простые, вполне рукотворные человеческие переживания.
В первом случае человек, которому, например было дано пережить и ощутить благодатность Богослужения, окрадывается помыслами, которые твердят ему: “Да это тебе показалось: понимаешь, непривычная обстановка, необычные запахи, музыка, одежда, слова… Не было никакого чуда. Тебе просто показалось. Все дело в твоей непривычке…”. Во втором же случае человек и в самом деле на чисто психическом уровне переживший новизну церковного обряда и малость воодушевлённый своим подвигом захода в храм, уже не прочь считать себя облагодатствованным: “Когда батюшка мимо с кадилом проходил, я такую благодать почувствовала, такой запах был дивный!”.
Человек сам себя горячит, сам в себе провоцирует “высокие переживания”, а затем изготовленный им продукт объявляет Даром Неба.
Однажды мне довелось видеть такой рукотворный “Конец Света”. Осенью 1992 года российские газеты оказались заполонены рекламой, оповещающей, что 28 октября 1992 г. в 18 часов состоится “Пришествие Иисуса на облаках” и “вознесение христиан на небеса”. Это пророчество исходило от южнокорейских протестантов-харизматов. Поскольку такие события происходят нечасто, я решил пойти посмотреть на “Конец света”, организуемый вручную.
Что меня поразило на том собрании более всего — так это профессионализм того человека, который общался с залом со сцены. Нет, это не было профессионализмом проповедника. Это был профессионализм диск-жокея. Он очень ловко “разогревал” аудитории (живо пробудив во мне воспоминания моей университетско-дискотечной молодости). “Так, я буду говорить Аллилуйя, а Вы отвечайте “Аминь!”. Громче отвечайте! Громче! ещё громче, иначе Господь вас не услышит!… Сидящие сзади, переходите в первые ряды — иначе Господь не возьмёт вас на Небо!… Теперь правая половина зала молчит, а левая отвечает: Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь!… Теперь левая половина зала молчит, а правая отвечает: Аллилуйя! — Аминь! Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь!”… Через полчаса такой зарядки даже бабушки из соседних подъездов лишь по любопытству заглянувшие на это зрелище, стали подтягиваться к сцене, танцевать и трястись в ощущении того, что в них входит некий дух (проповедником почему-то называемый Святым).
Человек, который считает, что Дух уже пришёл к нему или вообще всегда обитал в нем, захлопывает двери. Он тешится с порождениями своей фантазии. Он уже недоступен для Посещения истинного Бога. Он уже считает себя обоженным. Больной, считающий себя здоровым, не видит смысла в посещении врачей и приёме лекарств. Болезнь уже даже атрофировала ощущение боли (сгнивший зуб не чувствует боли). Человек принимает за Бога то, что не есть Бог. Он обожествляет самого себя, свои переживания и мысли… “Я есть То”, “Я-Бог” — медитирует он, послушно повторяя заклинания йоги… Он крадёт имя у Бога и у Духа. Он служит себе, а не Богу. Что ж, в таком духовном онанизме он и закончит свои дни. Без радости Встречи. Без мистического Брака, без духовного плода. Он утешался самим собой. Он был замкнут в себе и на себе.
Итог: ему предстоит одинокая вечность. Однажды его миражи рассеются. И обнаружится, что во время наводнения он пытался спастись с помощью медитации на тему “Мне сухо, мне сухо… Мне тепло… Мне радостно… Я бог… Мне сухо”. Стук Спасителя в дверь он пропустил, поскольку ему не хотелось выходить из радостно-сухого мира своих иллюзий. Он не встретил Другого в веке сём. Что ж, придётся ему быть без Бога и в веке будущем.
Если бы наш, человеческий, мир был безопасен, Богу не нужно было бы жертвовать Своим Сыном. В безопасном мире нет смысла идти на Крест. Если же путь Бога в нашем мире — это путь Креста, значит, наш мир болен. Христос предложил лекарство. Мы, распявшие его, обвинили Его за это в жестокости: “Почему Ты не спасаешь всех, даже неверов?”. Просто потому, что спасти — значит соединить Бога и человека. Спасти — значит Богу войти внутрь человеческой души. Спасти — значит человеку научиться жить в Боге. Для этого надо принять явное свидетельство Духа о Сыне, таинственно соединившего Божественное и человеческое. Сын соединил в Себе Бога и человека затем, чтобы потом эту нерасторжимую соединенность передать нам. Не хотим? Что ж — в таком случае и будет Бог — отдельно, а мы — отдельно. Что же может быть более печальным, чем “будущий век”, проводимый в отдельности от Бога? А, значит, Христос, предупреждающий, “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сём веке, ни в будущем” не жесток. Он просто честен.
СТРАШНЫЙ СУД
Услышав про “страшный суд”, положено испытывать страх и трепет. «Страшный Суд» — последнее, что предстоит людям. Когда истечёт последняя секунда существования Вселенной, люди будут воссозданы, тела их вновь соединятся с душами — чтобы все-все смогли предстать для отчёта перед Творцом…
Впрочем, я уже ошибся. Я ошибся, когда сказал, что люди воскреснут для того, чтобы быть приведёнными на Страшный Суд. Если принять такую логику, то о христианском богословии придётся сказать нелицеприятную вещь: оказывается, оно представляет своего Бога в довольно неприглядном виде. Ведь «мы и просто грешного человека никогда бы не похвалили за такое дело, если бы он вынул из могилы труп своего врага, чтобы по всей справедливости воздать ему то, чего он заслужил и не получил во время земной жизни своей». Грешники воскреснут не для того, чтобы получить воздаяние за грешную жизнь, а наоборот — потому именно они и получат воздаяние, что они непременно воскреснут из мёртвых.
К сожалению, мы — бессмертны. К сожалению — потому что порой очень хотелось бы просто уснуть — да так, чтобы никто больше про мои гадости мне не напоминал… Но Христос воскрес. А поскольку Христос объемлет Собою все человечество, то, значит и мы никак не сможет уместиться в могилу, остаться в ней. Христос нёс в Себе всю полноту человеческой природы: та перемена, которую Он совершил в самой сущности человека, однажды произойдёт внутри каждого из нас, поскольку мы тоже — человеки. Это значит, что все мы теперь носители такой субстанции, которая предназначена к воскресению.
Оттого и ошибочно считать, что причина воскресения — суд («Воскресение будет не ради суда» — сказал христианский писатель ещё второго столетия Афинагор (О воскресении мёртвых, 14)). Суд — не причина, а следствие возобновления нашей жизни. Ведь жизнь наша возобновится не на земле, не в привычном нам мире, заслоняющем от нас Бога. Воскреснем мы в мире, в котором «будет Бог все во всем» (1 Кор 15,28).
А, значит, если будет воскресение — то будет и встреча с Богом. Но встреча с Богом — встреча со Светом. Тем Светом, который освещает все и делает явным и очевидным все, даже то, что мы хотели скрыть порой даже от самих себя… И если то, постыдное, ещё осталось в нас, ещё продолжает быть нашим, ещё не отброшено от нас нашим же покаянием — то встреча со Светом причиняет муку стыда. Она становится судом. «Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир» (Ин. 3,19)
Но все же — только ли стыд, только ли суд будут на той Встрече? В XII веке армянский поэт (у армян он считается ещё и святым) Грегор Нарекаци в своей “Книге скорбных песнопений” написал:
Мне ведомо, что близок день суда,
И на суде нас уличат во многом…
Но Божий суд не есть ли встреча с Богом?
Где будет суд? — Я поспешу туда!
Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь,
И, отрешась от жизни быстротечной,
Не к Вечности ль Твоей я приобщусь,
Хоть эта Вечность будет мукой вечной?
И в самом деле время Суда — это время Встречи. Но что же более пленяет моё сознание, когда я помышляю о ней? Правильно ли, если сознание моих грехов заслоняет в моем уме радость от встречи с Богом? К чему прикован мой взгляд — к моим грехам или к Христовой любви? Что первенствует в палитре моих чувств — осознание любви Христа или же мой собственный ужас от моего недостоинства?
Именно раннехристианское ощущение смерти как Встречи, вырвалось однажды у московского старца о. Алексия Мечева. Напутствуя только что скончавшегося своего прихожанина, он сказал: “День разлуки твоей с нами есть день рождения твоего в жизнь новую, бесконечную. Посему, со слезами на глазах, но приветствуем тебя со вступлением туда, где нет не только наших скорбей, но и наших суетных радостей. Ты теперь уже не в изгнании, а в отечестве: видишь то, во что мы должны веровать; окружён тем, что мы должны ожидать”.
С Кем же эта долгожданная Встреча? С Судьёй, который поджидал нашей доставки в его распоряжение? С Судьёй, который не покидал своих стерильно-правильных покоев и теперь тщательно блюдёт, чтобы новоприбывшие не запятнали мир идеальных законов и правд своими совсем не идеальными деяниями?
Нет — через нашу смерть мы выходим на Сретение с Тем, кто Сам когда-то вышел нам навстречу. С Тем, Кто сделал Себя доступным нашим, человеческим скорбям и страданиям. Не безличностно-автоматическая “Справедливость”, не “Космический Закон” и не карма ждут нас. Мы встречаемся с Тем, чьё имя — Любовь. В церковной молитве о Нем говорится: “Твоё бо есть еже миловати и спасати ны, Боже наш”. Именно — Твоё, а не безглазой Фемиды и не бессердечной кармы.
У Марины Цветаевой есть строчка, которая совершенно неверна по букве, но которая справедлива по своему внутреннему смыслу. Строчка эта такая: «Бог, не суди: Ты не был женщиной на земле…». В чем правда этого крика? Оказывается, наши человеческие дела, человеческие слабости и прегрешения будет рассматривать не ангел, который не знает, что такое грех, борьба и слабость, но Христос. Христос — это Сын Божий, пожелавший стать ещё и Сыном Человеческим. Не Сверхчеловек будет судить людей, но Сын Человеческий. Именно потому, что Сын стал человеком, "Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну” (Ин. 5,22).
Сын — это Тот, Кто ради Того, чтобы не осуждать людей, Сам пошёл путём страданий. Он ищет потерявшихся людей. Но не для расправы с ними, а для исцеления. Вспомните притчу о блудной сыне…
На язык сегодняшних реалий эту притчу я бы переложил так: Представьте — живёт стандартная семья из четырех человек в стандартной трехкомнатной квартире. И вдруг младший сын начинает ерепениться, всех посылать куда подальше, на всё огрызаться. В конце концов он требует разъезда. Квартира приватизированна. Сын, настаивая на своём праве совладельца, требует, чтобы ему уже сейчас дали его долю. Квартира стоит, скажем 40 тысяч “у.е.”. Он требует, чтобы ему, как совладельцу, соприватизатору, была выдана четверть… Родители со старшим сыном в конце концов не выдерживают ежедневного противостояния со скандалистом, продают свою трехкомнатную квартиру, покупают для себя двухкомнатную, а разницу (10 000$) отдают младшему сыну, который, удовлетворённый, отваливает в самостоятельную жизнь… Проходит время, и он, все растративший, потерявший, не приобретший никакого собственного жилья, возвращается к родителям в их квартиру, столь уменьшенную по его капризу. Чем же встречает его отец? Оскорблённо выставляет его вон? Просит старшего сына попридержать младшенького, пока отеческая длань будет вразумлять юного нахала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Именно поэтому “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сём веке, ни в будущем”. Тот, кто не привык жить с Богом здесь, будет шарахаться и пугаться в непривычной новизне будущей жизни. Грех хулы на Духа — это не сомнение в неясном; это грех сопротивления явному.
Как же человек способен хулить Духа Святого?
Мне представляется, что есть два пути к этому греху.
Первый: когда человек видит явное чудо — и отторгает его. Однажды довелось мне беседовать с одним высокопоставленным чиновником. Он с ходу предупредил меня: “Я — атеист”… Ладно, продолжаем разговор. Но в ходе нашей беседы я вдруг замечаю, что на стенах его кабинета нарисованы “голгофки” — Кресты, начертание которых священник налагает на стенах помещения при его освящении. Заметив мой взгляд и моё недоумение, чиновник говорит: “А мой кабинет батюшка освящал!”. Я, конечно, спрашиваю — зачем. И слышу в ответ: “Я, собственно, недавно здесь работаю. Но, понимаете, как-то я сразу плохо почувствовал себя в этом кабинете. Час-полтора посижу, и больше не могу. Как будто из меня кто-то всю силу высосал. Задыхаться начинаю. Надо выйти в коридор, зайти в соседний кабинет, уйти перекурить, выбежать на улицу… И тогда ещё не намного хватает… Тут мне посоветовали: позови, мол, батюшку, пусть освятит. Ну, я и решил — что ж, хуже не будет… Да, так вот батюшка мне тут все освятил. И, знаете, я теперь тут хоть по 12 часов могу сидеть — и ничего…”.
И как вы думаете, какой же была его последняя фраза, завершающая этот рассказ? — “Но я все равно атеист!”.
Второй же путь хулы на Духа сегодня более распространён. В этом случае человек считает за дары Духа простые, вполне рукотворные человеческие переживания.
В первом случае человек, которому, например было дано пережить и ощутить благодатность Богослужения, окрадывается помыслами, которые твердят ему: “Да это тебе показалось: понимаешь, непривычная обстановка, необычные запахи, музыка, одежда, слова… Не было никакого чуда. Тебе просто показалось. Все дело в твоей непривычке…”. Во втором же случае человек и в самом деле на чисто психическом уровне переживший новизну церковного обряда и малость воодушевлённый своим подвигом захода в храм, уже не прочь считать себя облагодатствованным: “Когда батюшка мимо с кадилом проходил, я такую благодать почувствовала, такой запах был дивный!”.
Человек сам себя горячит, сам в себе провоцирует “высокие переживания”, а затем изготовленный им продукт объявляет Даром Неба.
Однажды мне довелось видеть такой рукотворный “Конец Света”. Осенью 1992 года российские газеты оказались заполонены рекламой, оповещающей, что 28 октября 1992 г. в 18 часов состоится “Пришествие Иисуса на облаках” и “вознесение христиан на небеса”. Это пророчество исходило от южнокорейских протестантов-харизматов. Поскольку такие события происходят нечасто, я решил пойти посмотреть на “Конец света”, организуемый вручную.
Что меня поразило на том собрании более всего — так это профессионализм того человека, который общался с залом со сцены. Нет, это не было профессионализмом проповедника. Это был профессионализм диск-жокея. Он очень ловко “разогревал” аудитории (живо пробудив во мне воспоминания моей университетско-дискотечной молодости). “Так, я буду говорить Аллилуйя, а Вы отвечайте “Аминь!”. Громче отвечайте! Громче! ещё громче, иначе Господь вас не услышит!… Сидящие сзади, переходите в первые ряды — иначе Господь не возьмёт вас на Небо!… Теперь правая половина зала молчит, а левая отвечает: Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь!… Теперь левая половина зала молчит, а правая отвечает: Аллилуйя! — Аминь! Аллилуйя! — Аминь! — Аллилуйя! — Аминь!”… Через полчаса такой зарядки даже бабушки из соседних подъездов лишь по любопытству заглянувшие на это зрелище, стали подтягиваться к сцене, танцевать и трястись в ощущении того, что в них входит некий дух (проповедником почему-то называемый Святым).
Человек, который считает, что Дух уже пришёл к нему или вообще всегда обитал в нем, захлопывает двери. Он тешится с порождениями своей фантазии. Он уже недоступен для Посещения истинного Бога. Он уже считает себя обоженным. Больной, считающий себя здоровым, не видит смысла в посещении врачей и приёме лекарств. Болезнь уже даже атрофировала ощущение боли (сгнивший зуб не чувствует боли). Человек принимает за Бога то, что не есть Бог. Он обожествляет самого себя, свои переживания и мысли… “Я есть То”, “Я-Бог” — медитирует он, послушно повторяя заклинания йоги… Он крадёт имя у Бога и у Духа. Он служит себе, а не Богу. Что ж, в таком духовном онанизме он и закончит свои дни. Без радости Встречи. Без мистического Брака, без духовного плода. Он утешался самим собой. Он был замкнут в себе и на себе.
Итог: ему предстоит одинокая вечность. Однажды его миражи рассеются. И обнаружится, что во время наводнения он пытался спастись с помощью медитации на тему “Мне сухо, мне сухо… Мне тепло… Мне радостно… Я бог… Мне сухо”. Стук Спасителя в дверь он пропустил, поскольку ему не хотелось выходить из радостно-сухого мира своих иллюзий. Он не встретил Другого в веке сём. Что ж, придётся ему быть без Бога и в веке будущем.
Если бы наш, человеческий, мир был безопасен, Богу не нужно было бы жертвовать Своим Сыном. В безопасном мире нет смысла идти на Крест. Если же путь Бога в нашем мире — это путь Креста, значит, наш мир болен. Христос предложил лекарство. Мы, распявшие его, обвинили Его за это в жестокости: “Почему Ты не спасаешь всех, даже неверов?”. Просто потому, что спасти — значит соединить Бога и человека. Спасти — значит Богу войти внутрь человеческой души. Спасти — значит человеку научиться жить в Боге. Для этого надо принять явное свидетельство Духа о Сыне, таинственно соединившего Божественное и человеческое. Сын соединил в Себе Бога и человека затем, чтобы потом эту нерасторжимую соединенность передать нам. Не хотим? Что ж — в таком случае и будет Бог — отдельно, а мы — отдельно. Что же может быть более печальным, чем “будущий век”, проводимый в отдельности от Бога? А, значит, Христос, предупреждающий, “если кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сём веке, ни в будущем” не жесток. Он просто честен.
СТРАШНЫЙ СУД
Услышав про “страшный суд”, положено испытывать страх и трепет. «Страшный Суд» — последнее, что предстоит людям. Когда истечёт последняя секунда существования Вселенной, люди будут воссозданы, тела их вновь соединятся с душами — чтобы все-все смогли предстать для отчёта перед Творцом…
Впрочем, я уже ошибся. Я ошибся, когда сказал, что люди воскреснут для того, чтобы быть приведёнными на Страшный Суд. Если принять такую логику, то о христианском богословии придётся сказать нелицеприятную вещь: оказывается, оно представляет своего Бога в довольно неприглядном виде. Ведь «мы и просто грешного человека никогда бы не похвалили за такое дело, если бы он вынул из могилы труп своего врага, чтобы по всей справедливости воздать ему то, чего он заслужил и не получил во время земной жизни своей». Грешники воскреснут не для того, чтобы получить воздаяние за грешную жизнь, а наоборот — потому именно они и получат воздаяние, что они непременно воскреснут из мёртвых.
К сожалению, мы — бессмертны. К сожалению — потому что порой очень хотелось бы просто уснуть — да так, чтобы никто больше про мои гадости мне не напоминал… Но Христос воскрес. А поскольку Христос объемлет Собою все человечество, то, значит и мы никак не сможет уместиться в могилу, остаться в ней. Христос нёс в Себе всю полноту человеческой природы: та перемена, которую Он совершил в самой сущности человека, однажды произойдёт внутри каждого из нас, поскольку мы тоже — человеки. Это значит, что все мы теперь носители такой субстанции, которая предназначена к воскресению.
Оттого и ошибочно считать, что причина воскресения — суд («Воскресение будет не ради суда» — сказал христианский писатель ещё второго столетия Афинагор (О воскресении мёртвых, 14)). Суд — не причина, а следствие возобновления нашей жизни. Ведь жизнь наша возобновится не на земле, не в привычном нам мире, заслоняющем от нас Бога. Воскреснем мы в мире, в котором «будет Бог все во всем» (1 Кор 15,28).
А, значит, если будет воскресение — то будет и встреча с Богом. Но встреча с Богом — встреча со Светом. Тем Светом, который освещает все и делает явным и очевидным все, даже то, что мы хотели скрыть порой даже от самих себя… И если то, постыдное, ещё осталось в нас, ещё продолжает быть нашим, ещё не отброшено от нас нашим же покаянием — то встреча со Светом причиняет муку стыда. Она становится судом. «Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир» (Ин. 3,19)
Но все же — только ли стыд, только ли суд будут на той Встрече? В XII веке армянский поэт (у армян он считается ещё и святым) Грегор Нарекаци в своей “Книге скорбных песнопений” написал:
Мне ведомо, что близок день суда,
И на суде нас уличат во многом…
Но Божий суд не есть ли встреча с Богом?
Где будет суд? — Я поспешу туда!
Я пред Тобой, о, Господи, склонюсь,
И, отрешась от жизни быстротечной,
Не к Вечности ль Твоей я приобщусь,
Хоть эта Вечность будет мукой вечной?
И в самом деле время Суда — это время Встречи. Но что же более пленяет моё сознание, когда я помышляю о ней? Правильно ли, если сознание моих грехов заслоняет в моем уме радость от встречи с Богом? К чему прикован мой взгляд — к моим грехам или к Христовой любви? Что первенствует в палитре моих чувств — осознание любви Христа или же мой собственный ужас от моего недостоинства?
Именно раннехристианское ощущение смерти как Встречи, вырвалось однажды у московского старца о. Алексия Мечева. Напутствуя только что скончавшегося своего прихожанина, он сказал: “День разлуки твоей с нами есть день рождения твоего в жизнь новую, бесконечную. Посему, со слезами на глазах, но приветствуем тебя со вступлением туда, где нет не только наших скорбей, но и наших суетных радостей. Ты теперь уже не в изгнании, а в отечестве: видишь то, во что мы должны веровать; окружён тем, что мы должны ожидать”.
С Кем же эта долгожданная Встреча? С Судьёй, который поджидал нашей доставки в его распоряжение? С Судьёй, который не покидал своих стерильно-правильных покоев и теперь тщательно блюдёт, чтобы новоприбывшие не запятнали мир идеальных законов и правд своими совсем не идеальными деяниями?
Нет — через нашу смерть мы выходим на Сретение с Тем, кто Сам когда-то вышел нам навстречу. С Тем, Кто сделал Себя доступным нашим, человеческим скорбям и страданиям. Не безличностно-автоматическая “Справедливость”, не “Космический Закон” и не карма ждут нас. Мы встречаемся с Тем, чьё имя — Любовь. В церковной молитве о Нем говорится: “Твоё бо есть еже миловати и спасати ны, Боже наш”. Именно — Твоё, а не безглазой Фемиды и не бессердечной кармы.
У Марины Цветаевой есть строчка, которая совершенно неверна по букве, но которая справедлива по своему внутреннему смыслу. Строчка эта такая: «Бог, не суди: Ты не был женщиной на земле…». В чем правда этого крика? Оказывается, наши человеческие дела, человеческие слабости и прегрешения будет рассматривать не ангел, который не знает, что такое грех, борьба и слабость, но Христос. Христос — это Сын Божий, пожелавший стать ещё и Сыном Человеческим. Не Сверхчеловек будет судить людей, но Сын Человеческий. Именно потому, что Сын стал человеком, "Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну” (Ин. 5,22).
Сын — это Тот, Кто ради Того, чтобы не осуждать людей, Сам пошёл путём страданий. Он ищет потерявшихся людей. Но не для расправы с ними, а для исцеления. Вспомните притчу о блудной сыне…
На язык сегодняшних реалий эту притчу я бы переложил так: Представьте — живёт стандартная семья из четырех человек в стандартной трехкомнатной квартире. И вдруг младший сын начинает ерепениться, всех посылать куда подальше, на всё огрызаться. В конце концов он требует разъезда. Квартира приватизированна. Сын, настаивая на своём праве совладельца, требует, чтобы ему уже сейчас дали его долю. Квартира стоит, скажем 40 тысяч “у.е.”. Он требует, чтобы ему, как совладельцу, соприватизатору, была выдана четверть… Родители со старшим сыном в конце концов не выдерживают ежедневного противостояния со скандалистом, продают свою трехкомнатную квартиру, покупают для себя двухкомнатную, а разницу (10 000$) отдают младшему сыну, который, удовлетворённый, отваливает в самостоятельную жизнь… Проходит время, и он, все растративший, потерявший, не приобретший никакого собственного жилья, возвращается к родителям в их квартиру, столь уменьшенную по его капризу. Чем же встречает его отец? Оскорблённо выставляет его вон? Просит старшего сына попридержать младшенького, пока отеческая длань будет вразумлять юного нахала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50