Сквозь них он увидел, как промчалась по проселку, как взбесившаяся кошка, желто-зеленая пятнистая легковушка. Почему одна, подумал Димка, ведь без грузовика с солдатами она станет легкой добычей колхозников. Совсем рядом просвистели пули, и он отметил, что стреляли из леса. Остановился, обернулся, не целясь, выстрелил по черной пилотке, мелькнувшей в глубине леса, побежал дальше.
…Он не слишком хорошо соображал, что делал. В нем жила только ярость, но не слепая и пылкая, а холодная и расчетливая. Она, и только она, руководила его поступками. И может быть, потому, что они потеряли привычный здравый «гражданский» смысл, ярость придала им странную, незнакомую доселе логику: спрятаться за кустом, выстрелить, сменить патроны старковского карабина, короткая перебежка и – снова выстрел. Вероятно, так же рождалась логика боя в партизанских отрядах – тогда, в Великую Отечественную. Ведь в отряды эти приходили не кадровые военные, порой такие же мальчишки с «гражданским» здравым смыслом. И смысл этот так же уступал место холодной ярости, ненависти к врагу, а значит – мужеству, бесстрашию, подвигу.
На дороге уже никого не было. Выстрелы раздавались из леса со всех сторон, кроме той, куда уехала легковушка. Она уже, наверно, вышла из зоны экранов – тут метров двести до границы поля, не больше. А что с Олегом, со Старковым? Может быть, это они участвуют в сражении, от которого ушел Димка. Может быть, это их, а не его ищут автоматные очереди эсэсовцев. Он спрятался за ствол дуба, выглянул из-за него. Метрах в двадцати среди мокрой зелени листьев мелькнула черная куртка. Димка выстрелил, перебежал к другому дереву, выстрелил еще раз и вдруг услышал крик за спиной:
– Хальт! Хенде!
Медленно поднял руки вверх – в правой карабин, обернулся.
На него смотрел черномундирный немец, выставив вперед дуло пистолета.
И снова Димка подумал, что ему не страшен ни этот эсэсовец, ни его пистолет. Подумал и удивился: как же это? Ведь эсэсовец – не артист кино, не призрак и пули в его пистолете настоящие – девять граммов свинца…
Димка отвел правую руку назад и с силой швырнул карабин в нациста. Потом сразу пригнулся, прыгнул в сторону, и вдруг что-то ударило его в бок, потом в плечо, обожгло на секунду. Он остановился удивленный, прижал руку к груди, смотрел, как расплывается под пальцами черно-красное пятно, мокрое и липкое. И все кругом стало черно-красным и липким, погасли звук и свет. И Димка уже не услышал ни грохота еще одного выстрела, ни шелеста шагов поблизости, ни монотонного шума дождя, который припустил сильнее и чаще.
11
Председатель с удивлением смотрел на убитого эсэсовца в ненавистном черном мундире, на его нелепо скрюченную руку, сжимавшую черный «вальтер», на ствол своего дробовика, из которого еще вился синий дымок.
А Раф бросился к Димке, тормошил его, что-то кричал и вдруг умолк, с ужасом увидев темное пятно крови на груди и тонкую малиновую струйку, ползущую на подбородок из уголка рта.
– Димка, Димка, – бессмысленно прошептал Раф и заплакал, ничего не видя вокруг себя.
И даже не понял, когда председатель грубо оттолкнул его, – а просто сел на мокрую землю, грязным кулаком размазывая слезы по лицу. А председатель привычно – с сожалением, что пришлось вспомнить эту старую привычку, – наклонился над Димкой, прижал ухо к груди, послушал сосредоточенно и улыбнулся:
– Жив!
Потом рванул штормовку, ковбойку, пропитавшуюся кровью майку. Сказал Рафу:
– Эй, парень, приди в себя. У вас в сторожке бинты есть?
– Какие бинты? – всхлипнул Раф. – Ведь бой идет…
И вдруг осекся: кругом стола тугая непрозрачная тишина, по которой гулко били частые капли дождя.
– Что же это? – изумленно спросил он, посмотрев туда, где только что лежал труп убитого гитлеровца: трупа не было.
Лишь трава на том месте, где он лежал, еще осталась примятой. И валялся рядом выброшенный председателем использованный ружейный патрон.
– Сбежал, что ли? – спросил Петрович. – Не похоже: я не промазал…
Сзади захрустели кусты. Раф обернулся и вздохнул облегченно: на полянку вышли Старков и Олег. Возбужденные, взволнованные, похожие на стайеров, закончивших многокилометровый пробег нога в ногу, почему-то радостные и, в отличие от стайеров, совсем не усталые. И у того и у другого болтались на груди немецкие автоматы. И тут они увидели Димку на траве и председателя, стоявшего перед ним на коленях.
– Что с ним? – Старков бросился вперед, склонился над раненым.
– Жив, жив, – сказал председатель. – Не суетись. Пусть лучше кто-нибудь добежит до сторожки, бинты возьмет. Или простыню на худой конец…
– У нас есть бинты, – быстро сказал Олег. – Я сейчас сбегаю.
Пока он бегал, Старков с председателем осторожно раздели раненого Димку. Все еще всхлипывающий Раф принес во фляжке воды из ручья, и председатель умело промыл раны. Димка в сознание так и не приходил, только постанывал сквозь зубы, когда председатель бинтовал его грудь и плечо.
– Хотя рана и не опасная, но парня в больницу надо, – сказал председатель. – И побыстрее. Кто за машиной пойдет?
– А зачем за ней ходить? – откликнулся Олег. – Мы ее рядом оставили. У реки.
– Что оставили? – удивленно спросил председатель.
– Легковушку. Мы ее у фашистов отбили.
Старков с любопытством посмотрел на него. Вообще теперь, когда состояние Димки уже не вызывало особых опасений, Старков мог спокойно размышлять о том новом, что открылось в его ребятах. И пожалуй, Олег «открылся» наиболее неожиданно…
– По-твоему, машина тебя так и ждет? – спросил Старков.
– Ждет, куда денется, – лениво протянул Олег.
Он тоже успокоился, увидев, что Димка жив, и теперь явно наслаждался своим преимуществом: он что-то знал, а Старков – нет. Более того: от его знания что-то зависело – очень важное. Но этим «что-то» была Димкина жизнь, и Олег, не ломаясь по обыкновению, объяснил:
– Я, когда за бинтами бегал, видел ее.
– У реки? – спросил Старков, и Олег понял смысл вопроса, кивнул согласно:
– Точно. Метрах в ста от зоны экранов. – Потом кивнул на Димку: – Несите его к дороге, а я машину пригоню.
Легковушка оказалась целехонькой, только верх ее во многих местах был прострелен. Председатель сунул палец в одно из отверстий пониже, спросил Олега:
– В рубашке родился, парень?
– Ага, – хохотнул тот, – в пуленепробиваемой. – И к Рафу: – Садись, плакса, на заднее сиденье – поможешь мне…
Он тронул машину и осторожно повел ее по дороге, стараясь объезжать кочки и рытвины. И, даже выехав из леса, не прибавил скорости: лишние четверть часа не играли для состояния Димки особой роли, а тряска по плохой дороге ощутимее на большой скорости.
– Лихой парень, – сказал председатель. – Такие в войну особо ценились. Так сказать, в первую очередь.
– И гибли тоже в первую очередь, – откликнулся Старков.
– Ну не скажи: этот умеет осторожничать. Смотри, как раненого повез – не шелохнул.
– Умеет, – подтвердил Старков.
Олег действительно умел. Умел рисковать – на самой грани, на тонком канате, когда спасает только чувство баланса. У Олега было оно – это чувство, и он отлично им пользовался. Как в цирке: канатоходец под куполом качнется в сторону, и публика ахнет, замирая от страха. И не знает дура публика, что все это – только умелый ход, хорошо рассчитанный на то, чтобы она ахнула, чтобы взорвалась аплодисментами – цените маэстро! Он рисковал, этот канатоходец, – еще бы! – но чувство баланса, умение быть осторожным на грани не подводит.
Почти не подводит.
– А куда фашисты подевались? – осторожно спросил председатель: он, видимо, считал, что ученый имеет право не отвечать на наивные для него вопросы.
Старков так не считал и охотно объяснил:
– Их время кончилось. Какой-то из экранов не выдержал, сгорел, временное поле исчезло, а вместе с ним – и гости из прошлого. Полагаю, что они сейчас находятся в этом же лесу, только в сорок втором году.
– Живые?
– А может, и мертвые, если нарвались на партизан.
– Так мы же и партизанили в этих лесах.
– Не одни мы. Возле этого села могли орудовать и другие.
– Значит, исчезли, – повторил задумчиво председатель. – Назад вернулись. А как же машина?
– Машина вышла из зоны действия поля, поэтому оно и не захватило ее.
Председатель все еще не понимал:
– А если бы они вышли, как ты говоришь, из этой зоны, то и они могли бы остаться?
– Могли бы, – кивнул Старков. – Только мы им помешали.
– Это верно, – согласился председатель. – Правда, по-твоему, по-ученому, я понимать не могу. В голове не укладывается.
Старков усмехнулся:
– У меня тоже не укладывалось.
А если честно, так и сейчас не укладывается. Как в добрых старых романах, проснуться и сказать: «Ах, какой страшный сон!» Но добрые старые романы мирно пылятся на библиотечных полках, а «трофейная» машина с простреленным кузовом везет в райбольницу парня рождения пятидесятых годов, раненного пулей, выпущенной в сорок втором.
– А что ты колхозникам сказал? – спросил он.
– Про банду в старой немецкой форме. Ограбили, мол, где-то трофейный склад. Говорят, есть такой в городе. Для кино.
– И поверили?
– Кто же не поверит? Раз сказал – значит, так. Доверяют мне люди.
– Так ведь же обнаружится, что банды никакой нет. Разговоры пойдут, милиция встрепенется, а бандитов как ветром сдуло.
– Вот ты и растолкуешь, чтоб зря не болтали. Я народ созову, а ты объясняй. Завтра в клубе и соберемся. Я расскажу, почему про банду соврал. Кстати, и не соврал: была банда. Разве не так?
– Так-то оно так, – согласился Старков, – только поймут ли меня?
– А ты попроще, как бывало, помнишь? Ты, комиссар, всегда с народом умел разговаривать. Если не забыл, конечно. Милицию тоже позвать придется. Дело такое – не скроешь.
Старков кивнул согласно, пожал руку, пошел не торопясь к сторожке: генератор надо выключать, зря электроэнергию не переводить, да ребят подождать, – вспомнил реплику Петровича о милиции. Верно ведь – дело-то уголовное по мирному времени. Ну что, подследственный Старков, как оправдываться будем?
А оправдываться придется. За опасный эксперимент. За «отсутствие техники безопасности» – так пишут в инструкциях? За Димку. За Рафа с Олегом. За себя, наконец…
А что за себя оправдываться? Перемудрил, переусердствовал ученый муж. Как там в старом фокусе: наука умеет много гитик. Ох и много же гитик – не углядишь! За ходом опыта не углядел, за ребятами не углядел. А результат?
Есть и результат – никакая милиция не опровергнет. Его теория доказана экспериментально, блестяще доказана – от этого результата не уйти!
…Старков дошел наконец до сторожки, где по-прежнему гудел генератор. Только самописцы писали ровную линию – на нуле, и на нуле же застыла стрелка прибора, показывающего напряженность поля. Напряженность – ноль. Старков выключил ток, посмотрел на индикатор экранов: опять седьмой полетел, никак его Олег не наладит.
Он сел на табуретку, подобрал с полу английский детектив, брошенный Рафом. С пестрой обложки улыбался ему рослый красавец с пистолетом в руке. Старков вспомнил: красавец этот ни разу не задумался перед выстрелом. Стрелял себе направо и налево, перешагивал через трупы, улыбался чарующе. Ни разу в жизни не выстреливший, – наверное, даже из «духовушки»! – Раф почему-то любил это чтиво. И любил с увлечением пересказывать похождения очередного супергероя. Вероятно, психологи назвали бы это комплексом неполноценности: искать в книгах то, чего нет и не будет в самом себе.
Нет и не будет? Психологи тоже люди, а значит, не застрахованы от ошибок. По существу, Раф должен завидовать Димке или тем более Олегу – их сегодняшним подвигам. А ведь сам он сделал не меньше: его миссия была потруднее лихой перестрелки, затеянной в лесу. Он сумел убедить Петровича собрать и вооружить людей, заставил его поверить в случившееся, хотя оно было невероятней, чем все слышанные когда-то председателем сказки, да еще и вооружился сам, никогда не стрелявший, не знавший даже, как прицелиться или спустить курок. Он знал только, что готовился к бою, к жестокой военной схватке, о которой лишь читал или слышал на школьных уроках. Знал и не остался в деревне вместе с детьми и женщинами, а пошел в бой с дробовиком против «шмайссеров».
Кстати, два из них остались у Старкова с Олегом вместе с «трофейной» машиной из прошлого. Все это придется, конечно, сдать. А жаль. Машина им пригодилась бы, да и Олег уж очень лихо ею управляет.
Лихой парень Олег. Отчаянный и бесшабашный. Старкова почему-то всегда коробила эта бесшабашность. И пожалуй, зря коробила. Радоваться надо было, что не перевелись у нас храбрецы, которыми так гордились в годы войны и которые, если понадобится, повторят подвиг Матросова и Гастелло. Это в крови у народа – героизм, желание подвига. Так и не думай о том, что твоих студентов в школе этому как следует не учили. Когда политрук подымал взвод или роту в атаку, он не читал солдатам длинных продуманных лекций.
1 2 3 4 5 6 7 8