если вы обладаете этим переживанием присутствия жизни, не надо висеть на нем. Только прикоснитесь к нему и идите. Прикоснитесь к этому присутствию переживаемой жизни и идите далее. Вам не следует игнорировать его. Слово «идите» не означает, что вам нужно повернуться спиной к переживанию и закрыться от него; это значит просто находиться в нем без дальнейшего анализа, без дальнейшего подкрепления. Держаться за жизнь, стараться успокоить себя, уверяя, что так оно и есть, — все это поведение обладает скорее чувством смерти, а не жизни. Именно потому, что у вас имеется это чувство смерти, вы желаете удостовериться в том, что вы живы. Вам хотелось бы иметь страховку. Но если вы чувствуете, что вы живы, это достаточно хорошо. Вам не нужно удостоверяться в том, что вы дышите, в том, что вас действительно можно увидеть. Вам не нужны проверки с целью удостовериться в том, что вы отбрасываете тень. Достаточно просто жить, не успокаивая себя рассуждениями о том, что вы живы. И если вы не будете останавливаться для того, чтобы успокоить себя, жизнь станет весьма отчетливой, живой и точной. Итак, внимательность здесь не означает, что вы проталкиваетесь к чему-то или повисли на чем-то. Она означает, что вы разрешаете себе находиться здесь в тот самый момент, когда в процессе вашей жизни совершается нечто, — а затем вы освобождаетесь.
Глава 5. Внимательность к усилию
Следующее основание внимательности — это внимательность к усилию. Идея усилия кажется проблематичной. Усилие покажется нам противоречащим чувству бытия, возникающему благодаря внимательности к телу. Также какая бы то ни было решительность не имеет очевидного места в технике «прикоснись и иди», свойственной внимательности к жизни. В каждом из этих случаев преднамеренное, грубое усилие как будто подвергает опасности открытую точность процесса внимательности. Все же мы не можем ожидать развития надлежащей внимательности без какого-либо старания с нашей стороны. Усилие необходимо. Но для того, чтобы выработать некоторое понятие о правильном усилии, мы должны прежде всего рассмотреть вопрос о том, что мы подразумеваем под усилием.
Один вид усилия ориентирован на достижение какого-то результата — и только на это. Здесь налицо чувство борьбы и усилия, вызываемого чувством цели. Такое усилие улавливает энергию движения и начинает увеличивать собственную скорость. Это усилие в стиле бегуна по шоссе. Другой подход к усилию чреват чувством огромной бессмыслицы. В работе нет ощущения подъема или вдохновения; вместо этого в ней наличествует сильное чувство долга. Вы просто медленно и осторожно тащитесь вперед, стараясь прогрызть себе путь на манер древесного червя через свои обязательства.
Ни один из этих видов усилия не обладает чувством открытости или точности, традиционная буддийская аналогия для правильного усилия — это шагающий слон или черепаха. Слон или черепаха двигаются вперед уверенно, безостановочно, с большим достоинством. Подобно червю, они не подвержены возбуждению. Червь просто грызет все, что появляется перед его ртом, и так прогрызает себе дорогу. Канал, по которому проходит его брюхо, представляет собой его тотальное пространство. Черепаха или слон обладают всесторонним обзором пути, по которому идут. Хотя вследствие своей способности обозревать путь они серьезны и медлительны, в их движении налицо чувство веселости и разумности.
В случае медитации старание развить вдохновение, которое заставило бы нас забыть свои страдания и практически двигаться вперед при помощи постоянного усилия, оказывается совершенно незрелым. С другой стороны, чрезмерные торжественность и чувство долга создают безжизненный и узкий взгляд на жизнь, затхлое психологическое окружение. Стиль правильного усилия, какому учил Будда, серьезен, но не слишком. Он извлекает пользу из естественного течения инстинкта, чтобы постоянно возвращать ум в сторону внимательности к дыханию.
Решающим моментом в этом процессе возвращения является то обстоятельство, что здесь нет необходимости проходить через ступени преднамеренной подготовки к действию и последующего удерживания внимания и насильственного подтягивания его назад, к дыханию, подобно тому, как мы стараемся оттащить непослушного ребенка от какого-нибудь ужасного занятия. Здесь же нет и речи о насильственном возвращении ума к какому-то особому предмету — речь идет о том, чтобы вернуть его из мира сновидений к реальности. Вы дышите, вы сидите. Вы делаете именно это; и вам следует делать это в совершенстве, с полнотой, от всего сердца.
Здесь существует особого рода техника, особый прием, который оказывается чрезвычайно действенным и полезным, не только для сидячей медитации, но также и для повседневной жизни, т.е. для медитации в действии. Способ возвращения заключается в применении того, что можно было бы назвать «абстрактным наблюдением». Такое наблюдение представляет собой всего лишь простое самосознание без какой-либо задачи или цели. Когда мы с чем-то сталкиваемся, в качестве первого проблеска имеет место обнаженное чувство двойственности, отдельности. На этой основе мы начинаем оценивать, перебирать и выбирать, принимать решения, проявлять свою волю. Так вот, абстрактное наблюдение — это и есть глубинное ощущение отдельности, просто отчетливое достижение пребывания здесь — до того, как получит развитие любой из остальных процессов. Вместо того, чтобы осуждать это самосознание как двойственное, мы извлекаем пользу из такой склонности нашей психологической системы, как основы внимательности к дыханию. Само переживание представляет собой всего лишь внезапную вспышку пребывания наблюдателя «здесь». В этом пункте мы не думаем: «Я должен вернуться к дыханию» или: «Я должен постараться и отделаться о этих мыслей». Нам не нужно устанавливать преднамеренное и логическое движение ума, повторяющего себе цель практики сиденья. Существует просто внезапное ощущение того, как нечто происходит здесь и сейчас; и мы возвращаемся назад. Резко, внезапно, без наименования, без применения какого-либо рода понятия, мы переживаем быстрый проблеск изменения тона. Это и есть самая глубокая сфера практики внимательности к усилию.
Одна из причин, почему обычное усилие становится таким унылым и застойным, заключается в том, что наше намерение всегда порождает вербализации. Подсознательно мы всегда действительно создаем словесные формулировки: «Мне необходимо пойти и помочь такому-то, потому что уже половина второго» или: «Вот хорошее дело для меня; хорошо, если я выполню этот долг». Любого рода чувство долга, которое может возникнуть у нас, всегда выражено словами, хотя скорость концептуального ума настолько велика, что мы можем даже не заметить эту вербализацию. Все же содержание словесных формулировок чувствуется явственно. Эта вербализация пришпиливает усилие к неподвижной шкале отсчета, что делает усилие необычайно утомительным. В противоположность ему абстрактное усилие, о котором мы говорим, вспыхивает на какую-то долю секунды, без всякого наименования, без какой бы то ни было идеи. Это просто толчок, внезапное изменение курса, которое не определяет свое предназначение. Остальная часть усилия в точности похожа на поступь черепахи — оно движется шаг за шагом, медленно, наблюдая за окружающей ситуацией.
При желании вы можете назвать это отвлеченное самосознание «прыжком», «толчком» или «внезапным напоминанием»; или вы, возможно, назовете его «изумление». Иногда в нем можно также почувствовать панику — необусловленную панику. Ибо оно изменяет курс — нечто приходит к нам и изменяет всю линию нашего действия. Если мы работаем с этим внезапным толчком и, таким образом, работаем с отсутствием усилия в самом усилии, тогда усилие становится самостоятельно существующим. Оно, так сказать, стоит на собственных ногах и не нуждается в другом усилии, которое приводило бы его в действие. Если бы дело обстояло именно таким образом, усилие должно было бы стать преднамеренно устроенным; а это идет вразрез со всем смыслом медитации. Тогда, если вы пережили этот внезапный момент внимательности, идея не должна пытаться удержать его; вам не следует цепляться за это мгновенье или пытаться культивировать его. Не удерживайте посланца, не няньчитесь с воспоминаниями. Вернитесь к медитации. Примите послание надлежащим образом.
Усилие подобного рода чрезвычайно важно. Такой внезапный проблеск является ключом ко всей буддийской медитации — от уровня глубинной внимательности до высочайших уровней тантры. Эту внимательность к усилию можно определенно считать наиболее важным аспектом всей практики внимательности. Внимательность к телу создает общую установку; она вносит медитацию в психосоматическую структуру нашей жизни; внимательность к телу делает практику медитации личной и интимной. Внимательность же к усилию делает медитацию пригодной для работы. Она связывает основания внимательности с путем, с духовным странствием. Она подобна колесам колесницы, которые обеспечивают связь между колесницей и дорогой; она подобна веслам лодки; она воплощает практику в действие, заставляет ее двигаться, идти вперед.
Но здесь у нас существует одна проблема: внимательность к усилию нельзя вызвать преднамеренно. С другой же стороны, недостаточно просто надеяться, что на нас снизойдет вспышка и принесет нам вспоминание. Мы не в состоянии просто полагаться на то, что с нами произойдет «это». Нам надобно установить, так сказать, особого рода систему тревоги, подготовить общую атмосферу. Должна существовать глубинная основа дисциплины, которая устанавливает тон практики сиденья. Усилие важно и на этом уровне — усилие в том смысле, чтобы не допускать ни малейшего снисхождения к какой бы то ни было форме развлечения. Нам придется от чего-то отказаться. Если мы не отбросим наше нежелание серьезно взяться за практику, просвет подобного внезапного усилия окажется фактически невозможным. Поэтому чрезвычайно важно подходить к практике с уважением, с чувством понимания, с охотой к тяжелому труду.
Если мы действительно посвятили себя взаимоотношениям с вещами, каковы они есть на самом деле, это откроет путь для вспышки, которая напоминает нам: «это, это, это». Вопрос «что это?» — более не возникает. Просто «это» приводит в действие совершенно новое состояние сознания, которое автоматически возвращает нас ко внимательности к дыханию или к общему чувству бытия.
Мы упорно работаем не для того, чтобы отвлечься или развлечься. И все же в некотором смысле мы способны воспользоваться самой утомительной работой, скрытой в ситуации сидячей медитации. Мы можем оценить по-настоящему отсутствие обильных ресурсов доступных развлечений. Поскольку мы уже включили в свою практику утомление и скуку, нам не приходится бежать от чего бы то ни было, и мы чувствуем себя вполне устойчиво и прочно.
Это глубинное чувство понимания представляет собой другой аспект той подспудной основы, которая создает возможность для более легкого возникновения спонтанной вспышки вспоминания. Говорят, что такое переживание подобно внезапной влюбленности. Когда мы в кого-то влюблены, мы так или иначе получаем внезапную вспышку, — но не относящуюся к личности с данным именем, не представление о том, как эта личность выглядит; подобные мысли приходят впоследствии. Вспышка оказывается возможной благодаря нашей общей открытости по отношению к данному лицу. Мы получили отвлеченный проблеск любимого нами существа — «того». Проблеск «того» первым приходит в наш ум; затем мы можем размышлять о нем, тщательно раздумывать, наслаждаться мечтаниями о нем. Но все это происходит впоследствии. Вспышка остается первичной.
Открытость всегда приносит подобные результаты. Здесь можно применить и другую традиционную аналогию —образ охотника: охотнику не приходится думать об олене, о медведе, о горном козле или о каком-то другом особом животном — он ищет «нечто». Когда он идет и слышит звук, когда ощущает некоторую тонкую возможность, он не думает о том, какое животное сейчас обнаружит; приходит просто чувство «того». В каждом случае полной вовлеченности любой человек оказывается на уровне охотника, на уровне влюбленного или на уровне практикующего медитацию; он обладает тем видом открытости, который вызывает внезапные вспышки, почти магическое ощущение «таковости», без названия и без понятия, без идеи. Это и есть мгновенье усилия, сосредоточенного усилия; а за ним следует осознание. Отказавшись от обладания этим внезапным переживанием, осознание приходит очень медленно — и снова устанавливается на земной реальности простого пребывания здесь.
Глава 6. Внимательность к уму
Часто под внимательностью подразумевается наблюдательность. Но это не должно создавать впечатления о том, что внимательность означает наблюдение за чем-то происходящим.
1 2 3 4 5 6 7
Глава 5. Внимательность к усилию
Следующее основание внимательности — это внимательность к усилию. Идея усилия кажется проблематичной. Усилие покажется нам противоречащим чувству бытия, возникающему благодаря внимательности к телу. Также какая бы то ни было решительность не имеет очевидного места в технике «прикоснись и иди», свойственной внимательности к жизни. В каждом из этих случаев преднамеренное, грубое усилие как будто подвергает опасности открытую точность процесса внимательности. Все же мы не можем ожидать развития надлежащей внимательности без какого-либо старания с нашей стороны. Усилие необходимо. Но для того, чтобы выработать некоторое понятие о правильном усилии, мы должны прежде всего рассмотреть вопрос о том, что мы подразумеваем под усилием.
Один вид усилия ориентирован на достижение какого-то результата — и только на это. Здесь налицо чувство борьбы и усилия, вызываемого чувством цели. Такое усилие улавливает энергию движения и начинает увеличивать собственную скорость. Это усилие в стиле бегуна по шоссе. Другой подход к усилию чреват чувством огромной бессмыслицы. В работе нет ощущения подъема или вдохновения; вместо этого в ней наличествует сильное чувство долга. Вы просто медленно и осторожно тащитесь вперед, стараясь прогрызть себе путь на манер древесного червя через свои обязательства.
Ни один из этих видов усилия не обладает чувством открытости или точности, традиционная буддийская аналогия для правильного усилия — это шагающий слон или черепаха. Слон или черепаха двигаются вперед уверенно, безостановочно, с большим достоинством. Подобно червю, они не подвержены возбуждению. Червь просто грызет все, что появляется перед его ртом, и так прогрызает себе дорогу. Канал, по которому проходит его брюхо, представляет собой его тотальное пространство. Черепаха или слон обладают всесторонним обзором пути, по которому идут. Хотя вследствие своей способности обозревать путь они серьезны и медлительны, в их движении налицо чувство веселости и разумности.
В случае медитации старание развить вдохновение, которое заставило бы нас забыть свои страдания и практически двигаться вперед при помощи постоянного усилия, оказывается совершенно незрелым. С другой стороны, чрезмерные торжественность и чувство долга создают безжизненный и узкий взгляд на жизнь, затхлое психологическое окружение. Стиль правильного усилия, какому учил Будда, серьезен, но не слишком. Он извлекает пользу из естественного течения инстинкта, чтобы постоянно возвращать ум в сторону внимательности к дыханию.
Решающим моментом в этом процессе возвращения является то обстоятельство, что здесь нет необходимости проходить через ступени преднамеренной подготовки к действию и последующего удерживания внимания и насильственного подтягивания его назад, к дыханию, подобно тому, как мы стараемся оттащить непослушного ребенка от какого-нибудь ужасного занятия. Здесь же нет и речи о насильственном возвращении ума к какому-то особому предмету — речь идет о том, чтобы вернуть его из мира сновидений к реальности. Вы дышите, вы сидите. Вы делаете именно это; и вам следует делать это в совершенстве, с полнотой, от всего сердца.
Здесь существует особого рода техника, особый прием, который оказывается чрезвычайно действенным и полезным, не только для сидячей медитации, но также и для повседневной жизни, т.е. для медитации в действии. Способ возвращения заключается в применении того, что можно было бы назвать «абстрактным наблюдением». Такое наблюдение представляет собой всего лишь простое самосознание без какой-либо задачи или цели. Когда мы с чем-то сталкиваемся, в качестве первого проблеска имеет место обнаженное чувство двойственности, отдельности. На этой основе мы начинаем оценивать, перебирать и выбирать, принимать решения, проявлять свою волю. Так вот, абстрактное наблюдение — это и есть глубинное ощущение отдельности, просто отчетливое достижение пребывания здесь — до того, как получит развитие любой из остальных процессов. Вместо того, чтобы осуждать это самосознание как двойственное, мы извлекаем пользу из такой склонности нашей психологической системы, как основы внимательности к дыханию. Само переживание представляет собой всего лишь внезапную вспышку пребывания наблюдателя «здесь». В этом пункте мы не думаем: «Я должен вернуться к дыханию» или: «Я должен постараться и отделаться о этих мыслей». Нам не нужно устанавливать преднамеренное и логическое движение ума, повторяющего себе цель практики сиденья. Существует просто внезапное ощущение того, как нечто происходит здесь и сейчас; и мы возвращаемся назад. Резко, внезапно, без наименования, без применения какого-либо рода понятия, мы переживаем быстрый проблеск изменения тона. Это и есть самая глубокая сфера практики внимательности к усилию.
Одна из причин, почему обычное усилие становится таким унылым и застойным, заключается в том, что наше намерение всегда порождает вербализации. Подсознательно мы всегда действительно создаем словесные формулировки: «Мне необходимо пойти и помочь такому-то, потому что уже половина второго» или: «Вот хорошее дело для меня; хорошо, если я выполню этот долг». Любого рода чувство долга, которое может возникнуть у нас, всегда выражено словами, хотя скорость концептуального ума настолько велика, что мы можем даже не заметить эту вербализацию. Все же содержание словесных формулировок чувствуется явственно. Эта вербализация пришпиливает усилие к неподвижной шкале отсчета, что делает усилие необычайно утомительным. В противоположность ему абстрактное усилие, о котором мы говорим, вспыхивает на какую-то долю секунды, без всякого наименования, без какой бы то ни было идеи. Это просто толчок, внезапное изменение курса, которое не определяет свое предназначение. Остальная часть усилия в точности похожа на поступь черепахи — оно движется шаг за шагом, медленно, наблюдая за окружающей ситуацией.
При желании вы можете назвать это отвлеченное самосознание «прыжком», «толчком» или «внезапным напоминанием»; или вы, возможно, назовете его «изумление». Иногда в нем можно также почувствовать панику — необусловленную панику. Ибо оно изменяет курс — нечто приходит к нам и изменяет всю линию нашего действия. Если мы работаем с этим внезапным толчком и, таким образом, работаем с отсутствием усилия в самом усилии, тогда усилие становится самостоятельно существующим. Оно, так сказать, стоит на собственных ногах и не нуждается в другом усилии, которое приводило бы его в действие. Если бы дело обстояло именно таким образом, усилие должно было бы стать преднамеренно устроенным; а это идет вразрез со всем смыслом медитации. Тогда, если вы пережили этот внезапный момент внимательности, идея не должна пытаться удержать его; вам не следует цепляться за это мгновенье или пытаться культивировать его. Не удерживайте посланца, не няньчитесь с воспоминаниями. Вернитесь к медитации. Примите послание надлежащим образом.
Усилие подобного рода чрезвычайно важно. Такой внезапный проблеск является ключом ко всей буддийской медитации — от уровня глубинной внимательности до высочайших уровней тантры. Эту внимательность к усилию можно определенно считать наиболее важным аспектом всей практики внимательности. Внимательность к телу создает общую установку; она вносит медитацию в психосоматическую структуру нашей жизни; внимательность к телу делает практику медитации личной и интимной. Внимательность же к усилию делает медитацию пригодной для работы. Она связывает основания внимательности с путем, с духовным странствием. Она подобна колесам колесницы, которые обеспечивают связь между колесницей и дорогой; она подобна веслам лодки; она воплощает практику в действие, заставляет ее двигаться, идти вперед.
Но здесь у нас существует одна проблема: внимательность к усилию нельзя вызвать преднамеренно. С другой же стороны, недостаточно просто надеяться, что на нас снизойдет вспышка и принесет нам вспоминание. Мы не в состоянии просто полагаться на то, что с нами произойдет «это». Нам надобно установить, так сказать, особого рода систему тревоги, подготовить общую атмосферу. Должна существовать глубинная основа дисциплины, которая устанавливает тон практики сиденья. Усилие важно и на этом уровне — усилие в том смысле, чтобы не допускать ни малейшего снисхождения к какой бы то ни было форме развлечения. Нам придется от чего-то отказаться. Если мы не отбросим наше нежелание серьезно взяться за практику, просвет подобного внезапного усилия окажется фактически невозможным. Поэтому чрезвычайно важно подходить к практике с уважением, с чувством понимания, с охотой к тяжелому труду.
Если мы действительно посвятили себя взаимоотношениям с вещами, каковы они есть на самом деле, это откроет путь для вспышки, которая напоминает нам: «это, это, это». Вопрос «что это?» — более не возникает. Просто «это» приводит в действие совершенно новое состояние сознания, которое автоматически возвращает нас ко внимательности к дыханию или к общему чувству бытия.
Мы упорно работаем не для того, чтобы отвлечься или развлечься. И все же в некотором смысле мы способны воспользоваться самой утомительной работой, скрытой в ситуации сидячей медитации. Мы можем оценить по-настоящему отсутствие обильных ресурсов доступных развлечений. Поскольку мы уже включили в свою практику утомление и скуку, нам не приходится бежать от чего бы то ни было, и мы чувствуем себя вполне устойчиво и прочно.
Это глубинное чувство понимания представляет собой другой аспект той подспудной основы, которая создает возможность для более легкого возникновения спонтанной вспышки вспоминания. Говорят, что такое переживание подобно внезапной влюбленности. Когда мы в кого-то влюблены, мы так или иначе получаем внезапную вспышку, — но не относящуюся к личности с данным именем, не представление о том, как эта личность выглядит; подобные мысли приходят впоследствии. Вспышка оказывается возможной благодаря нашей общей открытости по отношению к данному лицу. Мы получили отвлеченный проблеск любимого нами существа — «того». Проблеск «того» первым приходит в наш ум; затем мы можем размышлять о нем, тщательно раздумывать, наслаждаться мечтаниями о нем. Но все это происходит впоследствии. Вспышка остается первичной.
Открытость всегда приносит подобные результаты. Здесь можно применить и другую традиционную аналогию —образ охотника: охотнику не приходится думать об олене, о медведе, о горном козле или о каком-то другом особом животном — он ищет «нечто». Когда он идет и слышит звук, когда ощущает некоторую тонкую возможность, он не думает о том, какое животное сейчас обнаружит; приходит просто чувство «того». В каждом случае полной вовлеченности любой человек оказывается на уровне охотника, на уровне влюбленного или на уровне практикующего медитацию; он обладает тем видом открытости, который вызывает внезапные вспышки, почти магическое ощущение «таковости», без названия и без понятия, без идеи. Это и есть мгновенье усилия, сосредоточенного усилия; а за ним следует осознание. Отказавшись от обладания этим внезапным переживанием, осознание приходит очень медленно — и снова устанавливается на земной реальности простого пребывания здесь.
Глава 6. Внимательность к уму
Часто под внимательностью подразумевается наблюдательность. Но это не должно создавать впечатления о том, что внимательность означает наблюдение за чем-то происходящим.
1 2 3 4 5 6 7