Еще раз вам говорю — противопехотных святынь не существует. Таких вещей просто нет. И никогда не было!
Ублейр с дикой ухмылкой на физиономии беспомощно переводил глаза с привязанного к стулу его высокобесподобия на дьявола-напарника, и его мозг решительно отказывался что-либо понимать.
Затем глаза Ублейра отплыли обратно к смонтированному святынеискателю. Он смотрел на устройство, которое явно регистрировало присутствие здесь, в его пещере, предмета или предметов, которых, согласно всей логике и здравому смыслу, не существовало в природе. Над Ублейром все серьезнее нависала потребность в хорошей чашке крепкого лавового мартини.
— Теперь я знаю! — завопил Бубуш, чей мозг несся безумным галопом вслед за спинами целой дюжины безумных теорий заговора. — Я это проделал! Это показывает, что на нем есть следы святынного заражения. Он наверняка держал в руках противопехотные святыни — вот что я тебе скажу! Вперед, настала пора действовать!
— Погоди хоть минутку… — взмолился Ублейр.
— Нельзя терять ни секунды. Если он с ними обращался, это значит, что они могут менять их местоположение. Если мы не начнем действовать прямо сейчас, мы можем их потерять. Навеки.
Метнувшись к отдаленному стенному шкафу, Бубуш принялся разбрасывать его содержимое по пещере.
— Где же они? Где? — Он захлопнул одну дверцу и вихрем подлетел к другой.
— Что тебе нужно? Прекрати!
Новая охапка пожитков Ублейра полетела с каменных полок и обрушилась на пол, став жертвой безумных поисков Бубуша.
— Эй, ты мой любимый тостер сломал!
— Ты вместо этого новый получишь! Даже три! Двенадцать! Ты сможешь получить все тостеры, какие тебе когда-либо потребуются. Только скажи мне, где они!
Ухватив Бубуша за плечи, Ублейр проворно оттащил его от шкафа.
— Что ты теперь ищешь? Ты что, до сих пор мало моего имущества изничтожил?
— Мне нужны одеяла! — дико заорал Бубуш, не обращая никакого внимания на обвинения Ублейра. — Где у тебя одеяла?
— Третья полка снизу по левую…
— Ага! Вот они! Я их нашел! А теперь вперед! Живо! — Бубуш схватил святынеискатель, вылетел за дверь и загрохотал по улице, свистнув Кременюге, чтобы та следовала за ним.
Ублейр на мгновение остановился, посмотрел на все еще надежно привязанное к стулу его высокобесподобие, пожал плечами в недоумении на добрых двадцать денье и помчался вслед за Бубушем.
Невесть как, но Бубуш, похоже, знал, что он делает. Да и, в конце концов, у Ублейра был только один-единственный способ выяснить, что у него на уме.
— Эй! Не так быстро! Меня подожди!
Высоко в горном городе Аксолотле единственная черная стрелка солнечных часов в Гад-парке доползла до десяти угловых градусов после рассвета и безмолвно продолжила двигаться дальше.
К северу отсюда бледно-серебристые отражения корчились на медленно покачивающейся глади озера Титипопа. Жалобный крик черпачного журавля отражался от далеких осыпающихся склонов, пока птица выгибала ленивые крылья и пристраивалась на одной ноге кормиться на мелководье. Озабоченный завтраком журавль намеренно проигнорировал немалую толпу граждан Аксолотля, сгрудившуюся у южной оконечности озера, и принялся обыскивать студеные воды объемистым клювом, работая как небольшая землечерпалка.
Внезапно, когда указатель солнечных часов достиг четырнадцати угловых градусов после рассвета, странное постукивание разбило тишину движущихся туманов. Для собравшейся толпы шум этот прозвучал как стук сушеной чечевицы внутри полого черепашьего панциря. Собственно говоря, так оно и было.
Одинокая мантра вплыла в поле слуха толпы поверх стука чечевицы, исходя от сгорбленной фигуры на усеянной галькой береговой полосе. Фигура эта прыгала и раскачивалась вокруг деревянных спусковых полозьев.
Пришло назначенное время для того, чтобы заклинания были брошены к небесам и чтобы каждое заклинание униженно взмолилось о безопасном и успешном завершении некого капитального труда.
Абб Армот чуть ли не рыдал от плещущей за края гордости, оглядывая элегантные обводы своего корабля. Корабль этот стоял на самом верху спусковых полозьев, до поры до времени застопоренный и готовый к спуску, буквально излучая величественную грацию. Любой гражданин Аксолотля, обладавший вкусом к чему-нибудь хоть отдаленно мореходному мгновенно распознал бы в этом корабле нечто особенное. От радостно торчащего вперед бушприта мимо элегантно изгибающихся утлегарей к благородной рукояти руля — все в этом судне указывало на то, что оно было построено ради скорости. При полной парусности, как надеялся Армот, «Веселый Моллюск» должен был скакать по самым верхушкам волн, обгоняя легких белых коней, которые обычно неслись там галопом. Или, как менее возвышенно выразились местные жители, «эта штуковина полетит как дерьмо с палки».
Толпа воодушевленно собралась понаблюдать за спуском корабля на воду, а Армоту пришлось ждать многие месяцы, прежде чем его водное дитя сделает свой первый нырок. Он проконсультировался с мириадами местных провидцев, до предела достал примерно дюжину пророков и выжал бесчисленные капли жизненно важной информации из просто людей сведущих. В итоге все согласились на том, что лучшее время для спуска настанет через три недели в четверг. Очень может быть.
Однако Абб Армот решил взять дело в надежные руки и стать первым, кто предложит свое публичное поздравление Блинни Плутту и его сочной невесте мисс Нибель Меса.
Существовала традиция, пусть даже невероятно древняя и почти полностью позабытая, что благословение в виде идущего по воде судна должно быть сделано, дабы символически понести славную судьбу и долгое счастье супружеской пары по не нанесенным на карты бурным водам, которые несомненно лежали впереди. То, что Абб решил возродить древнюю традицию, весь Аксолотль оценил как благородный жест. Однако, говоря откровенно, сам Абб Армот ввязался в это дело, увидев здесь шанс устроить бесплатную рекламу своей чахнущей верфи, но это было не суть важно.
Партач, разукрашенный перьями главный заклинатель по транспорту и общему обращению с товарами, крутился точно психованный дервиш, производя какое-то странное уханье в прижатую ко рту ладонь. Это была его первая по-настоящему крупная публичная работа, и Партач собирался использовать ее по максимуму.
Если по правде, это вообще была первая полученная им публичная работа; которая хоть как-то касалась транспортной стороны его должности. Обычно Партачу приходилось просто рассыпать немного порошка или размазывать чуть-чуть мази, заботиться, к примеру, о том, чтобы ценную хрустальную вазу доставили посредством местной почтовой системы, не изуродовав ее до неузнаваемости в процессе засовывания в почтовый ящик получателя.
До сих пор (постучи по дереву и обернись три раза вокруг своей оси, если это неправда!) никаких катастроф у Партача не случалось. Такое положение дел, скорее всего, главным образом объяснялось тем фактом, что получатели дорогих ваз заранее узнавали об их доставке (посредством почтовой предсказательной странице в «Угадайке») и оставляли дверь открытой. Хотя многие аксолотлианцы об этом подозревали, пока что никто из них не набрался отваги, чтобы отправить по почте даже что-то не слишком ценное, не обеспечив себе заблаговременно почтового благословения Партача. А тому помимо всего прочего помогало еще и то, что он сам работал на почтовом отделении.
Однако прямо сейчас Партач, получив на все утро отгул, вовсю наслаждался дикими плясками перед радостно оценивающей эти пляски публикой. Что было сил он тряс своей черепахой и разбрызгивал ароматные масла на всю окрестную скалу и на ту часть публики, которой случилось оказаться поблизости.
Словно бы по подсказке (восемнадцать угловых градусов после рассвета) нежный южный ветерок пробудился, широко зевнул и взялся за работу. Толпа принялась указывать пальцами и благоговейно ахать и охать, когда паруса «Веселого Моллюска» задрожали и медленно наполнились.
Ободренный и в немалой степени удивленный, Партач тут же исполнил двойной ритбергер, сделал обратное сальто и удвоил свои усилия. Равномерный поток заклинаний с униженной мольбой отчаянно шипел и кружился, проносясь вдоль нитей атмосферного эфира, имея своей мишенью конкретное божество.
В Аррайском царстве раздалось раздраженное кряхтение, когда электрический столб мольбы просвистел в окно и бесцеремонно воткнулся точно в левую ноздрю Стапелю, божеству по водоплавающим корытам и тому подобному.
Стапель кашлянул, сонно треснул себя по защекотавшейся ноздре, после чего весьма неуклюже скатился со своего нестандартных габаритов облака с соответствующим набором пуховых одеял и подушек. Пол в высшей степени бестактно треснул его по физиономии.
Дюжина символов веры и мириады просьб из черепашьего панциря просвистели вверх по левой ноздре божества. Она тут же задергалась, защекоталась так, как будто пара сотен муравьев решила вести там сражение с обильным использованием муравьиной кислоты. Неизбежным образом Стапель чихнул. Затем, шумно вытирая сопли о заднюю часть своей тыквенной пижамы, он закряхтел и попытался избежать роя приставаний.
— Ладно, ладно, уже иду. Я знаю, когда я нужен. Ну почему меня хоть ненадолго в покое не оставить? — проворчал Стапель и неуверенно поднялся. Тройка отчаянных прошений зависла у подоконника, прикидывая, будет ли хорошей идеей действовать прямо сейчас. Единогласно они решили посмотреть, как все пойдет.
Стапель, следует заметить, терпеть не мог ранних утренних визитов. Особенно после бурной ночи в «Манне Амброзии» и бесчисленных рюмочек на брудершафт с последними получателями мест за Верхним Столом. Потирая подбородок, Стапель попытался припомнить, сколько всего бутылок лучшего шимпанзкого он уговорил. Удалось припомнить двенадцать. После таких возлияний все в памяти малость замутнилось.
Прошения все же решили выполнить свою работу и в порядке напоминания фугасными снарядами нырнули к ноздрям божества.
— Тьфу! Никакого покоя! Ни на минуту! — проворчал Стапель. Затем он потянулся за своей фуражкой и вышел из передней двери, исчезая в показной вспышке цветистой экстравагантности, от которой еще больше заныла его до ужаса чуткая к боли голова.
А внизу, на берегах озера Титипопа, волнение толпы все росло. Южный ветерок набрал равномерные двенадцать узлов, и «Веселый Моллюск» вовсю напрягался в надежно сработанном спускном снаряжении. Веревки скрипели, напряжение нарастало и Партач стремительно направился к смутному пятну сочной расцветки.
Физиономия Абба Армота являла собой образчик гордого отцовства, смешанного с предельной нервозностью первой брачной ночи. Все знаки, знамения и предвестия смотрелись в высшей степени многообещающе. Славное вино, славная толпа, славный корабль. И скоро настанет тот час, когда, после нескольких лет мучительного строительства и нескольких месяцев еще более мучительного ожидания, славный корабль «Веселый Моллюск» наконец-то выйдет в открытые воды.
Внезапно последовала показная вспышка, и мужчина, габаритами чуть крупнее обычных, появился, щеголяя фуражкой и белой, коротко подстриженной бородкой, какую обычно предпочитают капитаны кораблей и прочий мореходный народ по всему ведомому миру. Странным образом и к немалому удивлению озадаченной толпы, он также носил тыквенного цвета пижаму.
— Привет, ребята. Короче, семь футов под килем… и так далее! — объявил мужчина после умопомрачительного зевка. Затем он разочарованно огляделся в поисках юнцов с их пронзительным свистом, которые по причинам, известным только тем, кто вовлечен в великие соленые просторы, всегда появляются и останавливают всяческую болтовню быстрым заградительным огнем из трех убийственных нот. Божество недовольно фыркнуло себе под нос, когда никакой подобной звуковой атаки не последовало.
«Никакого почтения к этикету», — жалобно подумал Стапель, прежде чем его омыла внезапная и замечательно утешная волна облегчения. После всего того шимпанзкого прошлой ночью вряд ли его пульсирующая болью голова перенесла бы столь резкую звукотерапию.
Наблюдая за сверхъестественным появлением Стапеля, Абб Армот принял положение, которое требовалось для успешного принятия благословения. Он быстро распластался на усыпанном галькой берегу, воя прошения и мольбы, плотно прижав ладони к ушам в традиционной аксолотлианской манере.
Столетия эмпирической аргументации ушли на принятие именно такого положения как традиционного. Распластывание на земле наглядно демонстрирует призванному божеству, насколько серьезно вызвавший все это воспринимает, а успешный результат был куда важнее чистой тоги. Плотное прижатие ладоней к ушам представляло собой необходимую меру самозащиты. Никто не хотел услышать, как представитель небесного племени смеется над его настоятельной просьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Ублейр с дикой ухмылкой на физиономии беспомощно переводил глаза с привязанного к стулу его высокобесподобия на дьявола-напарника, и его мозг решительно отказывался что-либо понимать.
Затем глаза Ублейра отплыли обратно к смонтированному святынеискателю. Он смотрел на устройство, которое явно регистрировало присутствие здесь, в его пещере, предмета или предметов, которых, согласно всей логике и здравому смыслу, не существовало в природе. Над Ублейром все серьезнее нависала потребность в хорошей чашке крепкого лавового мартини.
— Теперь я знаю! — завопил Бубуш, чей мозг несся безумным галопом вслед за спинами целой дюжины безумных теорий заговора. — Я это проделал! Это показывает, что на нем есть следы святынного заражения. Он наверняка держал в руках противопехотные святыни — вот что я тебе скажу! Вперед, настала пора действовать!
— Погоди хоть минутку… — взмолился Ублейр.
— Нельзя терять ни секунды. Если он с ними обращался, это значит, что они могут менять их местоположение. Если мы не начнем действовать прямо сейчас, мы можем их потерять. Навеки.
Метнувшись к отдаленному стенному шкафу, Бубуш принялся разбрасывать его содержимое по пещере.
— Где же они? Где? — Он захлопнул одну дверцу и вихрем подлетел к другой.
— Что тебе нужно? Прекрати!
Новая охапка пожитков Ублейра полетела с каменных полок и обрушилась на пол, став жертвой безумных поисков Бубуша.
— Эй, ты мой любимый тостер сломал!
— Ты вместо этого новый получишь! Даже три! Двенадцать! Ты сможешь получить все тостеры, какие тебе когда-либо потребуются. Только скажи мне, где они!
Ухватив Бубуша за плечи, Ублейр проворно оттащил его от шкафа.
— Что ты теперь ищешь? Ты что, до сих пор мало моего имущества изничтожил?
— Мне нужны одеяла! — дико заорал Бубуш, не обращая никакого внимания на обвинения Ублейра. — Где у тебя одеяла?
— Третья полка снизу по левую…
— Ага! Вот они! Я их нашел! А теперь вперед! Живо! — Бубуш схватил святынеискатель, вылетел за дверь и загрохотал по улице, свистнув Кременюге, чтобы та следовала за ним.
Ублейр на мгновение остановился, посмотрел на все еще надежно привязанное к стулу его высокобесподобие, пожал плечами в недоумении на добрых двадцать денье и помчался вслед за Бубушем.
Невесть как, но Бубуш, похоже, знал, что он делает. Да и, в конце концов, у Ублейра был только один-единственный способ выяснить, что у него на уме.
— Эй! Не так быстро! Меня подожди!
Высоко в горном городе Аксолотле единственная черная стрелка солнечных часов в Гад-парке доползла до десяти угловых градусов после рассвета и безмолвно продолжила двигаться дальше.
К северу отсюда бледно-серебристые отражения корчились на медленно покачивающейся глади озера Титипопа. Жалобный крик черпачного журавля отражался от далеких осыпающихся склонов, пока птица выгибала ленивые крылья и пристраивалась на одной ноге кормиться на мелководье. Озабоченный завтраком журавль намеренно проигнорировал немалую толпу граждан Аксолотля, сгрудившуюся у южной оконечности озера, и принялся обыскивать студеные воды объемистым клювом, работая как небольшая землечерпалка.
Внезапно, когда указатель солнечных часов достиг четырнадцати угловых градусов после рассвета, странное постукивание разбило тишину движущихся туманов. Для собравшейся толпы шум этот прозвучал как стук сушеной чечевицы внутри полого черепашьего панциря. Собственно говоря, так оно и было.
Одинокая мантра вплыла в поле слуха толпы поверх стука чечевицы, исходя от сгорбленной фигуры на усеянной галькой береговой полосе. Фигура эта прыгала и раскачивалась вокруг деревянных спусковых полозьев.
Пришло назначенное время для того, чтобы заклинания были брошены к небесам и чтобы каждое заклинание униженно взмолилось о безопасном и успешном завершении некого капитального труда.
Абб Армот чуть ли не рыдал от плещущей за края гордости, оглядывая элегантные обводы своего корабля. Корабль этот стоял на самом верху спусковых полозьев, до поры до времени застопоренный и готовый к спуску, буквально излучая величественную грацию. Любой гражданин Аксолотля, обладавший вкусом к чему-нибудь хоть отдаленно мореходному мгновенно распознал бы в этом корабле нечто особенное. От радостно торчащего вперед бушприта мимо элегантно изгибающихся утлегарей к благородной рукояти руля — все в этом судне указывало на то, что оно было построено ради скорости. При полной парусности, как надеялся Армот, «Веселый Моллюск» должен был скакать по самым верхушкам волн, обгоняя легких белых коней, которые обычно неслись там галопом. Или, как менее возвышенно выразились местные жители, «эта штуковина полетит как дерьмо с палки».
Толпа воодушевленно собралась понаблюдать за спуском корабля на воду, а Армоту пришлось ждать многие месяцы, прежде чем его водное дитя сделает свой первый нырок. Он проконсультировался с мириадами местных провидцев, до предела достал примерно дюжину пророков и выжал бесчисленные капли жизненно важной информации из просто людей сведущих. В итоге все согласились на том, что лучшее время для спуска настанет через три недели в четверг. Очень может быть.
Однако Абб Армот решил взять дело в надежные руки и стать первым, кто предложит свое публичное поздравление Блинни Плутту и его сочной невесте мисс Нибель Меса.
Существовала традиция, пусть даже невероятно древняя и почти полностью позабытая, что благословение в виде идущего по воде судна должно быть сделано, дабы символически понести славную судьбу и долгое счастье супружеской пары по не нанесенным на карты бурным водам, которые несомненно лежали впереди. То, что Абб решил возродить древнюю традицию, весь Аксолотль оценил как благородный жест. Однако, говоря откровенно, сам Абб Армот ввязался в это дело, увидев здесь шанс устроить бесплатную рекламу своей чахнущей верфи, но это было не суть важно.
Партач, разукрашенный перьями главный заклинатель по транспорту и общему обращению с товарами, крутился точно психованный дервиш, производя какое-то странное уханье в прижатую ко рту ладонь. Это была его первая по-настоящему крупная публичная работа, и Партач собирался использовать ее по максимуму.
Если по правде, это вообще была первая полученная им публичная работа; которая хоть как-то касалась транспортной стороны его должности. Обычно Партачу приходилось просто рассыпать немного порошка или размазывать чуть-чуть мази, заботиться, к примеру, о том, чтобы ценную хрустальную вазу доставили посредством местной почтовой системы, не изуродовав ее до неузнаваемости в процессе засовывания в почтовый ящик получателя.
До сих пор (постучи по дереву и обернись три раза вокруг своей оси, если это неправда!) никаких катастроф у Партача не случалось. Такое положение дел, скорее всего, главным образом объяснялось тем фактом, что получатели дорогих ваз заранее узнавали об их доставке (посредством почтовой предсказательной странице в «Угадайке») и оставляли дверь открытой. Хотя многие аксолотлианцы об этом подозревали, пока что никто из них не набрался отваги, чтобы отправить по почте даже что-то не слишком ценное, не обеспечив себе заблаговременно почтового благословения Партача. А тому помимо всего прочего помогало еще и то, что он сам работал на почтовом отделении.
Однако прямо сейчас Партач, получив на все утро отгул, вовсю наслаждался дикими плясками перед радостно оценивающей эти пляски публикой. Что было сил он тряс своей черепахой и разбрызгивал ароматные масла на всю окрестную скалу и на ту часть публики, которой случилось оказаться поблизости.
Словно бы по подсказке (восемнадцать угловых градусов после рассвета) нежный южный ветерок пробудился, широко зевнул и взялся за работу. Толпа принялась указывать пальцами и благоговейно ахать и охать, когда паруса «Веселого Моллюска» задрожали и медленно наполнились.
Ободренный и в немалой степени удивленный, Партач тут же исполнил двойной ритбергер, сделал обратное сальто и удвоил свои усилия. Равномерный поток заклинаний с униженной мольбой отчаянно шипел и кружился, проносясь вдоль нитей атмосферного эфира, имея своей мишенью конкретное божество.
В Аррайском царстве раздалось раздраженное кряхтение, когда электрический столб мольбы просвистел в окно и бесцеремонно воткнулся точно в левую ноздрю Стапелю, божеству по водоплавающим корытам и тому подобному.
Стапель кашлянул, сонно треснул себя по защекотавшейся ноздре, после чего весьма неуклюже скатился со своего нестандартных габаритов облака с соответствующим набором пуховых одеял и подушек. Пол в высшей степени бестактно треснул его по физиономии.
Дюжина символов веры и мириады просьб из черепашьего панциря просвистели вверх по левой ноздре божества. Она тут же задергалась, защекоталась так, как будто пара сотен муравьев решила вести там сражение с обильным использованием муравьиной кислоты. Неизбежным образом Стапель чихнул. Затем, шумно вытирая сопли о заднюю часть своей тыквенной пижамы, он закряхтел и попытался избежать роя приставаний.
— Ладно, ладно, уже иду. Я знаю, когда я нужен. Ну почему меня хоть ненадолго в покое не оставить? — проворчал Стапель и неуверенно поднялся. Тройка отчаянных прошений зависла у подоконника, прикидывая, будет ли хорошей идеей действовать прямо сейчас. Единогласно они решили посмотреть, как все пойдет.
Стапель, следует заметить, терпеть не мог ранних утренних визитов. Особенно после бурной ночи в «Манне Амброзии» и бесчисленных рюмочек на брудершафт с последними получателями мест за Верхним Столом. Потирая подбородок, Стапель попытался припомнить, сколько всего бутылок лучшего шимпанзкого он уговорил. Удалось припомнить двенадцать. После таких возлияний все в памяти малость замутнилось.
Прошения все же решили выполнить свою работу и в порядке напоминания фугасными снарядами нырнули к ноздрям божества.
— Тьфу! Никакого покоя! Ни на минуту! — проворчал Стапель. Затем он потянулся за своей фуражкой и вышел из передней двери, исчезая в показной вспышке цветистой экстравагантности, от которой еще больше заныла его до ужаса чуткая к боли голова.
А внизу, на берегах озера Титипопа, волнение толпы все росло. Южный ветерок набрал равномерные двенадцать узлов, и «Веселый Моллюск» вовсю напрягался в надежно сработанном спускном снаряжении. Веревки скрипели, напряжение нарастало и Партач стремительно направился к смутному пятну сочной расцветки.
Физиономия Абба Армота являла собой образчик гордого отцовства, смешанного с предельной нервозностью первой брачной ночи. Все знаки, знамения и предвестия смотрелись в высшей степени многообещающе. Славное вино, славная толпа, славный корабль. И скоро настанет тот час, когда, после нескольких лет мучительного строительства и нескольких месяцев еще более мучительного ожидания, славный корабль «Веселый Моллюск» наконец-то выйдет в открытые воды.
Внезапно последовала показная вспышка, и мужчина, габаритами чуть крупнее обычных, появился, щеголяя фуражкой и белой, коротко подстриженной бородкой, какую обычно предпочитают капитаны кораблей и прочий мореходный народ по всему ведомому миру. Странным образом и к немалому удивлению озадаченной толпы, он также носил тыквенного цвета пижаму.
— Привет, ребята. Короче, семь футов под килем… и так далее! — объявил мужчина после умопомрачительного зевка. Затем он разочарованно огляделся в поисках юнцов с их пронзительным свистом, которые по причинам, известным только тем, кто вовлечен в великие соленые просторы, всегда появляются и останавливают всяческую болтовню быстрым заградительным огнем из трех убийственных нот. Божество недовольно фыркнуло себе под нос, когда никакой подобной звуковой атаки не последовало.
«Никакого почтения к этикету», — жалобно подумал Стапель, прежде чем его омыла внезапная и замечательно утешная волна облегчения. После всего того шимпанзкого прошлой ночью вряд ли его пульсирующая болью голова перенесла бы столь резкую звукотерапию.
Наблюдая за сверхъестественным появлением Стапеля, Абб Армот принял положение, которое требовалось для успешного принятия благословения. Он быстро распластался на усыпанном галькой берегу, воя прошения и мольбы, плотно прижав ладони к ушам в традиционной аксолотлианской манере.
Столетия эмпирической аргументации ушли на принятие именно такого положения как традиционного. Распластывание на земле наглядно демонстрирует призванному божеству, насколько серьезно вызвавший все это воспринимает, а успешный результат был куда важнее чистой тоги. Плотное прижатие ладоней к ушам представляло собой необходимую меру самозащиты. Никто не хотел услышать, как представитель небесного племени смеется над его настоятельной просьбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52