Воин замер, повернулся и снова подошел к Эйдену.
— А вы почему?
— Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?
Широкая улыбка осветила лицо Деверина.
— Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт — единственный, кому это под силу.
Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.
— Все мои сомнения — ничто, — продолжал Деверин, — по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. — С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.
— Да будет так.
К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.
Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.
Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним — в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко — день пути — и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.
Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, — главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей — носить воду из колодца и колоть дрова.
Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.
Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.
Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.
Новые беженцы...
Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.
Как же много народа бежит теперь от тирании!
Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.
— Роберт!
Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.
Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.
После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили — кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, — наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.
Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время — завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.
Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...
А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.
— Пойдемте в дом, — распорядился Эйден. — Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.
— Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.
— И что вы делали в Шан Моссе?
— Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.
— Из-за беженцев?
— Да.
Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях — все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.
Эйден с улыбкой высыпал угли в очаг и проследил, чтобы дрова разгорелись. Потом, укутав Роберта одеялом, он бесшумно вышел. Перед сном ему следовало помолиться, и не только за тех несчастных, кто сейчас спал в кельях и лечебнице.
* * *
Утро оказалось хмурым, тусклый свет еле озарял толсты и слой снега, укрывший поля. Все плоские поверхности стали серо-белыми, лишь кое-где на углах зданий проглядывал мокрый камень. Возвращаясь после утренней службы, Эйден едва не отморозил нос, а воздух из его рта вырывался густыми клубами пара.
Торопливо пройдя к двери своего кабинета, Эйден толкнул створку и замер на месте.
Посреди комнаты стоял голый по пояс Роберт, держа в руках бинт, а монах из лечебницы менял повязку на ране в боку Роберта. Монах приветствовал Эйдена улыбкой, а поднятые брови Роберта стали единственным извинением, которое он собирался адресовать епископу.
Во имя всех богов, почему он ничего не сказал вчера! И как мог сам Эйден не заметить, что Роберт ранен?
— Доброе утро. — Эйден снял и повесил плащ, а потом стал раздувать огонь в камине, чтобы Роберт, по крайней мере, не замерз до смерти. Когда епископ обернулся, он заметил на столе что-то, чего там не было накануне вечером.
— Что это?
— Это вам, — ответил Роберт.
Нахмурившись, Эйден подошел к столу и развернул сверток. В нем оказалась изумительной работы подставка для книги, устойчивая и добротная. На ней обнаружился небольшой мешочек из мягкой кожи. Эйден осторожно развязал его и вытряхнул на ладонь оправленный в серебро диск из полированного стекла.
— Не понимаю... — пробормотал он, поднимая глаза на Роберта. Тот следил за ним с плохо скрытым предвкушением.
— Это вам подарок, — улыбнулся Роберт. — Вам больше не придется щуриться или вытягивать шею, когда вы читаете. Вот и все.
Эйден был растроган. Подставка под книгу была тяжелой, а стекло — хрупким, везти их было нелегким делом.
— Спасибо, — сказал Эйден, чувствуя, как недостаточно слов, чтобы выразить переполняющую его благодарность.
Роберт дождался, пока монах ушел, натянул рубашку и подарил Эйдену одну из своих знаменитых улыбок.
— Я уже собирался идти вас искать. Нам нужно поговорить.
Отказать Роберту Дугласу всегда было трудно. Хотя ему исполнилось сорок три, его энергия и решительность не подверглись действию возраста; выглядел он гораздо моложе своих лет. Он все еще сохранял способность захватить внимание любой группы людей силой своей личности, уверенностью в себе, живой улыбкой и суховатым юмором; кабинет Эйдена был невелик, и стены его, казалось, с трудом сдерживали напор жизненной силы Роберта.
Однако Деверин был прав: за эти восемь лет Роберт действительно переменился.
— Как поживают Мердок и остальные?
— У них все в порядке, они, как обычно, разъехались по своим зимним квартирам.
— При каких обстоятельствах вы были ранены?
— Ерунда, — отмахнулся Роберт, продевая руку в рукав камзола. — Небольшая стычка с людьми Кенрика.
— Вас ранили в тот же бок, что тогда Селар? — Роберт продолжал одеваться и ничего не ответил. — По моим подсчетам, вас в четвертый раз ранили в одно и то же место.
— Такое случается.
— В самом деле? Откуда мне знать... — Эйден постарался скрыть охвативший его страх и не позволить себе причитать, как старая баба. — Может быть, вы... плохо защищаетесь с этой стороны? Или предпочитаете сражаться другой рукой? Должна быть какая-то причина... — Когда Роберт снова ничего не ответил, Эйден молча уставился ему в глаза, так что тот не смог отвести взгляда. — Вы и не думаете облегчать мне разговор.
Роберт развел руками.
— Что вы хотите от меня услышать? Ну, был я ранен. Это не имеет значения.
— Для меня имеет.
С кривой улыбкой Роберт потянулся к очагу и снял с углей медный котелок.
— А для меня — нет. Я ведь жив, верно? И все еще могу сражаться. Какая на самом деле важность, если иногда я получаю раны?
— Не похоже, что мне удастся победить в этом споре.
— Перестаньте тревожиться, епископ, — повернулся к Эйдену Роберт, протягивая кружку с горячим питьем. — Я заварил чай. Пейте. Утро покажется не таким унылым.
Эйден сдался. Когда Роберт уселся за стол, он намеренно переменил тему.
— Вы все нашли? — Накануне, когда Роберт уснул, Эйден отнес в его комнату пришедшие письма. — Там говорится что-нибудь такое, о чем мне следует знать?
— Нет, вы как всегда проделали всю работу великолепно, епископ. — Роберт вытащил стопку писем, взял из нее единственный лист и рассеянно развернул его. — Вы управляете моими финансами не хуже любого гильдийца.
Эйден фыркнул, и Роберт усмехнулся в ответ.
— Считайте это комплиментом, епископ. Похоже, денег хватит нам еще на один год.
Еще один год? Эйден сумел скрыть впечатление, которое произвели на него эти слова. Роберт лишился своих владений в Данлорне и в других местах, но ему удалось сохранить семейное достояние за пределами Люсары. По какой-то причине, которую Эйден никогда не мог себе объяснить, Роберт оставил управление финансами в руках опального епископа, совершенно в этом несведущего. Эйден мог лишь пытаться сохранить то, что имелось изначально; впрочем, по-видимому, для Роберта этого было достаточно.
Но еще один год? Продержится ли столько Люсара? Продержится ли Роберт?
Эйден повернулся к окну; занавеси были отдернуты, чтобы впустить скудный свет. Епископ постарался, чтобы следующий вопрос прозвучал небрежно.
— А остальные письма? Там нет ничего, о чем вы хотели бы мне сообщить?
— Боюсь, ничего особенно интересного, хотя я еще не добрался до конца пачки... Что-то не вижу письма от Патрика.
— Его и нет. Это может просто означать, что Патрик уже в дороге.
— Да, конечно. Остается только надеяться... А это что такое?
Эйден заметил, как нервно вертит в руках Роберт запечатанное письмо.
— Оно пришло два... нет, три дня назад. Я не знаю, от кого оно.
Роберт начал вскрывать печати, потом помедлил, словно не хотел отвлекаться от важного дела. Он спокойно протянул Эйдену лист, который развернул раньше.
— Прочтите.
Эйден, нахмурив брови, начал читать, потом вытаращил глаза, которые отказывались верить тому, что видели: слишком невероятными были новости.
Гильдия... отменяет законы... преследующие колдовство... Должно быть, чья-то неудачная шутка!
— Как я понимаю, — тихо сказал Роберт, — вы ничего еще об этом не слышали?
— Нет! Но вы уверены, что это правда?
— Я снял официальное уведомление со стены резиденции Гильдии.
Эйден еще раз перечитал бумагу. Невозможно — и все же вот оно!
— На первый взгляд кажется полным безумием.
— Как, выдумаете, поведет себя Бром? — поинтересовался Роберт, подходя к камину.
— Весь последний год Бром болеет. — С внезапно охватившим его отвращением Эйден бросил бумагу на стол. — Может быть, он и попытается блефовать, но шансы на то, что он в самом деле воспротивится, весьма невелики. Он или изменит церковный устав, или умрет, и тогда какой-нибудь другой дурак сделает это вместо него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— А вы почему?
— Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?
Широкая улыбка осветила лицо Деверина.
— Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт — единственный, кому это под силу.
Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.
— Все мои сомнения — ничто, — продолжал Деверин, — по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. — С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.
— Да будет так.
К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.
Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.
Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним — в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко — день пути — и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.
Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, — главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей — носить воду из колодца и колоть дрова.
Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.
Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.
Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.
Новые беженцы...
Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.
Как же много народа бежит теперь от тирании!
Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.
— Роберт!
Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.
Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.
После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили — кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, — наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.
Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время — завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.
Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...
А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.
— Пойдемте в дом, — распорядился Эйден. — Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.
— Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.
— И что вы делали в Шан Моссе?
— Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.
— Из-за беженцев?
— Да.
Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях — все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.
Эйден с улыбкой высыпал угли в очаг и проследил, чтобы дрова разгорелись. Потом, укутав Роберта одеялом, он бесшумно вышел. Перед сном ему следовало помолиться, и не только за тех несчастных, кто сейчас спал в кельях и лечебнице.
* * *
Утро оказалось хмурым, тусклый свет еле озарял толсты и слой снега, укрывший поля. Все плоские поверхности стали серо-белыми, лишь кое-где на углах зданий проглядывал мокрый камень. Возвращаясь после утренней службы, Эйден едва не отморозил нос, а воздух из его рта вырывался густыми клубами пара.
Торопливо пройдя к двери своего кабинета, Эйден толкнул створку и замер на месте.
Посреди комнаты стоял голый по пояс Роберт, держа в руках бинт, а монах из лечебницы менял повязку на ране в боку Роберта. Монах приветствовал Эйдена улыбкой, а поднятые брови Роберта стали единственным извинением, которое он собирался адресовать епископу.
Во имя всех богов, почему он ничего не сказал вчера! И как мог сам Эйден не заметить, что Роберт ранен?
— Доброе утро. — Эйден снял и повесил плащ, а потом стал раздувать огонь в камине, чтобы Роберт, по крайней мере, не замерз до смерти. Когда епископ обернулся, он заметил на столе что-то, чего там не было накануне вечером.
— Что это?
— Это вам, — ответил Роберт.
Нахмурившись, Эйден подошел к столу и развернул сверток. В нем оказалась изумительной работы подставка для книги, устойчивая и добротная. На ней обнаружился небольшой мешочек из мягкой кожи. Эйден осторожно развязал его и вытряхнул на ладонь оправленный в серебро диск из полированного стекла.
— Не понимаю... — пробормотал он, поднимая глаза на Роберта. Тот следил за ним с плохо скрытым предвкушением.
— Это вам подарок, — улыбнулся Роберт. — Вам больше не придется щуриться или вытягивать шею, когда вы читаете. Вот и все.
Эйден был растроган. Подставка под книгу была тяжелой, а стекло — хрупким, везти их было нелегким делом.
— Спасибо, — сказал Эйден, чувствуя, как недостаточно слов, чтобы выразить переполняющую его благодарность.
Роберт дождался, пока монах ушел, натянул рубашку и подарил Эйдену одну из своих знаменитых улыбок.
— Я уже собирался идти вас искать. Нам нужно поговорить.
Отказать Роберту Дугласу всегда было трудно. Хотя ему исполнилось сорок три, его энергия и решительность не подверглись действию возраста; выглядел он гораздо моложе своих лет. Он все еще сохранял способность захватить внимание любой группы людей силой своей личности, уверенностью в себе, живой улыбкой и суховатым юмором; кабинет Эйдена был невелик, и стены его, казалось, с трудом сдерживали напор жизненной силы Роберта.
Однако Деверин был прав: за эти восемь лет Роберт действительно переменился.
— Как поживают Мердок и остальные?
— У них все в порядке, они, как обычно, разъехались по своим зимним квартирам.
— При каких обстоятельствах вы были ранены?
— Ерунда, — отмахнулся Роберт, продевая руку в рукав камзола. — Небольшая стычка с людьми Кенрика.
— Вас ранили в тот же бок, что тогда Селар? — Роберт продолжал одеваться и ничего не ответил. — По моим подсчетам, вас в четвертый раз ранили в одно и то же место.
— Такое случается.
— В самом деле? Откуда мне знать... — Эйден постарался скрыть охвативший его страх и не позволить себе причитать, как старая баба. — Может быть, вы... плохо защищаетесь с этой стороны? Или предпочитаете сражаться другой рукой? Должна быть какая-то причина... — Когда Роберт снова ничего не ответил, Эйден молча уставился ему в глаза, так что тот не смог отвести взгляда. — Вы и не думаете облегчать мне разговор.
Роберт развел руками.
— Что вы хотите от меня услышать? Ну, был я ранен. Это не имеет значения.
— Для меня имеет.
С кривой улыбкой Роберт потянулся к очагу и снял с углей медный котелок.
— А для меня — нет. Я ведь жив, верно? И все еще могу сражаться. Какая на самом деле важность, если иногда я получаю раны?
— Не похоже, что мне удастся победить в этом споре.
— Перестаньте тревожиться, епископ, — повернулся к Эйдену Роберт, протягивая кружку с горячим питьем. — Я заварил чай. Пейте. Утро покажется не таким унылым.
Эйден сдался. Когда Роберт уселся за стол, он намеренно переменил тему.
— Вы все нашли? — Накануне, когда Роберт уснул, Эйден отнес в его комнату пришедшие письма. — Там говорится что-нибудь такое, о чем мне следует знать?
— Нет, вы как всегда проделали всю работу великолепно, епископ. — Роберт вытащил стопку писем, взял из нее единственный лист и рассеянно развернул его. — Вы управляете моими финансами не хуже любого гильдийца.
Эйден фыркнул, и Роберт усмехнулся в ответ.
— Считайте это комплиментом, епископ. Похоже, денег хватит нам еще на один год.
Еще один год? Эйден сумел скрыть впечатление, которое произвели на него эти слова. Роберт лишился своих владений в Данлорне и в других местах, но ему удалось сохранить семейное достояние за пределами Люсары. По какой-то причине, которую Эйден никогда не мог себе объяснить, Роберт оставил управление финансами в руках опального епископа, совершенно в этом несведущего. Эйден мог лишь пытаться сохранить то, что имелось изначально; впрочем, по-видимому, для Роберта этого было достаточно.
Но еще один год? Продержится ли столько Люсара? Продержится ли Роберт?
Эйден повернулся к окну; занавеси были отдернуты, чтобы впустить скудный свет. Епископ постарался, чтобы следующий вопрос прозвучал небрежно.
— А остальные письма? Там нет ничего, о чем вы хотели бы мне сообщить?
— Боюсь, ничего особенно интересного, хотя я еще не добрался до конца пачки... Что-то не вижу письма от Патрика.
— Его и нет. Это может просто означать, что Патрик уже в дороге.
— Да, конечно. Остается только надеяться... А это что такое?
Эйден заметил, как нервно вертит в руках Роберт запечатанное письмо.
— Оно пришло два... нет, три дня назад. Я не знаю, от кого оно.
Роберт начал вскрывать печати, потом помедлил, словно не хотел отвлекаться от важного дела. Он спокойно протянул Эйдену лист, который развернул раньше.
— Прочтите.
Эйден, нахмурив брови, начал читать, потом вытаращил глаза, которые отказывались верить тому, что видели: слишком невероятными были новости.
Гильдия... отменяет законы... преследующие колдовство... Должно быть, чья-то неудачная шутка!
— Как я понимаю, — тихо сказал Роберт, — вы ничего еще об этом не слышали?
— Нет! Но вы уверены, что это правда?
— Я снял официальное уведомление со стены резиденции Гильдии.
Эйден еще раз перечитал бумагу. Невозможно — и все же вот оно!
— На первый взгляд кажется полным безумием.
— Как, выдумаете, поведет себя Бром? — поинтересовался Роберт, подходя к камину.
— Весь последний год Бром болеет. — С внезапно охватившим его отвращением Эйден бросил бумагу на стол. — Может быть, он и попытается блефовать, но шансы на то, что он в самом деле воспротивится, весьма невелики. Он или изменит церковный устав, или умрет, и тогда какой-нибудь другой дурак сделает это вместо него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76