Директор кипятился, размахивал руками и вообще старался казаться грозным и страшным. На какую-то секунду он оторвался, вышел из этой своей роли и взглянул на начальника сектора искусства. Тот слушал, старательно смотрел в глаза своему шефу и... улыбался.
— Черт знает что такое, — тихо сказал директора успокоился.
— У нас же план дается по среднестатистическим данным, — сказал Перекурин. — В июне нагоним, если теория вероятностей чего-нибудь не напутала.
— Теория — это одно! — твердо сказал директор. — А двенадцать теноров в хор мы так и недодали.
Надо сказать, что у директора была одна идея, которой он отдавал много рабочего времени и собственных сил. Директор хотел, чтобы Усть-Манск занял первое место, ну хотя бы в Сибири, по количеству талантов на душу населения.
— Может, в июне... — начал было Перекурин.
— В июне, в июне, — передразнил директор. — Городской смотр на носу. Фестиваль «Белые ночи Усть-Манска». Вечно с твоим сектором что-нибудь происходит. Ну что ты улыбаешься! Не можешь найти таланты, пой сам! Стихи пиши и сочиняй музыку!
— Я, — подавился смехом Перекурин, — петь...
Директору и самому стало смешно, но он все же сказал:
— А что? Честь города превыше всего! Если Марград вас обскачет на межобластном смотре, то смотри тогда. Вот ведь с шахматами и бегом на стометровку у нас здорово, ничего не скажешь.
— А что... я хоть сейчас могу попробовать.
И снова Александр увидел перед собой лицо женщины, улыбающееся и доброе. Ему стало стыдно, он поднялся со стула и молча вышел из кабинета. Директор покачал головой и сказал сам себе:
— Вот это дела...
Когда уже нет никаких возможностей выполнить план, начальник тоскливо успокаивается. Успокоился и директор. И Александр успокоился. Да он особенно и не волновался, надеясь на среднестатистические данные.
Он шел в хорошем настроении, а когда завернул за угол своего дома, то внезапно снова увидел ее. Такую же, как и вчера. Она стояла с сумкой в руке, в которой была булка, молоко в бутылке и еще какие-то свертки.
Перекурин запнулся на ровном месте и, хотя на него никто не смотрел, покраснел и стремительным шагом прошел мимо.
Пролетел месяц, и теперь он почти каждый день видел ее вечером разговаривающей с женщинами или просто гуляющей с маленькой черноволосой девочкой. Он подолгу простаивал на балконе, выкуривая сигарету за сигаретой, с радостью по нескольку раз за вечер бегал в ближайший магазин за покупками, потому что в таком случае, если судьба была к нему благосклонна, он мог пройти мимо этой женщины, не осмеливаясь, правда, поднять головы и с трудом подавляя в себе желание подойти к ней и заговорить. В этом не было бы ничего особенного. Сотни людей подходили друг к другу и разговаривали, хотя раньше никогда не были знакомы. Ведь у жильцов многоэтажного дома были общие интересы, заботы и мечты. Но Перекурину все время казалось, что, подойди он к ней, и все поймут, что здесь что-то не так.
Он по-прежнему не знал ее имени, в какой квартире она живет, как ее фамилия. И ни у кого он не спрашивал об этом, не желая делиться своей тайной даже с самым близким другом. А однажды он увидел ее на балконе, развешивающей разноцветные платья своей дочери. И балкон-то ее был совсем рядом, всего-навсего через один соседский.
До него наконец дошло, что она живет в этом доме уже давно, с самого первого дня, как его заселили, что он наверняка сотни раз проходил мимо нее, и все в его сердце оставалось спокойным, и что его нескладная фигура, возможно, уже примелькалась этой женщине, и теперь он уже ничем не сможет привлечь ее внимания.
3
В июне надежды Перекурина на то, что дела его сектора пойдут лучше, оправдались. Статистика все-таки не подвела. Александр свято верил в нее, хотя теперь ему почему-то казалось, что дело не в теории вероятностей, а в белых ночах, когда до самого утра по улицам бродят слегка подвыпившие компании с гитарами и совершенно трезвые парочки, не замечающие ничего на свете. Он и сам бродил по ночам, испытывая странное чувство тоски и радости.
Несколько раз он со скрупулезностью ученого пытался проанализировать, что же с ним происходит. Но та, первая, привычная половина сознания относилась к этому желанию совершенно равнодушно, не проявляя ни малейшего интереса к душевным мукам Перекурина, а вторая, вызванная к жизни случайным взглядом совершенно незнакомой женщины, была в состоянии такого полнейшего восторга, что отказывалась членить себя на логические составляющие, и, обратившись к ней, Александр всегда слышал одно и то же: «Хочу любить!»
В начале июля жена с сыном и дочерью уехали к бабушке в Марград.
И теперь он совершенно потерял душевное равновесие. В доме не с кем было поговорить, и этим привычная половина сознания как бы выключалась совсем. Оставалась та, которая медленно сжигала его мозг. Он твердо решил поговорить с этой женщиной и принес домой с работы материалы для полугодового отчета, чтобы выкинуть эту фантастическую мысль из головы.
Он мог просто и неназойливо заговорить с любой женщиной в автобусе, в магазине, на улице, мог взять женщину под руку, так что это совершенно не обижало ее, и проводить до ближайшего угла, а там сказать что-нибудь смешное, распроститься и тут же забыть все.
Но с ней поступить так он не осмелился бы, потому что с губ могло сорваться: «Я люблю тебя!»
Однажды в воскресенье в полдень он как угорелый выскочил на балкон, очень желая ее увидеть. И увидел. И тогда впервые в жизни Перекурин сочинил стихи. Стихи с профессиональной точки зрения были, конечно, неважные, прямо скажем, плохие, без рифм и размера. Это просто был какой-то сдавленный крик. Он не сделал никакого усилия, просто вдруг отчетливо и ясно представил себе, как он дотронулся до ее голого плеча, как она вздрогнула и ушла в квартиру, наивно полагая, что это нажгло ее солнцем. И никогда-никогда она не узнает, что это он, а не солнце, прикоснулся к ее телу.
Перекурину стало так тошно и тоскливо, что он бросил работу и пошел к своему лучшему другу Ивану Гордецову. У того сидел только что пришедший в гости Анатолий Степкин. Все трое работали в одном бюро, у всех троих жены уехали отдыхать. Такое совпадение удивило их лишь на миг, а через минуту они уже уверенно продвигались к магазину, беспокоясь только об одном, как бы его не закрыли на обед.
Они взяли по бутылке сухого вина и пошли в квартиру Перекурина. Закусок у него, естественно, было хоть шаром покати, стаканы же нашлись.
Разговаривая на производственные темы, покуривая сигареты, они не спеша потягивали кисловатый рислинг. А когда пустые бутылки были составлены в угол, все захотели вдруг есть и начали шарить по кухне. Им повезло. В ящике для овощей была найдена картошка. Сварили ее, не чистя, а Перекурина послали в магазин за хлебом и кабачковой икрой. Александр выполнил все поручения, а на обратном пути на автобусной остановке увидел рыжеволосую женщину с девочкой. Он прошел мимо с независимым видом, подкидывая в руке булку, и остановился. Подойти или не подойти? И он круто повернулся и подошел.
— Здравствуйте, — сказал Перекурин.
— Здравствуйте, — ответила женщина, улыбаясь.
А девочка уцепилась за мамину руку и начала скакать на одном месте, выражая свое явное нетерпение. А улыбка у этой женщины была такая ласковая и открытая, что Александр подумал; этой женщине никто никогда не осмеливался говорить пошлости.
Они стояли друг против друга и улыбались, а девочка все прыгала, дергая маму за руку. На улице было солнечно, но не жарко. Ветер гнал по небу легкие облачка, На остановке никого не было. Она молчала, потому что не знала, зачем подошел к ней этот чудаковатый жилец из соседнего подъезда. А у него язык не поворачивался от радости.
— Почему мама рыжая, а дочь черная? — вдруг брякнул Перекурин, но женщина не обиделась, прижала к себе девочку и, слегка рассмеявшись, сказала:
— Это все чудеса химии.
— Меня зовут Александр, — осмелился Перекурин. — А вас?
— А меня — Мира.
— Как — Мира?! Просто Мира?
— Мира.
— Мира — это значит весь мир! Ведь так?
Она засмеялась и пожала плечами.
— А ваша фамилия? Я здесь многих парней знаю. Может быть, и вашего мужа знаю.
— Серегина.
— Серегина? Так ведь это значит, ваш муж известный поэт? Я его знаю. Он бывал у нас в бюро.
— Бывал и потом здорово ругался.
— Интересно. Так это вам я однажды не уступил такси?
— Такси? Это четыре года назад?
— Да, да. Четыре года уже прошло.
— А я и не знала, что вы там были. Сергей рассказывал, что там был Гордецов. Он ваш друг?
— Да. Мы знакомы лет десять.
Она помолчала и, глядя в сторону, сказала:
— Так, значит, это были вы...
— Да. Я.
Женщина оглянулась. Подходил автобус.
— Извините, наш автобус, — сказала она.
— А куда вы едете?
— В лес...
— А где же ваш папа?
— Мы этого не знаем...
— Возьмите меня с собой!
— С булкой? Вас там друзья ждут. Идите.
— Откуда вы знаете?
— Это же видно.
Подошел автобус, и женщина с девочкой сели в него. Автобус покатил дальше. Перекурин постоял еще немного, глубоко вдыхая воздух, чтобы хоть немного успокоилось сердце.
В кухне на столе уже дымилась картошка. Перекурин молча открыл банку, нарезал хлеба. Анатолий Степкин пытался затянуть арию. У него была способность к пению, была и справка из БОТа, удостоверяющая это. Вот только еще бы стаканчик вина, чтобы талант раскрылся полностью. Иван Гордецов, прирожденный остряк, начал подшучивать над Перекуриным по поводу его молчания.
— Что случилось, Саша? — спросил он. — А я знаю что случилось. Саша встретил на улице женщину и никак не может опомниться от ее красоты.
— Откуда тебе это знать? — буркнул Перекурин, а в душе испугался: вдруг Гордецов догадается. Ведь шутками изведет, растрезвонит на весь город, потому что не поверит, что все это серьезно.
— Тут и знать нечего. Что тебя еще может выбить из колеи?
Он сказал это просто так, чтобы подразнить Перекурина, и поэтому Александр ничего не ответил. Степкин вдруг засобирался в театр слушать оперу. В Усть-Манске в это время действительно гастролировали артисты из Бурятии. Перекурин отказался идти в оперу. Гордецов пошел домой. И Александр не стал их задерживать, потому что хотел остаться один.
Он еще с полчаса посидел на кухне, потом вышел из квартиры и направился к троллейбусной остановке. Он должен был сегодня увидеть Миру еще раз.
Перекурин вымеривал квартал шагами часа четыре, выкуривая одну сигарету за другой.
Они приехали уже под вечер, и Перекурин чуть было не просмотрел их, потому что в это время стоял на углу улицы, далеко от остановки. Он догнал их и сказал:
— Я ждал вас тысячу лет, а автобус все не привозил вас. Тысячу лет, ведь это страшно долго.
— В лесу так хорошо. Если бы не вечер, мы бы еще остались там.
— Не уходите, поговорите со мной.
— Вы соскучились по женщине. Вот приедет ваша жена, и у вас все пройдет. И вам не захочется говорить со мной.
— Нет. Жена тут ни при чем. А откуда вы знаете, что она уехала?
— Ее не видно уже недели две.
— Погуляйте со мной. Ведь на улице так хорошо. Давайте погуляем возле дома.
— Чтобы все видели это?
— А вы боитесь? Бойтесь, что про вас будут говорить всякую ерунду?
— Нет, не боюсь. Но только зачем мне это? Это ведь с вами что-то случилось. Затосковали по жене. А со мной ведь ничего не случилось. Да и потом ваша дочь выше меня ростом.
— Да, она у меня большая.
— Что она-то подумает? Ирочка, пошли домой.
— Вас ведь никто не ждет дома. Я был у вас. Никто не отвечает.
— Так вы уже и домой ко мне сегодня приходили?
— Приходил. Хотите, я покажу вам стихи. Я написал их вам.
Перекурин забыл, что ее муж первый поэт города Усть-Манска. Он готов был сейчас сделать все, чтобы хоть еще немного задержать ее, видеть лицо, и странную прическу, и улыбку. Ведь она все время улыбалась. И снова ее улыбка была доброй и ласковой. Нет, она не сердилась на Перекурина. Просто она хотела, чтобы он опомнился. Ну случилось что-то с человеком. Так ведь пройдет! А ему самому потому будет неудобно.
— Не нужно. Завтра вы уже не захотите этого. Ведь вы выпили сегодня. Вот у вас воображение и разыгралось. До свидания. Все у вас будет хорошо. Ирочка, пошли домой.
И она ему улыбнулась грустно, как бы говоря: «Ну не дурите, пожалуйста. Возьмите себя в руки».
Ах, милая женщина! Как взять себя в руки? Как заставить себя не думать о вас? Как сделать, чтобы ваше лицо, спокойное, улыбающееся и чуточку грустное, не стояло все время перед глазами? Как выбросить вас из головы, из сердца?
А надо ли все это делать?
Женщина ушла, ведя пританцовывающую девочку за руку.
«Хочу любить», — сказал сам себе Перекурин, обогнул дом с другой стороны и вошел в свой подъезд.
Он, конечно, был слегка пьян. И очень жалел, что выпил. Ведь она могла подумать, что это вино в нем заиграло. Нет, ему нужно было еще раз увидеть ее. Ведь кроме пустой ерунды, он так ей ничего и не сказал. А сможет ли он подойти к ней завтра?
1 2 3 4 5 6 7