– Панк – отстой, – заявил Джонни, провоцируя ответ.
– Диско – для лохов, – насмешливо отозвался Сид. У Сида скоро будут проблемы. Джонни придется подставить этого парня, чтобы не замараться самому.
Он обнаружил в постели неиспользованный шприц. Сжав пальцами головку, напоминающую сосок, он вонзил иглу себе в запястье, безошибочно попав в вену. Потянул за поршень, и часть его крови – или крови Нэнси? – перетекла в стеклянную ампулу. Он вынул иглу. Крошечная ранка затянулась на глазах, пока он стирал с кожи кровяную каплю и слизывал отпечаток большого пальца. Джонни кинул шприц Сиду, который явно знал, что делать дальше. Парень всадил его в привычное место на руке и надавил на поршень. Вампирская кровь влилась в жилы Сида – не то зараза, не то наркотик. Джонни почувствовал, что крючок уже засел у Сида в мозгу, – и кинул ему наживку.
Сид поднялся, в мгновение ока став непобедимым, его зубы заострились, глаза налились кровью, уши стали чутки, как у летучей мыши, движения – стремительны. Джонни поделился с ним ощущением силы – можно сказать, по-отцовски. Это опьянение вампиризмом долго не продлится, зато Сид останется рабом на всю жизнь – которая, по всей видимости, вечной не будет. Чтобы стать носферату, кровь надо отдать и получить; в течение веков большинство смертных ее только отдавало; теперь же нарождалась новая форма взаимодействия между настоящими живыми – «тепленькими» – и «живыми мертвецами».
Джонни кивнул в сторону опустошенного существа, которое лежало на кровати. Ничья кровь уже не способна была ей помочь. Усилием воли он направил команду через удочку – леску – крючок – прямо Сиду в мозг. Парень мгновенно подчинился: одним прыжком перелетел через комнату, приземлившись на колени, прямо на постель, он вонзил свой нож в уже мертвое тело девушки, превратил с его помощью рану на горле в сплошное месиво и разодрал ей кожу еще в дюжине мест. Вспарывая плоть, Сид сердито рычал: сквозь его десны прорезались черные клыки.
Джонни вышел из комнаты.
Его называли вампиром задолго до того, как он им сделался.
Люди-кроты, обитающие на «Фабрике» серебряных грез, вечно бодрые, будто под воздействием возбуждающих препаратов, бодрствующие «от заката до рассвета» в вечном поиске крови, прозвали его «Драколушкой» – полу-Дракулой, полу-Золушкой. Этот ведьминский шабаш любил посплетничать о «жертвах» Энди: сперва об отбросах, чьи жизни были оприходованы во имя Искусства и у которых почти никогда не бывало денег на поддержание своей грошовой славы (очень многие из них теперь уже действительно умерли); потом – о богачах, изображенных на портретах, или о тех, кто давал рекламу в «Интервью» и потому обихаживался столь же старательно, как какой-нибудь меценат эпохи Возрождения (очень многим из них действительно стоило бы умереть). Энди, как пиявка, присасывался ко всем этим людям, опустошал их или ломал, используя их и не позволяя при этом прикасаться к собственной персоне, без разбору присваивая все то, что он мог приобрести только одним способом – вытянув из других: деньги, любовь, кровь, вдохновение, преданность, смерть. Те, кто чтил его как гения, и те, кто почитал его за мошенника, радостно хватались – слишком уж радостно – за эту метафору.
Она липла к нему так упрямо, что просто должна была в конце концов реализоваться.
В книге «Движение в авангарде: Мои годы на „Фабрике" Уорхола» («Swimming Underground: My Years in the Warhol Factory», 1995) супервамп Мери Воронов (Mary Woronov; фильмы «Хеди / Магазинный вор» – «Hedy/The Shoplifter», 1965; «Девушки из Челси», 1966) пишет: «Люди звали нас живыми мертвыми, вампирами – меня и моих младших ночных братьев, – наши губы плотно присосались к горлу города, выкачивая энергию из его кварталов, одного за другим. Каждый светский прием мы покидали, как опустошенное тело, изнасилованное и небрежно отброшенное в сторону… Энди был самым неугомонным, он успевал на пять-шестъ вечеринок за одну ночь. Он даже внешне был похож на вампира: бледный, опустошенный, жаждущий наполнения и никогда не получающий окончательного удовлетворения. Он был как белый червь – вечно голодный, вечно холодный, вечно неспокойный, непрестанно вертящийся». Когда Лу Риду сказали, что художник стал вампиром, он дугой изогнул лохматую бровь и насмешливо полюбопытствовал: «А Энди что, был живым?» Ни в одном из множества воспоминаний, словесных или музыкальных портретов, пытающихся дать описание человеку по имени Энди Уорхол, никто ни разу не употребляет по отношению к нему эпитета «теплый».
Валери Соланас (Valerie Solanas), которая заметила произошедшее с Энди превращение, следуя суеверию, попыталась застрелить его самодельными серебряными пулями. Она обернула патроны тридцать второго калибра в фольгу так, чтобы они входили в патронник, а затем покрыла их краской из распылителя, в стиле Билли Нейма (Линича) (Billy Name (Linich)), декоратора студии «Фабрика», который на два года похоронил себя в крошечной комнатухе, покидая ее только в самые глухие ночные часы, чтобы добыть пропитание. Имена – лишь согласные, которых маловато для анаграмм: Энди Уорхол – Влад Дракула; Валери Соланас – Ван Хельсинг. И обвинение Валери, лозунг бесстрашного победителя вампиров: «Он имел слишком большую власть надо мной». На операционном столе, в 4 часа 51 минуту вечера, в понедельник 3 июня 1968 года – сердце Энди Уорхола остановилось. Была констатирована клиническая смерть, но он снова ожил, и продолжал жить. Его представления о смерти и катастрофе полностью оправдались и остались неизменными. Прикованный к мясу призрак, каким стал он в последние годы, казался порою пародией на него настоящего, живого – ходячий экспонат из коллекции Дианы Арбус (Diane Arbus), со шрамами на животе, напоминавшими застежки-молнии, с мертвенной кожей, в неизменных солнечных очках «Ray Ban».
Уорхола-вампир, вооруженный когтями носферату, скатился с горы семидесятых, как и прежде оставаясь законодателем моды, а тем временем – уже век в открытую просуществовав в Европе – вампиризм (своего рода) обосновался в конце концов и в Америке. Сам Энди никого не обращал – просто он был фонтаном, бьющим из кровеносной жилы. Их по-прежнему можно встретить – в галереях, в журнале «People» или на улице после наступления темноты, в клубах и на чердаках. Отпрыски Энди – клонированные твари, подобные бесчисленным отпечаткам его портретов знаменитых людей, вытесненным на ярких полотнах, и лица эти повторяют друг друга бесконечное число раз, пока не становятся лишь бессмысленными цветными пятнами, нанесенными по шаблону. Еще при жизни Энди сказал как-то, что желал бы стать машиной и что все должны к этому стремиться. Что же чувствовал он, когда мечта его воплощалась в жизнь? Что вообще он чувствовал? И чувствовал ли вообще? Хоть когда-нибудь? Если хоть какое-то время занимаешься этим человеком, изучаешь его личность и творчество, невольно ловишь себя на том, что начинаешь беспокоиться: а не тянется ли он к тебе из своей могилы, пытаясь обратить тебя в Валери?
Проанализируйте знаки, символы, симптомы: бледное лицо альбиноса, одновременно младенческое и древнее, съеживающееся под солнцем, как бадья личинок, в которую кинули горсть соли; острые или оплывшие контуры черной одежды, жесткой от лежания в могиле; темные очки с круглыми линзами, эти гипнотизирующие черные дыры на месте глаз; славянская монотонность шепчущего голоса и какой-то урезанный, детсадовский лексикон; скрытая религиозность, пристрастие к священным и серебряным предметам; стремление заначить в своей берлоге побольше денег и вещей на долгие века; даже неестественная копна серо-бело-серебристых волос. Не является ли все это характерными признаками классического вампира, самого Дракулы? Взгляните на фотографии, снятые до и после июня 1968 года, и вы не сможете сказать, где он вампир, а где – нет. Подобно мургатройдам 1890-х, еще не будучи вампиром, Энди был преданным учеником. Обращение стало для него снятием последней завесы, последнего кусочка хитинового покрова с куколки, последним шагом к становлению тем, чем он всегда стремился стать, признанием того, что это всегда сидело у него внутри.
Вся его жизнь вращалась вокруг мертвецов.
Кэтлин Конклин (Kathleen Conklin) ,
«Убить Драколушку» («Destroying Drella»),
доклад, прочитанный на «Мирах Уорхола»
(«Warhol's Worlds»), конференции, посвященной открытию
Музея Энди Уорхола (21–23 апреля 1995 г.); опубликован
под заглавием «Уорхола-вампир» («Warhola the Vampire»)
в сборнике «Кто такой Энди Уорхол?» («Who is Andy
Warhol?») под редакцией Колина Мак-Кейба, при участии
Марка Френсиса и Питера Уоллена (Colin MacCabe,
Mark Francis, Peter Wollen) (Британский институт
кинематографии и Музей Энди Уорхола, 1997; The British
Film Institute and The Andy Warhol Museum).
Он вышел из отеля «Челси» на тротуар Двадцать третьей Вест-стрит и вдохнул Нью-Йорк. Время было безлюдное, сумрачный предрассветный час, когда все, за исключением самых отпетых сов, покоились дома, в своих кроватях или по крайней мере лежали, вырубившись, на полу, и по жилам их вяло бежала очумевшая от кофе, сигарет и наркоты кровь. Для вампиров это был вечер, и Джонни почувствовал, как он одинок. В этом городе были и другие вампиры, и он готов был уже кинуться на их поиски – но ни одного подобного ему, с которым можно было найти общий язык.
Америка огромна, она налита сочнейшей, жирной кровью. И эта свежая страна кормила лишь несколько жалких паразитов, которые осторожно тыкались своими хоботками в толстую шкуру, пробуя, но не насыщаясь. В сравнении с ними Джонни был просто голодным чудовищем. Спустя несколько минут после того, как он насытился Нэнси, он уже был готов брать еще и еще. Необходимого ему было мало. Он смог бы обработать с дюжину тепленьких тел за одну ночь – и при этом не лопнуть и не задохнуться в толпе духов. Со временем он создаст себе Темных Детей, рабов, которые станут служить ему, прикрывать его. Он обязан передать им кровь Отца. Но время еще не пришло.
Он не собирался приезжать в этот город башен, окруженный рвом, полным бегущей воды. Он хотел затесаться в компанию киношников, с которыми познакомился в Прежней Стране, и отправиться в сказочный Голливуд, что на Тихоокеанском побережье. Но в Международном аэропорту Кеннеди произошла какая-то путаница, и его задержали в иммиграционной службе, а остальной компании, размахивающей американскими паспортами, словно спасительными знаменами, сделали знак отправляться дальше, согласованным рейсом до Лос-Анджелеса или Сан-Франциско. Он застрял в аэропорту, в толпе слишком уж рьяных просителей, темнокожих и тепленьких, между тем как угрожающе близилась заря. Отец сопровождал его, когда он проскользнул в мужскую уборную и пустил кровь канадскому стюарду, который пригласил его жестом, привлеченный вдруг чем-то новым и необузданным. Кипя свежей кровью, первым глотком этой новой земли, он направил всю мощь своего восторга на то, чтобы осилить представителей власти, преградивших ему путь. Он был выше того, чтобы давать взятки людям, с которыми можно справиться усилием воли.
Америка сбивала его с толку. Чтобы выжить, придется приспосабливаться быстро. Шаг перемен в этой стране гораздо расторопнее, чем ледниковые разломы долгих лет, проведенных Отцом в его карпатской твердыне. Чтобы двигаться вперед, Джонни придется превзойти Отца – впрочем, кровь ему подскажет. Хотя в жилах его и течет древняя кровь, все же он – дитя XX века, обращенное лишь тридцать пять лет назад, взятое тьмой, не успевшее окончательно сформироваться в человеческой жизни. В Европе он был лишь мальчишкой, который прятался в тенях, выжидая. Здесь же, в сверкающей Америке, он мог реализовать свои способности. Здесь люди его считали молодым человеком, а не ребенком.
И вот Джонни Поп явился.
Он знал, что его заметили. Он очень старался вести себя подобающе, но уже понимал, каким желторотым был всего лишь пару недель назад. В первые свои ночи в Нью-Йорке он, конечно, наломал дров. Кровь, пущенная в воду, привлекла акул.
Кто-то стоял на углу, наблюдая за ним. Трое черных, в длинных кожаных плащах. Один из них, несмотря на время суток, носил темные очки; на другом была шляпа с узенькими полями, с крошечным перышком, торчащим из-под ленты. Не вампиры, но было в них что-то хищное. Хорошо вооружены. Пряжки на ботинках и пуговицы – из серебра, плащи топорщились из-за спрятанных под ними пистолетов. Сами тела их были оружием, отточенными клинками, черенками стрел. Чернокожий парень в темных очках извлек из-под плаща темный нож. Не серебро – полированное дерево.
Джонни напрягся, приготовившись сражаться и убивать. Он только что насытился и был силен как никогда.
Человек с ножом улыбнулся. Он установил оружие у себя на ладони, на кончик клинка, и поднес рукояткой к собственному лбу – воинское приветствие. Нападать он пока не собирается. Он явился, чтобы известить его, дать предупреждение. Он дал о себе знать. Этот человек увидел Джонни прежде, чем позволил ему увидеть себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13