будто серые каменные плиты падали с небес и неожиданно зависли над городом. Я проехал на метро до Лестер-сквер, затем поднялся по Чарнпг-Кросс-роуд и повернул на запад в Сохо.
В архиве творится неладное, но меня ни во что не посвящают. Кому такое понравится? А еще в последнюю минуту схватили за шкирку, словно годовалого малыша на улице, чтобы, не да!! бог, не сломал себе шею. Это уж вообще никуда не годится!
Но отвратительнее всего другое: я понимал, кто меня спас, и пилюля понимания была такой горькой, что проглотить невозможно.
Грнк-стрит. Офис Гейба Маккленнана. И ему хватает наглости называть это офисом! «Модельное агентство», «Индийский массаж головы», «Гэбриэл А. Маккленнан. Избавление от нечисти» – гласили вывески первого этажа. Входная дверь оказалась открыта, и я вошел в фойе, но у Гейба было заперто, а в длинном коридоре висела тяжелая душная тишина. Модели с массажистами, возможно, трудятся по ночам, а вот у Гейба сейчас, по идее, самый разгар рабочего дня. Хотя критикуют пусть те, кто сидит в офисе от звонка до звонка. Для очистки совести я постучал, но ответа не дождался.
Ладно, поговорим позднее. Я разберусь с этой головоломкой, даже если некоторые детали придется прибивать молотком! Естественно, можно было бы, подобно Дудочнику-крысолову, дающему пустые обещания, просто сыграть мелодию, забрать деньги, а там хоть потоп. Но я не такой бессовестный и беспринципный, какого из себя строю. По неизвестным причинам, глубинную суть которых исследовать не хотелось, я вдруг решил разгадать тайну Боннингтонского архива. Ну или хотя бы попытаться… Называйте это профессиональной гордостью или как-нибудь иначе.
Запланировав обойти три места, я выделил себе на это целый день. Такая программа могла бы показаться пессимистичной, особенно если знать, что все они находятся на севере Лондона. Но первым пунктом у меня стоял отдел технической инвентаризации камденского муниципалитета. Кто знает, поймет: там либо теряешь надежду окончательно, либо со вздохом прячешь ее в задний карман джинсов.
Вот я снова у Кинг'с-Кросс, будто никуда и не уходил. Здание муниципалитета напоминает декорации к одной из серий «Доктора Икс». В какой-то мере его внешний вид дает представление о том, что ожидает посетителей: встреча с не-совсем-человеческими существами, лихо рассекающими пласты времени. Не успев войти со стороны Джадд-стрит, я был тотчас отослан прочь: отдел технической инвентаризации в другом крыле, куда можно попасть только со стороны Аргайл-стрит. Наверное, посмей я ослушаться – боги местного– самоуправления прогневались бы, вместе с бессмертной душой лишили бы права на стоянку, а в качестве наказания вручили квитанцию на уплату муниципального налога с семисот фунтов.
Что же, система работает на удивление слаженно: сразу дали понять: ни на что не надейся, слушай, что тебе говорят, и не смей роптать. Отдел технической инвентаризации уже частично компьютеризировали; в фойе стояли штук десять терминалов, за любой из которых можно было сесть, ввести адрес и получить информацию о строении. Вспомнив Шерил, я на секунду пожалел тех, чьими трудами была проведена ретрооптимизация.
– Доступны далеко не все сведения, – заявил молодой, надменного вида администратор, напоминавший не столько злодея из «Доктора Икс», сколько персонажа убойной подростковой комедии, который и девчонку закадрить не может, и, штаны на выпускном вечере теряет. – У нас лишь данные об изменениях в планировке с конца сороковых годов – именно тогда создали службу технической инвентаризации. Без точных дат вы долго здесь просидите.
В моей ситуации выбирать не приходится. Оказалось, что на дом номер двадцать три по Черчуэй, Сомерсз-таун имеется целая уйма документов, один из которых восходил аж к 1949 году: заявление на ремонт крыши, фасада и правой внешней стены, пострадавших при бомбардировке. В ту пору здание принадлежало военному министерству, но к середине пятидесятых, когда подали ходатайство о реконструкции задней части, оно уже являлось «отделением Британской библиотеки». Затем – ничего вплоть до 1983 года, когда было выдано свидетельство об изменении профиля объекта: отныне дом номер двадцать три переходил в ведение органов местного самоуправления и превращался в центр по трудоустройству и переподготовке кадров. Годы правления Тэтчер… Понятно, в то время всеми силами с безработицей боролись. Последний документ, датированный 1991 годом, – заявка на проведение внутренних работ. Наверное, тогда и появились жуткие скользкие лестницы, фальшивые стены и тупики. Информацию о текущем ремонте в компьютере не занесли, хотя, возможно, свежие данные хранятся в другом месте.
Все, электронные ресурсы исчерпаны, теперь нужно заполнить формуляры запросов и подать их администратору главного зала. Зал располагался на первом этаже и делился пополам высокой пластиковой стойкой. Народу – как на скотоводческой ярмарке. В основном – мужчины в спецовках, просящие заверить печатью наскоро составленные документы. Кроме них – горстка служащих из других отделов муниципалитета: сдающие формуляры, получающие формуляры или, подобно рабочим муравьям, просто обменивающиеся феромонами.
Я прождал почти целый час, пока суровая дама среднего возраста с лицом будто из комиксов «По ту сторону» не принесла запрошенные мной документы – целую стопку ксерокопий поэтажного плана на дом номер двадцать три по Черчуэй, составленных в разные периоды с 1949 по 1991 год. Пожалуй, этих данных хватит, чтобы заполнить пробелы.
Что же, пока все нормально. Преклонив колени перед темными богами муниципалитета, я наконец вышел из странного здания. Следующая остановка – Газетный архив Британской библиотеки в Колиндейле. В Милл-Хилл я отправился на поезде «Темзлинк», по дороге изучая поэтажный план. Так и есть, на последнем (то есть от 1991 года) отмечены все лестницы, коридоры и пожарные двери – мелкие, сильно запутанные, совсем как в детских раскрасках: «Помоги дяде Феликсу пробраться из мастерской в хранилище, где живет призрак, но чтобы не заметил злой мистер Пил». В контрасте план 1949 года поражал простотой и ясностью, а комнат на нем было раза в два меньше. В общем, здание выросло и видоизменилось, и сегодня его архитектор вряд ли нашел бы выход без посторонней помощи.
Ориентировался я пока недостаточно, чтобы с ходу отыскать место, где хранится русская коллекция, зато понял простой, но эффективный замысел, согласно которому шла перепланировка первого этажа. Каждую первоначально имевшуюся комнату разделили пополам, значит, половина всех стен вполне современные плиты с отштукатуренной поверхностью. Старые дверные проемы, слишком широкие для уменьшившихся комнат, заложили кирпичами и пробили новые, поуже. Черную лестницу, отмеченную на плане 1949 года, снесли, освободившееся пространство буквально растерзали под маленькие отсеки – туалеты и подсобки, а везде, где не хватило места для кабинета или хранилища, втиснули пролеты-карлики, которые я видел своими глазами. Общее впечатление крайне угнетающее: план 1991 года очень напоминал руководство: «Как изнасиловать труп».
От станции «Милл-Хилл» я пошел пешком, но, ухитрившись пропустить Газетный архив, оказался у Центра подготовки полиции Лондона. На плацу перед зданием малыши из начальной школы учились кататься на велосипедах. Прильнув к сетчатому забору, молодая женщина задумчиво смотрела, как дети кружат по лабиринту из оранжевых пластиковых столбов. Она повернулась ко мне: на щеках нездоровый румянец, а запах… Его не спутаешь ни с чем: характерный кисло-сладкий аромат гниения. Воскресшая. Джинсы и толстовка перепачканы, в волосах сухие травинки – можно не гадать, где она сегодня ночевала.
– Я все жду.
Следовало пройти мимо, но горящий, как у Старого Моряка, взор не позволил. Значит, «я один из трех», тот, которого «сдержали рукой».
– Кого ждете?
– Детей. Когда вернутся, обещала встретить их здесь. – Вялое лицо передернул спазм – от неловкости, раздражения или по чисто физиологической причине. – Марк говорил о машине. Они даже номер не записали… – Повисла тяжелая пауза. – Я обещала встретить их здесь.
Под аккомпанемент счастливого смеха и детских криков я побрел дальше. Оглянулся лишь раз: воскресшая неподвижно смотрела сквозь забор: ссутулилась, с неподвижно торжественным, как маска, лицом читает руны жизни, которая ей больше не принадлежит.
Через пару минут я вошел в здание Газетного архива. Тихо, как в церкви, сильно пахнет потом, а тусклый свет пятиваттовых ламп и старые газеты не портит, и читать позволяет.
Скорее всего я напрасно теряю здесь время, но, прежде чем начну искать сложные ответы на свои вопросы, хотелось исключить простые и очевидные. Если Боннингтонский архив построили на месте старого индийского кладбища или в шестидесятые, в период повального увлечения некромантией, кто-то перерезал всех архивариусов, не знать об этом с моей стороны было бы очень глупо.
В настоящее время подобную информацию можно получить и в более приятных местах, но, насколько мне известно, в колиндейлской библиотеке самые полные каталоги, а на микрофишах – газеты, восходящие к густым туманам древности: наверное, с заголовками вроде «ВОТ ТЕБЕ, ХАРАЛЬД!»
Увы, за все эти годы Черчуэй на страницы газет ни разу не попала. Похоже, там не происходило ничего интересного: ни кровавой жути для дешевых изданий, ни викторианских мелодрам для более солидных. Никаких зацепок, что давало лишь небольшой плюс: не заводило в новые тупики и возвращало на исходные позиции. Что же, ладно, мне и так есть чем заняться.
Когда я вернулся на залитую осенним солнцем улицу, щурясь от невообразимо ярких после пятиваттового сумрака лучей, воскресшая, которую встретил по дороге, стояла на ухоженной лужайке у черного входа в библиотеку. Глаза закрыты, бледные губы что-то шепчут.
Я прошел мимо. На этот раз никаких разговоров: ее мир неразрешенных кризисов и застывшего времени мне совершенно ни к чему.
– Феликс…
Почувствовав, как шевелятся волосы на затылке, я обернулся. Застывшая поза женщины-зомби не изменилась, а нечеткие смерзшиеся звуки, возможно, и голосом не были.
Веки задрожали, и воскресшая открыла глаза. Подняла голову, осмотрелась, а потом оцепенелый взгляд остановился на мне.
– Он говорит, сейчас ты ближе к цели, чем когда-либо, – прошептала зомби. – Думаешь, зашел в тупик, а на самом деле с каждым шагом все горячее.
Желтоватое лицо передернул очередной спазм. Глаза закрылись, бледные губы снова начали беззвучный рассказ. Что ответишь в такой ситуации? Ничего. Поэтому я и промолчал.
В моем плане остался еще один пункт. Но последняя остановка не совсем по пути.
Сейчас Никки живет в старом кинотеатре, притаившемся п восточном лондонском районе Уолтенстоу. Места хоть отбавляй, если честно, гораздо больше, чем ему нужно. В 1986 году кинотеатр закрыли, а двери заколотили, поэтому вход у Никки через окно, что куда проще и комфортнее, чем может показаться, ведь прямо за главным зданием стоит навес с плоской крышей. Остается лишь взобраться по трубе, а овладев этим навыком в детстве, забыть невозможно.
Никки, как обычно, сидел в кинопроекционной кабине, как обычно, за компьютером и, как обычно, не успев зайти, я замерз даже в застегнутой на все пуговицы шинели. В кабине стояли промышленные кондиционеры, но Никки приложил максимум усилий, чтобы переделать их в соответствии со своими строгими требованиями. Теперь охлажденный воздушный поток напоминает ветер, дующий на шельфовом леднике Ларсона в Антарктиде.
Никки всегда рад меня видеть, потому что я приношу что-нибудь для двух из трех его пристрастий – например, бутылочку красного французского вина и пластинку с джазовыми синглами сороковых годов. Однако сегодня я немного обманул его ожидания: принес только вино. Но Никки все равно был доволен. Он обнаружил новый вид эфемерных волн, возмущающих поверхность материального мира, и очень хотел с кем-нибудь поделиться.
– Вот, Фикс, – возбужденно начал Никки, поворачивая ко мне монитор – смотри, смотри, какая амплитуда!
Благодаря средиземноморскому загару и обширному, хотя в основном краденому гардеробу, он похож не на оживший труп, а на приболевшего манекенщика. Это – результат фанатичного упорства и педантичности. Зачастую восставшие из могилы влачат жалкое, бесцельное существование, не обращая внимание на то, что тело, так сказать, все больше теряет товарный вид. Битва между силой духа и разложением с каждым днем все ближе к проигрышу, и однажды зомби падает и не может встать. Изредка покинувший телесную оболочку дух находит другой свободный труп, и все начинается снова.
Никки такой вариант явно не подходит. Еще при жизни – когда мы с ним и познакомились – он казался одним из самых опасных безумцев, которых я встречал за пределом психбольниц, а опасным его делала способность полностью растворяться в какой-нибудь идее, доводя ее до абсурда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
В архиве творится неладное, но меня ни во что не посвящают. Кому такое понравится? А еще в последнюю минуту схватили за шкирку, словно годовалого малыша на улице, чтобы, не да!! бог, не сломал себе шею. Это уж вообще никуда не годится!
Но отвратительнее всего другое: я понимал, кто меня спас, и пилюля понимания была такой горькой, что проглотить невозможно.
Грнк-стрит. Офис Гейба Маккленнана. И ему хватает наглости называть это офисом! «Модельное агентство», «Индийский массаж головы», «Гэбриэл А. Маккленнан. Избавление от нечисти» – гласили вывески первого этажа. Входная дверь оказалась открыта, и я вошел в фойе, но у Гейба было заперто, а в длинном коридоре висела тяжелая душная тишина. Модели с массажистами, возможно, трудятся по ночам, а вот у Гейба сейчас, по идее, самый разгар рабочего дня. Хотя критикуют пусть те, кто сидит в офисе от звонка до звонка. Для очистки совести я постучал, но ответа не дождался.
Ладно, поговорим позднее. Я разберусь с этой головоломкой, даже если некоторые детали придется прибивать молотком! Естественно, можно было бы, подобно Дудочнику-крысолову, дающему пустые обещания, просто сыграть мелодию, забрать деньги, а там хоть потоп. Но я не такой бессовестный и беспринципный, какого из себя строю. По неизвестным причинам, глубинную суть которых исследовать не хотелось, я вдруг решил разгадать тайну Боннингтонского архива. Ну или хотя бы попытаться… Называйте это профессиональной гордостью или как-нибудь иначе.
Запланировав обойти три места, я выделил себе на это целый день. Такая программа могла бы показаться пессимистичной, особенно если знать, что все они находятся на севере Лондона. Но первым пунктом у меня стоял отдел технической инвентаризации камденского муниципалитета. Кто знает, поймет: там либо теряешь надежду окончательно, либо со вздохом прячешь ее в задний карман джинсов.
Вот я снова у Кинг'с-Кросс, будто никуда и не уходил. Здание муниципалитета напоминает декорации к одной из серий «Доктора Икс». В какой-то мере его внешний вид дает представление о том, что ожидает посетителей: встреча с не-совсем-человеческими существами, лихо рассекающими пласты времени. Не успев войти со стороны Джадд-стрит, я был тотчас отослан прочь: отдел технической инвентаризации в другом крыле, куда можно попасть только со стороны Аргайл-стрит. Наверное, посмей я ослушаться – боги местного– самоуправления прогневались бы, вместе с бессмертной душой лишили бы права на стоянку, а в качестве наказания вручили квитанцию на уплату муниципального налога с семисот фунтов.
Что же, система работает на удивление слаженно: сразу дали понять: ни на что не надейся, слушай, что тебе говорят, и не смей роптать. Отдел технической инвентаризации уже частично компьютеризировали; в фойе стояли штук десять терминалов, за любой из которых можно было сесть, ввести адрес и получить информацию о строении. Вспомнив Шерил, я на секунду пожалел тех, чьими трудами была проведена ретрооптимизация.
– Доступны далеко не все сведения, – заявил молодой, надменного вида администратор, напоминавший не столько злодея из «Доктора Икс», сколько персонажа убойной подростковой комедии, который и девчонку закадрить не может, и, штаны на выпускном вечере теряет. – У нас лишь данные об изменениях в планировке с конца сороковых годов – именно тогда создали службу технической инвентаризации. Без точных дат вы долго здесь просидите.
В моей ситуации выбирать не приходится. Оказалось, что на дом номер двадцать три по Черчуэй, Сомерсз-таун имеется целая уйма документов, один из которых восходил аж к 1949 году: заявление на ремонт крыши, фасада и правой внешней стены, пострадавших при бомбардировке. В ту пору здание принадлежало военному министерству, но к середине пятидесятых, когда подали ходатайство о реконструкции задней части, оно уже являлось «отделением Британской библиотеки». Затем – ничего вплоть до 1983 года, когда было выдано свидетельство об изменении профиля объекта: отныне дом номер двадцать три переходил в ведение органов местного самоуправления и превращался в центр по трудоустройству и переподготовке кадров. Годы правления Тэтчер… Понятно, в то время всеми силами с безработицей боролись. Последний документ, датированный 1991 годом, – заявка на проведение внутренних работ. Наверное, тогда и появились жуткие скользкие лестницы, фальшивые стены и тупики. Информацию о текущем ремонте в компьютере не занесли, хотя, возможно, свежие данные хранятся в другом месте.
Все, электронные ресурсы исчерпаны, теперь нужно заполнить формуляры запросов и подать их администратору главного зала. Зал располагался на первом этаже и делился пополам высокой пластиковой стойкой. Народу – как на скотоводческой ярмарке. В основном – мужчины в спецовках, просящие заверить печатью наскоро составленные документы. Кроме них – горстка служащих из других отделов муниципалитета: сдающие формуляры, получающие формуляры или, подобно рабочим муравьям, просто обменивающиеся феромонами.
Я прождал почти целый час, пока суровая дама среднего возраста с лицом будто из комиксов «По ту сторону» не принесла запрошенные мной документы – целую стопку ксерокопий поэтажного плана на дом номер двадцать три по Черчуэй, составленных в разные периоды с 1949 по 1991 год. Пожалуй, этих данных хватит, чтобы заполнить пробелы.
Что же, пока все нормально. Преклонив колени перед темными богами муниципалитета, я наконец вышел из странного здания. Следующая остановка – Газетный архив Британской библиотеки в Колиндейле. В Милл-Хилл я отправился на поезде «Темзлинк», по дороге изучая поэтажный план. Так и есть, на последнем (то есть от 1991 года) отмечены все лестницы, коридоры и пожарные двери – мелкие, сильно запутанные, совсем как в детских раскрасках: «Помоги дяде Феликсу пробраться из мастерской в хранилище, где живет призрак, но чтобы не заметил злой мистер Пил». В контрасте план 1949 года поражал простотой и ясностью, а комнат на нем было раза в два меньше. В общем, здание выросло и видоизменилось, и сегодня его архитектор вряд ли нашел бы выход без посторонней помощи.
Ориентировался я пока недостаточно, чтобы с ходу отыскать место, где хранится русская коллекция, зато понял простой, но эффективный замысел, согласно которому шла перепланировка первого этажа. Каждую первоначально имевшуюся комнату разделили пополам, значит, половина всех стен вполне современные плиты с отштукатуренной поверхностью. Старые дверные проемы, слишком широкие для уменьшившихся комнат, заложили кирпичами и пробили новые, поуже. Черную лестницу, отмеченную на плане 1949 года, снесли, освободившееся пространство буквально растерзали под маленькие отсеки – туалеты и подсобки, а везде, где не хватило места для кабинета или хранилища, втиснули пролеты-карлики, которые я видел своими глазами. Общее впечатление крайне угнетающее: план 1991 года очень напоминал руководство: «Как изнасиловать труп».
От станции «Милл-Хилл» я пошел пешком, но, ухитрившись пропустить Газетный архив, оказался у Центра подготовки полиции Лондона. На плацу перед зданием малыши из начальной школы учились кататься на велосипедах. Прильнув к сетчатому забору, молодая женщина задумчиво смотрела, как дети кружат по лабиринту из оранжевых пластиковых столбов. Она повернулась ко мне: на щеках нездоровый румянец, а запах… Его не спутаешь ни с чем: характерный кисло-сладкий аромат гниения. Воскресшая. Джинсы и толстовка перепачканы, в волосах сухие травинки – можно не гадать, где она сегодня ночевала.
– Я все жду.
Следовало пройти мимо, но горящий, как у Старого Моряка, взор не позволил. Значит, «я один из трех», тот, которого «сдержали рукой».
– Кого ждете?
– Детей. Когда вернутся, обещала встретить их здесь. – Вялое лицо передернул спазм – от неловкости, раздражения или по чисто физиологической причине. – Марк говорил о машине. Они даже номер не записали… – Повисла тяжелая пауза. – Я обещала встретить их здесь.
Под аккомпанемент счастливого смеха и детских криков я побрел дальше. Оглянулся лишь раз: воскресшая неподвижно смотрела сквозь забор: ссутулилась, с неподвижно торжественным, как маска, лицом читает руны жизни, которая ей больше не принадлежит.
Через пару минут я вошел в здание Газетного архива. Тихо, как в церкви, сильно пахнет потом, а тусклый свет пятиваттовых ламп и старые газеты не портит, и читать позволяет.
Скорее всего я напрасно теряю здесь время, но, прежде чем начну искать сложные ответы на свои вопросы, хотелось исключить простые и очевидные. Если Боннингтонский архив построили на месте старого индийского кладбища или в шестидесятые, в период повального увлечения некромантией, кто-то перерезал всех архивариусов, не знать об этом с моей стороны было бы очень глупо.
В настоящее время подобную информацию можно получить и в более приятных местах, но, насколько мне известно, в колиндейлской библиотеке самые полные каталоги, а на микрофишах – газеты, восходящие к густым туманам древности: наверное, с заголовками вроде «ВОТ ТЕБЕ, ХАРАЛЬД!»
Увы, за все эти годы Черчуэй на страницы газет ни разу не попала. Похоже, там не происходило ничего интересного: ни кровавой жути для дешевых изданий, ни викторианских мелодрам для более солидных. Никаких зацепок, что давало лишь небольшой плюс: не заводило в новые тупики и возвращало на исходные позиции. Что же, ладно, мне и так есть чем заняться.
Когда я вернулся на залитую осенним солнцем улицу, щурясь от невообразимо ярких после пятиваттового сумрака лучей, воскресшая, которую встретил по дороге, стояла на ухоженной лужайке у черного входа в библиотеку. Глаза закрыты, бледные губы что-то шепчут.
Я прошел мимо. На этот раз никаких разговоров: ее мир неразрешенных кризисов и застывшего времени мне совершенно ни к чему.
– Феликс…
Почувствовав, как шевелятся волосы на затылке, я обернулся. Застывшая поза женщины-зомби не изменилась, а нечеткие смерзшиеся звуки, возможно, и голосом не были.
Веки задрожали, и воскресшая открыла глаза. Подняла голову, осмотрелась, а потом оцепенелый взгляд остановился на мне.
– Он говорит, сейчас ты ближе к цели, чем когда-либо, – прошептала зомби. – Думаешь, зашел в тупик, а на самом деле с каждым шагом все горячее.
Желтоватое лицо передернул очередной спазм. Глаза закрылись, бледные губы снова начали беззвучный рассказ. Что ответишь в такой ситуации? Ничего. Поэтому я и промолчал.
В моем плане остался еще один пункт. Но последняя остановка не совсем по пути.
Сейчас Никки живет в старом кинотеатре, притаившемся п восточном лондонском районе Уолтенстоу. Места хоть отбавляй, если честно, гораздо больше, чем ему нужно. В 1986 году кинотеатр закрыли, а двери заколотили, поэтому вход у Никки через окно, что куда проще и комфортнее, чем может показаться, ведь прямо за главным зданием стоит навес с плоской крышей. Остается лишь взобраться по трубе, а овладев этим навыком в детстве, забыть невозможно.
Никки, как обычно, сидел в кинопроекционной кабине, как обычно, за компьютером и, как обычно, не успев зайти, я замерз даже в застегнутой на все пуговицы шинели. В кабине стояли промышленные кондиционеры, но Никки приложил максимум усилий, чтобы переделать их в соответствии со своими строгими требованиями. Теперь охлажденный воздушный поток напоминает ветер, дующий на шельфовом леднике Ларсона в Антарктиде.
Никки всегда рад меня видеть, потому что я приношу что-нибудь для двух из трех его пристрастий – например, бутылочку красного французского вина и пластинку с джазовыми синглами сороковых годов. Однако сегодня я немного обманул его ожидания: принес только вино. Но Никки все равно был доволен. Он обнаружил новый вид эфемерных волн, возмущающих поверхность материального мира, и очень хотел с кем-нибудь поделиться.
– Вот, Фикс, – возбужденно начал Никки, поворачивая ко мне монитор – смотри, смотри, какая амплитуда!
Благодаря средиземноморскому загару и обширному, хотя в основном краденому гардеробу, он похож не на оживший труп, а на приболевшего манекенщика. Это – результат фанатичного упорства и педантичности. Зачастую восставшие из могилы влачат жалкое, бесцельное существование, не обращая внимание на то, что тело, так сказать, все больше теряет товарный вид. Битва между силой духа и разложением с каждым днем все ближе к проигрышу, и однажды зомби падает и не может встать. Изредка покинувший телесную оболочку дух находит другой свободный труп, и все начинается снова.
Никки такой вариант явно не подходит. Еще при жизни – когда мы с ним и познакомились – он казался одним из самых опасных безумцев, которых я встречал за пределом психбольниц, а опасным его делала способность полностью растворяться в какой-нибудь идее, доводя ее до абсурда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55