Нубала имела строгие законы на этот счет: если семья произвела на свет троих детей, доживших до совершеннолетия, то любой дальнейший отпрыск должен быть предложен для рассмотрения мастерам. Урсу был четвертым в своей семье. Хотя один его старший брат умер от чумы через несколько лет после совершеннолетия, Урсу к тому времени слишком далеко продвинулся в своем обучении на жреца.
То, что бог города избирал кого-то для службы, – случай не редкий, но и не повседневное событие. Обычно это означало праздник для других обитателей Дома, даже день или два отдыха. Прошло четыре года или, может, пять с тех пор, как последний послушник – девушка по имени Юэнден, вспомнил Урсу – был призван служить богу Нубалы. Сам Урсу был тогда намного моложе, всего год как стал разумным, поэтому Юэнден осталась для него лишь смутным воспоминанием. Ее имя, однако, запомнилось, как имя той, что так трагически погибла, утонув в колодце за Домом. Быть призванным означало, что тебе уготовано будущее лучше, чем у других, что ты войдешь в элиту мастеров, руководящих всей религиозной жизнью в городе и – быть может, если только правильно разыграешь свои карты, – станешь членом самого правящего Совета.
И вот когда Урсу шел через огромный холл Дома, зевая и почесывая спутанный мех под рясой, он заметил, что обычное равнодушие, с которым к нему относились, сменилось почтительными взглядами. Несколько предразумных – кантров – пробежали мимо него на четвереньках, как-то ориентируясь внутри храма. Их глаза счастливо блестели, свободные от взрослого ума.
Урсу обменялся беглыми приветствиями с несколькими послушниками, их языки касались меха друг друга, пробуя его на вкус. Идущий позади Юфтиан показал когти, и другие послушники бросились с их пути врассыпную.
Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.
Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.
Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.
Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там – ждущих его.
Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.
Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.
И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.
Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, – по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.
И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.
Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.
Урсу понял, что бог спрашивает его истинное имя.
– Я… – начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», – мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?
И тогда бог произнес его истинное имя, его личное имя, имя его души.
Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.
Единственные существа, кому следует знать твое имя – твое истинное имя, – это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.
На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…
Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.
Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.
А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.
Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.
И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его – каким-то чудом – за стены города и дальше.
Сэм Рой
– Где твой отец?
– В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.
Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.
Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», – подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель – терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.
– Сколько тебе сейчас, Мэтью?
– Пятнадцать.
– Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.
– Почему я – что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!
– Он твой отец. С тобой он ничего не делал.
Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.
– Мой отец безумец, – объяснил наконец Мэтью. – Одна девочка в моем классе сошла с ума, начала кричать, что мой отец злой, что нас не должно быть здесь. – Мэтью облизал губы, затем повернулся к Сэму. – Ее увели, а через два дня отец велел оставить ее тело на площади, чтобы все видели. – Теперь мальчишка дрожал. – Он хочет, чтобы я был похож на него. Я никогда бы не смог… – Мэтью покачал головой, замолчав на полуслове.
– Из наших разговоров, Мэтью, я не всегда понимаю, что ты хочешь делать, когда – и если – победишь своего отца. Ты вспомни: я пытался, – Сэм поднял закованные руки, – и видишь, что со мной стало?
– Не понимаю, о чем ты.
– Допустим, все это оказалось в твоем распоряжении. – Сэм кивнул на деревню. – Что ты будешь делать?
Мэтью посмотрел вызывающе.
– Уеду домой. Прочь отсюда.
– Это и есть твой дом. Здесь ты родился. Противоречивые эмоции отразились на лице парня.
– Есть… есть столько всего другого там, во вселенной. Нас здесь вообще быть не должно! – Мальчишка даже топнул ногой. Сэм приподнял бровь и ждал. – Наше место там, где все человечество! Ты ведь тоже это знаешь? Вот почему ты сделал то, что сделал!
– Я это сделал потому, что твой отец хочет уничтожить планету, а я не мог этого допустить. Ни один человек в здравом уме такого не допустит.
– Вот и я хочу ему помешать. И остальные.
Сэм кивнул. Странно, что спустя столько времени отец Мэтью решил завести семью и воспитать сына. Наверное, отец Мэтью намерен основать династию.
– Тогда ладно. Нам следует разработать план, но ты должен понимать, что можешь погибнуть.
Мэтью сглотнул.
– Я это знаю.
Сэм пристально посмотрел на юношу. У Мэтью глаза широко открылись, с лица сбежала краска.
– Меня убьют? – спросил он, отступая на шаг.
Сэм ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось.
– Скажи мне, – потребовал Мэтью. – Я должен знать. Он разоблачит нас, да? Мы должны остановиться.
– Нет, ты не погибнешь.
«Но погибнут другие», – подумал Сэм. Он знал кто, знал их лица и их имена. Они пришли в его видения, в такие сильные, яркие видения. Но говорить это мальчику Сэм не собирался.
– Ты вправе делать то, что ты делаешь, Мэтью, поэтому, быть может, тебя ждет победа там, где я потерпел поражение. Но риск велик: это борьба не на жизнь, а на смерть.
– Отец тебя не убил, – заметил Мэтью.
– Ты забыл? Он не может меня убить. А я не могу убить его. – Улыбка Сэма больше походила на гримасу. – Это наша награда, наше наказание – и будущее. – Сэм положил руку на валун, к которому он так долго был прикован. Его снова ждал путь наверх, и там, на вершине, вода и пища. – Кроме того – на случай, если ты не заметил, – ему доставляет гораздо больше удовольствия пытать меня, чем убивать.
Ким
Это снова был Фитц. Фитц, с копной ярко-рыжих волос, которые, словно бросая вызов тяготению, торчали вокруг его головы неровными прядями. За спиной Фитца вспыхивала аварийная лампа, и этот прерывистый свет на секунду обрисовывал черты его лица.
Фитц что-то говорил.
– Надо уходить. Пошли… – Он назвал имя, и это было чье-то чужое имя, не ее. – Надо уходить, сейчас же, – повторил Фитц, и в его голосе послышалось отчаяние.
– Нет, подожди, – возразил голос, звучащий подозрительно и неприятно похоже на ее собственный. Она отбивалась от того голоса, от имени, которое упомянул Фитц. Чужого голоса и имени.
– Фитц, сходи за Оделл. Еще можно успеть вытащить эти штуки.
Ее окружали огромные каменные плиты с вырезанными на неровных поверхностях непонятными символами и чужими письменами, которые ее опытный глаз отнес к Среднему Периоду Кораблестроителей. Коридор, по которому она шла, прямо впереди резко сворачивал. В ум просочилась слабая струйка воспоминаний о том, что там, за поворотом, и вдруг она поняла…
Ей снился сон, и за тем углом находился самый страшный ее кошмар. Худшее, что она могла себе представить, затаилось в нескольких футах от нее, в сооружении, брошенном расой, построившей его бесчисленные тысячелетия назад.
Ей снился сон, и с ужасной несомненностью Ким знала, что Фитц мертв. Но как бы она ни хотела, она не могла заплакать, не могла пролить слез, потому что это был всего лишь сон.
Где-то на периферии ее сознания происходило что-то важное. Ким знала, что ей нужно срочно проснуться.
Она должна проснуться.
И внезапно Ким снова очутилась в «Гоблине» – потрясающе внезапно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
То, что бог города избирал кого-то для службы, – случай не редкий, но и не повседневное событие. Обычно это означало праздник для других обитателей Дома, даже день или два отдыха. Прошло четыре года или, может, пять с тех пор, как последний послушник – девушка по имени Юэнден, вспомнил Урсу – был призван служить богу Нубалы. Сам Урсу был тогда намного моложе, всего год как стал разумным, поэтому Юэнден осталась для него лишь смутным воспоминанием. Ее имя, однако, запомнилось, как имя той, что так трагически погибла, утонув в колодце за Домом. Быть призванным означало, что тебе уготовано будущее лучше, чем у других, что ты войдешь в элиту мастеров, руководящих всей религиозной жизнью в городе и – быть может, если только правильно разыграешь свои карты, – станешь членом самого правящего Совета.
И вот когда Урсу шел через огромный холл Дома, зевая и почесывая спутанный мех под рясой, он заметил, что обычное равнодушие, с которым к нему относились, сменилось почтительными взглядами. Несколько предразумных – кантров – пробежали мимо него на четвереньках, как-то ориентируясь внутри храма. Их глаза счастливо блестели, свободные от взрослого ума.
Урсу обменялся беглыми приветствиями с несколькими послушниками, их языки касались меха друг друга, пробуя его на вкус. Идущий позади Юфтиан показал когти, и другие послушники бросились с их пути врассыпную.
Чтобы быть послушником, особых умений не требовалось: нужно было выполнять черную или унизительную работу, которую мастера считали ниже своего достоинства.
Но теперь все изменилось: его «призвали». Его допустят к внушающему страх и благоговение Шекумпеху. И если тебя «призвали», ты становишься мастером-на-служении. Тебя переселяют в комнаты получше; тебе даже назначают послушника, чтобы был у тебя на посылках. Рука Юфтиана время от времени касалась плеча юноши, как бы направляя его, но Урсу мог бы сойти по этой крутой каменной лестнице, ведущей глубоко под землю, с завязанными глазами.
Он спускался в знакомую темноту, где аромат горящей душистой травы наполнял воздух благовонием. Это событие должно было стать торжественным, но до Урсу доносились приглушенные зевки и тихое бормотание около дюжины мастеров, ждущих в нижней комнате, что несколько портило ритуальную атмосферу. Вероятно, они сами не так давно встали. Длинными пальцами ног Урсу осторожно нащупывал край каждой ступеньки, не желая видеть реакцию мастеров, если он умудрится упасть и поставить себя в глупое положение.
Утренний холод, казалось, исчез, когда со скрипом закрылась огромная деревянная дверь, отделяющая Нижние Палаты от Главного зала. Света было мало, но когда глаза юноши привыкли к тусклым огонькам свечей на стенах, изукрашенных мозаиками настолько древними, что многие из них почти вросли в окружающий камень, он увидел мастеров, которым служил почти всю свою юную жизнь, ждущих там – ждущих его.
Урсу почувствовал с неудобством, что мочевой пузырь у него полон.
Юфтиан исчез, смешавшись с тенями, и Урсу остался один в центре круга наблюдателей. Он ощутил нервозность с примесью возбуждения и предвкушения новой жизни, ожидающей его теперь.
И прямо перед Урсу на своем троне из меди и золота сидел сам Шекумпех, бьющееся сердце Нубалы.
Бога города представляла глиняная фигура, вольно вылепленная по образу его народа, со спиральными надрезами, изображающими мех, с длинным языком, скользящим вниз по туловищу, с широко ухмыляющейся зубастой мордой, которую некоторые могли истолковать как угрожающую. Шекумпех был стар, как сам город, – по сути он был неотделим от города. По древней традиции Равнин каждый из Великих Городов имел своего собственного бога, и когда бог хотел, он говорил со своими горожанами. Урсу учили, что иногда эти боги говорят вещи, выходящие за рамки естественного, недоступные пониманию.
И внезапно дух Шекумпеха оказался внутри Урсу. Внимательные мастера тоже могли это почувствовать: сопутствующее ощущение, не совсем вкус или запах, но похожее на то, как пахнет воздух утром после грозы. Что-то чистое, и острое, и яркое.
Урсу не услышал ничего, что можно было бы описать как звук, ничего похожего на произносимые слова. Чувство было такое, как если бы вдруг раскрытые воспоминания, образы, ощущения хлынули в него потоком.
Урсу понял, что бог спрашивает его истинное имя.
– Я… – начал вслух юноша и тут же опомнился. Он был теперь один в центре комнаты. «Я Урсу», – мысленно ответил он и подумал, слышит ли его бог?
И тогда бог произнес его истинное имя, его личное имя, имя его души.
Когда Урсу было пять лет и его взрослый ум был так недавно внедрен в его тело кантра, что ему все еще казалось странным ходить на двух ногах, он прошел обряд, какой проходит каждый ребенок города, получая свое истинное имя в виде одного из многих сотен замысловато вырезанных кусочков дерева, выбранного наугад из огромной урны. Это имя должно было стать его внутренним именем, и Урсу торжественно предупредили, что демоны попытаются прокрасться в его сны и это имя выпытать. Ужас заключался в том, что они, узнав твое имя, овладевают твоей душой.
Единственные существа, кому следует знать твое имя – твое истинное имя, – это боги. И вот так Шекумпех заговорил с Урсу.
На юношу нахлынула новая волна звуков, запахов, ощущений. И в этот раз Урсу увидел образ маленького хилого жреца в не по росту большом плаще, крадущегося ночью по улицам Нубалы. И к спине его был привязан…
Юноша воззрился на сидящего перед ним идола Шекумпеха. Разве можно сомневаться в том, что хочет сообщить ему бог города? Урсу понял, что в видении бога по городу пробирался он сам, Урсу, а в мешке у него за спиной был вот этот сидящий перед ним идол.
Затем он снова очутился в видении, проскальзывая как бы невидимым между выстроившимися перед воротами шеренгами врага. Потом дальше, к фруктовым садам, и… еще дальше. Образы, текущие потоком в ум Урсу, поначалу ясные и отчетливые, начали противоречить друг другу, как если бы несколько отдельных видений показывались ему одновременно, каждое чуть отличное от другого.
А потом дальше, дальше в смятение и безумие, когда Урсу увидел огонь, сходящий с небес, и Великий Город Нубалу, горящий в невидимом пламени, и только смерть и руины повсюду.
Видение за видением накатывали на юношу, он забыл про подвальный храм, его ум напрягался, пытаясь постичь то, что Урсу мог лишь смутно, отдаленно понять. Но казалось, что это его собственная жизнь, развивающаяся по бесконечному множеству путей.
И только один образ оставался гореть яркой нитью, как звездный путь через бесконечное море ночи. Тот устойчивый образ Урсу-послушника, ныне мастера-на-служении, крадущегося с фигурой бога и уносящего его – каким-то чудом – за стены города и дальше.
Сэм Рой
– Где твой отец?
– В Цитадели. Там, внутри, он вряд ли представляет себе, что происходит здесь. Ты знаешь, как это бывает.
Сэм знал. Внутри Цитадели пространство и время вели себя совсем не так, как им положено. Существовали способы ориентироваться в ней, находить путь в ее спрятанные глубины и открывать лежащие там сокровища, но не без риска. Сейчас Мэтью был старше, разделенные на боковой пробор белокурые волосы спадали на лоб непокорной волной. Солнце стояло высоко.
Сэм слегка почесал стертые запястья под цепями, которыми был прикован к огромному валуну. Он уже знал, сколько времени у них будет. «Все время, сколько есть его в мире», – подумал он. Сейчас отец Мэтью узнавал то, что Сэму уже было известно: Цитадель – терпеливая хозяйка, и там всегда что-то ждет своего открытия.
– Сколько тебе сейчас, Мэтью?
– Пятнадцать.
– Напомни мне, почему ты так ненавидишь своего отца. Мэтью вытаращил глаза.
– Почему я – что? Ты тоже его ненавидишь. Посмотри, что он с тобой сделал. Ты не можешь не ненавидеть его!
– Он твой отец. С тобой он ничего не делал.
Мэтью уставился вдаль, на широкую горную страну. Сэм проследил за его взглядом, осматривая далекие пики, окутанные облаками, и близкую деревню, почти курорт в своей живописности, как уголок в Скалистых Горах с отелем и постелью на ночь. Но только здесь очень далеко от Скалистых Гор.
– Мой отец безумец, – объяснил наконец Мэтью. – Одна девочка в моем классе сошла с ума, начала кричать, что мой отец злой, что нас не должно быть здесь. – Мэтью облизал губы, затем повернулся к Сэму. – Ее увели, а через два дня отец велел оставить ее тело на площади, чтобы все видели. – Теперь мальчишка дрожал. – Он хочет, чтобы я был похож на него. Я никогда бы не смог… – Мэтью покачал головой, замолчав на полуслове.
– Из наших разговоров, Мэтью, я не всегда понимаю, что ты хочешь делать, когда – и если – победишь своего отца. Ты вспомни: я пытался, – Сэм поднял закованные руки, – и видишь, что со мной стало?
– Не понимаю, о чем ты.
– Допустим, все это оказалось в твоем распоряжении. – Сэм кивнул на деревню. – Что ты будешь делать?
Мэтью посмотрел вызывающе.
– Уеду домой. Прочь отсюда.
– Это и есть твой дом. Здесь ты родился. Противоречивые эмоции отразились на лице парня.
– Есть… есть столько всего другого там, во вселенной. Нас здесь вообще быть не должно! – Мальчишка даже топнул ногой. Сэм приподнял бровь и ждал. – Наше место там, где все человечество! Ты ведь тоже это знаешь? Вот почему ты сделал то, что сделал!
– Я это сделал потому, что твой отец хочет уничтожить планету, а я не мог этого допустить. Ни один человек в здравом уме такого не допустит.
– Вот и я хочу ему помешать. И остальные.
Сэм кивнул. Странно, что спустя столько времени отец Мэтью решил завести семью и воспитать сына. Наверное, отец Мэтью намерен основать династию.
– Тогда ладно. Нам следует разработать план, но ты должен понимать, что можешь погибнуть.
Мэтью сглотнул.
– Я это знаю.
Сэм пристально посмотрел на юношу. У Мэтью глаза широко открылись, с лица сбежала краска.
– Меня убьют? – спросил он, отступая на шаг.
Сэм ничего не ответил, и выражение его лица не изменилось.
– Скажи мне, – потребовал Мэтью. – Я должен знать. Он разоблачит нас, да? Мы должны остановиться.
– Нет, ты не погибнешь.
«Но погибнут другие», – подумал Сэм. Он знал кто, знал их лица и их имена. Они пришли в его видения, в такие сильные, яркие видения. Но говорить это мальчику Сэм не собирался.
– Ты вправе делать то, что ты делаешь, Мэтью, поэтому, быть может, тебя ждет победа там, где я потерпел поражение. Но риск велик: это борьба не на жизнь, а на смерть.
– Отец тебя не убил, – заметил Мэтью.
– Ты забыл? Он не может меня убить. А я не могу убить его. – Улыбка Сэма больше походила на гримасу. – Это наша награда, наше наказание – и будущее. – Сэм положил руку на валун, к которому он так долго был прикован. Его снова ждал путь наверх, и там, на вершине, вода и пища. – Кроме того – на случай, если ты не заметил, – ему доставляет гораздо больше удовольствия пытать меня, чем убивать.
Ким
Это снова был Фитц. Фитц, с копной ярко-рыжих волос, которые, словно бросая вызов тяготению, торчали вокруг его головы неровными прядями. За спиной Фитца вспыхивала аварийная лампа, и этот прерывистый свет на секунду обрисовывал черты его лица.
Фитц что-то говорил.
– Надо уходить. Пошли… – Он назвал имя, и это было чье-то чужое имя, не ее. – Надо уходить, сейчас же, – повторил Фитц, и в его голосе послышалось отчаяние.
– Нет, подожди, – возразил голос, звучащий подозрительно и неприятно похоже на ее собственный. Она отбивалась от того голоса, от имени, которое упомянул Фитц. Чужого голоса и имени.
– Фитц, сходи за Оделл. Еще можно успеть вытащить эти штуки.
Ее окружали огромные каменные плиты с вырезанными на неровных поверхностях непонятными символами и чужими письменами, которые ее опытный глаз отнес к Среднему Периоду Кораблестроителей. Коридор, по которому она шла, прямо впереди резко сворачивал. В ум просочилась слабая струйка воспоминаний о том, что там, за поворотом, и вдруг она поняла…
Ей снился сон, и за тем углом находился самый страшный ее кошмар. Худшее, что она могла себе представить, затаилось в нескольких футах от нее, в сооружении, брошенном расой, построившей его бесчисленные тысячелетия назад.
Ей снился сон, и с ужасной несомненностью Ким знала, что Фитц мертв. Но как бы она ни хотела, она не могла заплакать, не могла пролить слез, потому что это был всего лишь сон.
Где-то на периферии ее сознания происходило что-то важное. Ким знала, что ей нужно срочно проснуться.
Она должна проснуться.
И внезапно Ким снова очутилась в «Гоблине» – потрясающе внезапно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55