Но тут дверь распахнулась, и Маринка увидела Тоскливца в белоснежных кальсонах и пижамной рубашечке с аккуратно наглаженным воротничком. Он совсем не смутился, представ перед дамочкой в таком виде, и более того, не особенно церемонясь, схватил ее за руку и втащил в хату. Дамочка при этом чуть-чуть повернулась – и Маринка хоть и с трудом, но узнала супружницу Головы – та была в новой прическе и в невиданном в этих краях макияже. Правда, из-за шляпки и пальто совершенно невозможно было рассмотреть, в какой ипостаси появилась она на этот раз – в образе юной красавицы, уверенной в своих женских чарах, но при этом почти по-детски, застенчиво улыбающейся, или старой мегеры, от молодости которой не осталось ничего, кроме выедающих мозги криков.
Маринка запросилась домой, потому как на душе у нее скребли кошки из-за ветрености Тоскливца, и кроме того, ей совершенно не хотелось опять оказаться на наковальне. Назар удерживать ее не стал, но только посоветовал заходить к нему почаще, потому что он умеет изводить всякие хвори, может ей помочь. На этом и расстались.
А Тоскливец тем временем, как он думал, опять попал во: времена изобилия, и если и не всеобщего, так, по крайней мере, собственного счастья.
– Гапочка, Гапочка, – лопотал он от избытка эмоций, не в силах выговорить что-либо другое. Впрочем, его можно было понять – деньги Головы не были потрачены зря. Гапка выглядела, если и не как Джекки Кеннеди в расцвете сил, то где-то близко к этому, и он, благоговейно, как поклонник греческого искусства при виде Венеры Милосской, срывал с нее казавшиеся ему бесконечными предметы женского туалета. И тут – случайность то была, или черт опять сыграл шутку – свет в селе погас, и прелести Гапки Тоскливцу тут же дорисовало воображение. Нет, и в перебоях электричества, читатель, существуют положительные моменты, особенно когда хочется, скажем так, душевного тепла, а на улице изгаляется метель и свирепствует собачий холод.
Но не успел Тоскливец насладиться как следует запретным плодом, как в дверь его дома, который он считал своей крепостью, забарабанила вернувшаяся супружница.
– Открывай, открывай! – истошно вопила она, я знаю, что ты там, открой, потому что иначе я сожгу этот курятник! – отступать Кларе было некуда – мороз окончательно ее доконал, да и более веского аргумента у нее уже не было.
– Вот проклятье на мою голову, – выругался в темноте погрустневший Тоскливец, надрессированный за долгие годы супружеской жизни без промедления и под угрозой скорой расправы выполнять просьбы своей неукротимой половины. Но тут же припомнил, что он теперь холостяк и может делать все, что ему заблагорассудится.
– Кто там? – сонным голосом спросил он, чтобы потянуть время и дать Гапке возможность натянуть на себя все, что он с нее снял.
– Папа Карло! – заорала в ответ погибающая от холода Клара. – Кто же еще? Открывай, тебе говорят!
– Тут не постоялый двор, – резонно ответствовал Тоскливец. – Ты тут как хочешь, а я, это, спать пойду.
– Я замерзаю! – прорезал морозную безлунную ночь ее вырвавшийся из самых недр ее дремучей души вопль, который то ли затронул в заплесневевшем сердце Тоскливца какую-то давно лопнувшую струну, то ли Тоскливец испугался, что поутру на его крыльце обнаружат замерзшую Клару и тогда придется расстаться не с одной из столь милых его сердцу бумажек с портретами великих земляков наших, чтобы упросить милиционера Грицька замять дело.
«Себе дороже, – подумал Тоскливец, – пропадать так пропадать». Тем более, что Гапка уже перестала шуршать и шелестеть, и Тоскливец был почти уверен в том, что они – то есть он и Гапка – готовы встретить врага.
И он открыл дверь, и ополоумевшая от холода супруга ворвалась в основательно прогретый по случаю прихода гостьи домик и наткнулась на полную темноту и недоброжелательность.
– В темноте сидишь, – констатировала она, – маскируешься, что ли?
– Свет выключили, – миролюбиво ответствовал ей супруг, – только мы собрались чайку испить.
– Кто это «мы»? Или ты себя уже, как император… Или есть тут кто?
Гапка, которой было неведомо, что Тоскливец уже официально зарегистрированный холостяк, обливалась в темноте холодным потом.
– Агафья Степановна на чаек пожаловали, – ответил Тоскливец, и в эту самую минуту ярко вспыхнула ожившая лампочка и пламенному взору Клары предстала Гапка в кокетливой маечке, натянутой впопыхах поверх свитерка. Гапка, однако, не стала препятствовать Тоскливцу выяснять отношения с супружницей и быстро ретировалась, уверяя, что хочет возвратиться домой, пока на улице светло и фонари еще горят. Она набросила на себя моднющее пальто и исчезла в водовороте надоедливых снежинок.
И только когда за ней захлопнулась дверь и Тоскливец остался один на один со своей бывшей половиной, как обреченный на встречу с племенным быком тореадор, только тогда до него наконец дошло, что гостья-то у него была не первой свежести. «Опять моя Тапочка подурнела, – нервно подумал Тоскливец, – даже не решаясь самому себе признаться, что опять развлекал старшее поколение. – Но ничего, будет и на моей улице праздник. Помолодеет она еще – нутром чую».
А Гапка тем временем добрела до родимой хаты. Голова по обыкновению ругался во сне с котом, который то ли ему снился, то ли, невидимый Гапке, действительно сидел у него в ногах и доводил до инфаркта заунывными разговорами.
Дверь громыхнула, как пистолетный выстрел, Голова подскочил с криком: «Держи вора!».
Но это был вовсе не вор, а взъерошенная и одетая кое-как Гапка. Она еле стояла на ногах, то ли от усталости, то ли от нервных переживаний, и Голове пришлось подхватить ее на руки, чтобы она не упала. На вес она казалась не тяжелее ребенка, и сердце Головы сжалось от жалости – как она постарела, но тут Гапка приоткрыла глаза и морщины на ее лице стали таять, как снег под солнцем, и через минуту Голова уже не в силах был удержать в руках то, что держал, – налитую жизненными соками девушку. То ли от благоговейного ужаса, то ли потому что помолодевшая Гапка каким-то невиданным образом набрала вес, Голова выпустил ее из рук и она грохнулась на пол и презрительно завопила:
– Алкоголик проклятый! Жену на руках удержать не в силах! – но в глазах у нее мелькали отблески адского пламени, и Голова, глядя на нее, перекрестился да и залег на тахту, чтобы не видеть непотребный этот ужас. Правда, засыпая, он успел пробормотать:
– Тоскливец-то у нас теперь холостяк… Клара ему по почте развод прислала…
«Так что же это я тогда убежала? – подумала Гапка. – Нет, я в своем праве, это пусть она уходит…». И она снова оделась и, совершенно потеряв голову от того, что с ней произошло, и даже не ведая того, что она опять превратилась в красавицу, устремилась к Тоскливцу. А тот как мог защищался от Клары и тыкал ей в лицо голубой бумажкой с заветным свидетельством, но на Клару бумажка действовала, как красная тряпка на быка, и она все ближе надвигалась на Тоскливца, и земля уходила уже у него из-под ног, но тут в незапертую дверь вошла Гапка и увидела, что ее дружку, видать, недолго осталось любоваться ее прелестями, потому что оскаленная Кларина морда слишком уж близко придвинулась к его кадыку, и бросилась к нему на помощь с горьким криком, с каким несчастная зайчиха бросается прямо в пасть волку только для того, чтобы спасти своих зайчат. Клара отшвырнула ее, как мусор, и та отлетела к двери, но тут полуобморочный Тоскливец на какое-то мгновение пришел в себя и увидел, что Гапка хороша, как первый поцелуй под безоблачным весенним небом, и сердце его сжалось от тоски, потому что это богатство останется на поверхности земли, а он будет гнить под ней и будет ему холодно и одиноко, и от таких жалостливых мыслей он вдруг извернулся и так влепил Кларе по жабрам, что та отлетела к двери вслед за Гапкой и оказалась там как раз в тот момент, когда в знакомое ей уже помещение плавно то ли входила, то ли вплывала Клара-чертовка. Сначала Тоскливец подумал, что в глазах у него двоится, но потом до него дошло, что происходит, и волосы встали у него дыбом, а потом приключилось кое-что еще похуже – мерзкие рога выросли у него в мгновение ока – ведь он полюбезничал тогда в шкафу с цыганоч– кой… Гапка, увидев на нем рога, с воплем: «Но что же это такое?! Везде нечистая сила, да и у Головы, мне казалось, они были…» грохнулась в обморок на пол, где и оказалась рядом с Кларой. Чертовка, сообразив, что сегодня вечером ее услуги тут уже не потребуются, ретировалась в промерзший лес, проклиная на всякий случай черта, а Тоскливец остался при бывшей жене и при подружке и, видя, как они мирно лежат рядом, на какое-то мгновение ощутил в себе склонность к многоженству. Но тут Клара открыла левый, изумрудно-зеленый глаз. Затем правый, точно такой же, и они, словно прожектора в ночном поле, высветили всю его жалкую, пугливую душонку, которая трепыхалась в грудной клетке, как пойманный воробей. Только вот рога… Клара не понимала природу рогов… Заподозрить своего скаредного супруга в том, что он черт, она никак не могла. Но откуда рога? Может быть, он нацепил их для того, чтобы ее испугать, и она подскочила и бросилась к нему, чтобы содрать с него эту оскорбительную игрушку, но Тоскливец нагнул голову и накинулся на нее, чтобы забодать свою мучительницу насмерть. От его решимости на Клару пахнуло чем-то холодным, как из разрытой могилы, и она из последних сил увернулась, схватила куртку, но вспомнив, что деваться ей некуда, примирительно сказала:
– Ну ладно, пусть будут рога, я никому не скажу.
Тоскливец, ожидая, что Гапка вот-вот придет в себя, натянул на себя шапку и убежал к Васылю, чтобы их спилить. И брошенная его горлица осталась в чужой хате на холодном полу под присмотром Клары, доброжелательности в которой было ровно столько же, сколько в собирающемся на пенсию тюремном надзирателе. Воспользовавшись отсутствием супруга, она придвинулась к беззащитной Гапке, чтобы решить, как изуродовать ее так, чтобы потом не пришлось за это отвечать. Золотые Гапкины волосы показались ей особенно неприличными – они подошли бы скорее манекенщице или принцессе Монако, но на голове у супруги сельского головы они выглядели, по мнению Клары, совершенно неуместно: у самой Клары от былой роскоши волос осталось только что-то вроде направленной в небо дули. «Постричь надо ее, окаянную, постричь», – сообразила Клара, и бросилась искать ножницы, но так как дома она бывала нечасто, а логика Тоскливца не вписывалась в общепринятые у людей каноны, то она не сразу сообразила, что искать их нужно в холодильнике, потому что экономный Тоскливец в отсутствие супружницы состригал сыр и колбасу для бутербродов микроскопическими кусочками. Но наконец ножницы были найдены, и Клара с горящими от возбуждения глазами опять подскочила к своей жертве, но та от холода уже почти пришла в себя и даже полуоткрыла свои изумительные, карие, с золотыми искорками глаза, в которых тут же отразилась перекошенная Кларина морда и ножницы, которыми она тыкала в сторону Гапки. «Зарезать хочет! – подумала Гапка. – Вот эгоистка!». И двинула ногой, спасая себя, по искривленной, словно она непрерывно находилась перед кривым зеркалом, Клариной физиономии. Та ойкнула и отлетела, ударившись спиной о книжный шкаф, в котором Тоскливец хранил соления и всякий бесполезный мотлох. К удивлению Клары, со шкафа на нее посыпались столь любимые ею листики цветной бумаги с заманчивыми цифрами и надписями.
– Так вот где Тоскливец держит деньги! – вскричала Клара и принялась запихивать деньги в бюстгальтер, чтобы разбогатеть и улизнуть, пока зловредный супруг не явился домой.
– Воровка! Прекрати красть! Милиция! – завизжала Гапка, но, кроме равнодушной метели, никто ее не услышал.
«Украдет и смоется, а Тоскливец и на меня может подумать!», – решила Гапка и подхватившись с пола, набросилась на мускулистую Клару. Силы, впрочем, были неравны, и вскоре Гапка уже лежала связанная на постели, раскаиваясь в своем порыве, а Клара продолжала запихивать деньги в свой, казавшийся Гапке бездонным, бюстгальтер. Но тут, когда Клара уже было решила, что перед ней открываются совсем новые перспективы, запихивать деньги ей стало труднее, Клара заглянула себе под блузку и издала крик удивления. Иссохшее от вокзальных пирожков тело раздалось как на дрожжах, она бросилась к зеркалу и – не поверила своим глазам – былые выпуклости и вогнутости сменили ненавистную угловатость, по плечам опять заструились роскошные черные, без уродливых седых прядей волосы, а непокорная челка норовила скрыть белоснежное, в еле заметных и упоительных веснушках личико, которое украшали два бесценных изумруда ее глаз! «Молодость, – это хорошо, – думала Клара, – но куда класть деньги? Сумочку какой-то дурак может выхватить, и тогда пиши пропало…». Ей и в голову не приходило, что можно попытаться остаться дома, замолить перед Тоскливцем грехи и начать все сначала… Нет, Клара была авантюристкой до мозга костей, и любая возможность во что-либо ввязаться казалась ей во сто раз заманчивей приевшихся семейных радостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Маринка запросилась домой, потому как на душе у нее скребли кошки из-за ветрености Тоскливца, и кроме того, ей совершенно не хотелось опять оказаться на наковальне. Назар удерживать ее не стал, но только посоветовал заходить к нему почаще, потому что он умеет изводить всякие хвори, может ей помочь. На этом и расстались.
А Тоскливец тем временем, как он думал, опять попал во: времена изобилия, и если и не всеобщего, так, по крайней мере, собственного счастья.
– Гапочка, Гапочка, – лопотал он от избытка эмоций, не в силах выговорить что-либо другое. Впрочем, его можно было понять – деньги Головы не были потрачены зря. Гапка выглядела, если и не как Джекки Кеннеди в расцвете сил, то где-то близко к этому, и он, благоговейно, как поклонник греческого искусства при виде Венеры Милосской, срывал с нее казавшиеся ему бесконечными предметы женского туалета. И тут – случайность то была, или черт опять сыграл шутку – свет в селе погас, и прелести Гапки Тоскливцу тут же дорисовало воображение. Нет, и в перебоях электричества, читатель, существуют положительные моменты, особенно когда хочется, скажем так, душевного тепла, а на улице изгаляется метель и свирепствует собачий холод.
Но не успел Тоскливец насладиться как следует запретным плодом, как в дверь его дома, который он считал своей крепостью, забарабанила вернувшаяся супружница.
– Открывай, открывай! – истошно вопила она, я знаю, что ты там, открой, потому что иначе я сожгу этот курятник! – отступать Кларе было некуда – мороз окончательно ее доконал, да и более веского аргумента у нее уже не было.
– Вот проклятье на мою голову, – выругался в темноте погрустневший Тоскливец, надрессированный за долгие годы супружеской жизни без промедления и под угрозой скорой расправы выполнять просьбы своей неукротимой половины. Но тут же припомнил, что он теперь холостяк и может делать все, что ему заблагорассудится.
– Кто там? – сонным голосом спросил он, чтобы потянуть время и дать Гапке возможность натянуть на себя все, что он с нее снял.
– Папа Карло! – заорала в ответ погибающая от холода Клара. – Кто же еще? Открывай, тебе говорят!
– Тут не постоялый двор, – резонно ответствовал Тоскливец. – Ты тут как хочешь, а я, это, спать пойду.
– Я замерзаю! – прорезал морозную безлунную ночь ее вырвавшийся из самых недр ее дремучей души вопль, который то ли затронул в заплесневевшем сердце Тоскливца какую-то давно лопнувшую струну, то ли Тоскливец испугался, что поутру на его крыльце обнаружат замерзшую Клару и тогда придется расстаться не с одной из столь милых его сердцу бумажек с портретами великих земляков наших, чтобы упросить милиционера Грицька замять дело.
«Себе дороже, – подумал Тоскливец, – пропадать так пропадать». Тем более, что Гапка уже перестала шуршать и шелестеть, и Тоскливец был почти уверен в том, что они – то есть он и Гапка – готовы встретить врага.
И он открыл дверь, и ополоумевшая от холода супруга ворвалась в основательно прогретый по случаю прихода гостьи домик и наткнулась на полную темноту и недоброжелательность.
– В темноте сидишь, – констатировала она, – маскируешься, что ли?
– Свет выключили, – миролюбиво ответствовал ей супруг, – только мы собрались чайку испить.
– Кто это «мы»? Или ты себя уже, как император… Или есть тут кто?
Гапка, которой было неведомо, что Тоскливец уже официально зарегистрированный холостяк, обливалась в темноте холодным потом.
– Агафья Степановна на чаек пожаловали, – ответил Тоскливец, и в эту самую минуту ярко вспыхнула ожившая лампочка и пламенному взору Клары предстала Гапка в кокетливой маечке, натянутой впопыхах поверх свитерка. Гапка, однако, не стала препятствовать Тоскливцу выяснять отношения с супружницей и быстро ретировалась, уверяя, что хочет возвратиться домой, пока на улице светло и фонари еще горят. Она набросила на себя моднющее пальто и исчезла в водовороте надоедливых снежинок.
И только когда за ней захлопнулась дверь и Тоскливец остался один на один со своей бывшей половиной, как обреченный на встречу с племенным быком тореадор, только тогда до него наконец дошло, что гостья-то у него была не первой свежести. «Опять моя Тапочка подурнела, – нервно подумал Тоскливец, – даже не решаясь самому себе признаться, что опять развлекал старшее поколение. – Но ничего, будет и на моей улице праздник. Помолодеет она еще – нутром чую».
А Гапка тем временем добрела до родимой хаты. Голова по обыкновению ругался во сне с котом, который то ли ему снился, то ли, невидимый Гапке, действительно сидел у него в ногах и доводил до инфаркта заунывными разговорами.
Дверь громыхнула, как пистолетный выстрел, Голова подскочил с криком: «Держи вора!».
Но это был вовсе не вор, а взъерошенная и одетая кое-как Гапка. Она еле стояла на ногах, то ли от усталости, то ли от нервных переживаний, и Голове пришлось подхватить ее на руки, чтобы она не упала. На вес она казалась не тяжелее ребенка, и сердце Головы сжалось от жалости – как она постарела, но тут Гапка приоткрыла глаза и морщины на ее лице стали таять, как снег под солнцем, и через минуту Голова уже не в силах был удержать в руках то, что держал, – налитую жизненными соками девушку. То ли от благоговейного ужаса, то ли потому что помолодевшая Гапка каким-то невиданным образом набрала вес, Голова выпустил ее из рук и она грохнулась на пол и презрительно завопила:
– Алкоголик проклятый! Жену на руках удержать не в силах! – но в глазах у нее мелькали отблески адского пламени, и Голова, глядя на нее, перекрестился да и залег на тахту, чтобы не видеть непотребный этот ужас. Правда, засыпая, он успел пробормотать:
– Тоскливец-то у нас теперь холостяк… Клара ему по почте развод прислала…
«Так что же это я тогда убежала? – подумала Гапка. – Нет, я в своем праве, это пусть она уходит…». И она снова оделась и, совершенно потеряв голову от того, что с ней произошло, и даже не ведая того, что она опять превратилась в красавицу, устремилась к Тоскливцу. А тот как мог защищался от Клары и тыкал ей в лицо голубой бумажкой с заветным свидетельством, но на Клару бумажка действовала, как красная тряпка на быка, и она все ближе надвигалась на Тоскливца, и земля уходила уже у него из-под ног, но тут в незапертую дверь вошла Гапка и увидела, что ее дружку, видать, недолго осталось любоваться ее прелестями, потому что оскаленная Кларина морда слишком уж близко придвинулась к его кадыку, и бросилась к нему на помощь с горьким криком, с каким несчастная зайчиха бросается прямо в пасть волку только для того, чтобы спасти своих зайчат. Клара отшвырнула ее, как мусор, и та отлетела к двери, но тут полуобморочный Тоскливец на какое-то мгновение пришел в себя и увидел, что Гапка хороша, как первый поцелуй под безоблачным весенним небом, и сердце его сжалось от тоски, потому что это богатство останется на поверхности земли, а он будет гнить под ней и будет ему холодно и одиноко, и от таких жалостливых мыслей он вдруг извернулся и так влепил Кларе по жабрам, что та отлетела к двери вслед за Гапкой и оказалась там как раз в тот момент, когда в знакомое ей уже помещение плавно то ли входила, то ли вплывала Клара-чертовка. Сначала Тоскливец подумал, что в глазах у него двоится, но потом до него дошло, что происходит, и волосы встали у него дыбом, а потом приключилось кое-что еще похуже – мерзкие рога выросли у него в мгновение ока – ведь он полюбезничал тогда в шкафу с цыганоч– кой… Гапка, увидев на нем рога, с воплем: «Но что же это такое?! Везде нечистая сила, да и у Головы, мне казалось, они были…» грохнулась в обморок на пол, где и оказалась рядом с Кларой. Чертовка, сообразив, что сегодня вечером ее услуги тут уже не потребуются, ретировалась в промерзший лес, проклиная на всякий случай черта, а Тоскливец остался при бывшей жене и при подружке и, видя, как они мирно лежат рядом, на какое-то мгновение ощутил в себе склонность к многоженству. Но тут Клара открыла левый, изумрудно-зеленый глаз. Затем правый, точно такой же, и они, словно прожектора в ночном поле, высветили всю его жалкую, пугливую душонку, которая трепыхалась в грудной клетке, как пойманный воробей. Только вот рога… Клара не понимала природу рогов… Заподозрить своего скаредного супруга в том, что он черт, она никак не могла. Но откуда рога? Может быть, он нацепил их для того, чтобы ее испугать, и она подскочила и бросилась к нему, чтобы содрать с него эту оскорбительную игрушку, но Тоскливец нагнул голову и накинулся на нее, чтобы забодать свою мучительницу насмерть. От его решимости на Клару пахнуло чем-то холодным, как из разрытой могилы, и она из последних сил увернулась, схватила куртку, но вспомнив, что деваться ей некуда, примирительно сказала:
– Ну ладно, пусть будут рога, я никому не скажу.
Тоскливец, ожидая, что Гапка вот-вот придет в себя, натянул на себя шапку и убежал к Васылю, чтобы их спилить. И брошенная его горлица осталась в чужой хате на холодном полу под присмотром Клары, доброжелательности в которой было ровно столько же, сколько в собирающемся на пенсию тюремном надзирателе. Воспользовавшись отсутствием супруга, она придвинулась к беззащитной Гапке, чтобы решить, как изуродовать ее так, чтобы потом не пришлось за это отвечать. Золотые Гапкины волосы показались ей особенно неприличными – они подошли бы скорее манекенщице или принцессе Монако, но на голове у супруги сельского головы они выглядели, по мнению Клары, совершенно неуместно: у самой Клары от былой роскоши волос осталось только что-то вроде направленной в небо дули. «Постричь надо ее, окаянную, постричь», – сообразила Клара, и бросилась искать ножницы, но так как дома она бывала нечасто, а логика Тоскливца не вписывалась в общепринятые у людей каноны, то она не сразу сообразила, что искать их нужно в холодильнике, потому что экономный Тоскливец в отсутствие супружницы состригал сыр и колбасу для бутербродов микроскопическими кусочками. Но наконец ножницы были найдены, и Клара с горящими от возбуждения глазами опять подскочила к своей жертве, но та от холода уже почти пришла в себя и даже полуоткрыла свои изумительные, карие, с золотыми искорками глаза, в которых тут же отразилась перекошенная Кларина морда и ножницы, которыми она тыкала в сторону Гапки. «Зарезать хочет! – подумала Гапка. – Вот эгоистка!». И двинула ногой, спасая себя, по искривленной, словно она непрерывно находилась перед кривым зеркалом, Клариной физиономии. Та ойкнула и отлетела, ударившись спиной о книжный шкаф, в котором Тоскливец хранил соления и всякий бесполезный мотлох. К удивлению Клары, со шкафа на нее посыпались столь любимые ею листики цветной бумаги с заманчивыми цифрами и надписями.
– Так вот где Тоскливец держит деньги! – вскричала Клара и принялась запихивать деньги в бюстгальтер, чтобы разбогатеть и улизнуть, пока зловредный супруг не явился домой.
– Воровка! Прекрати красть! Милиция! – завизжала Гапка, но, кроме равнодушной метели, никто ее не услышал.
«Украдет и смоется, а Тоскливец и на меня может подумать!», – решила Гапка и подхватившись с пола, набросилась на мускулистую Клару. Силы, впрочем, были неравны, и вскоре Гапка уже лежала связанная на постели, раскаиваясь в своем порыве, а Клара продолжала запихивать деньги в свой, казавшийся Гапке бездонным, бюстгальтер. Но тут, когда Клара уже было решила, что перед ней открываются совсем новые перспективы, запихивать деньги ей стало труднее, Клара заглянула себе под блузку и издала крик удивления. Иссохшее от вокзальных пирожков тело раздалось как на дрожжах, она бросилась к зеркалу и – не поверила своим глазам – былые выпуклости и вогнутости сменили ненавистную угловатость, по плечам опять заструились роскошные черные, без уродливых седых прядей волосы, а непокорная челка норовила скрыть белоснежное, в еле заметных и упоительных веснушках личико, которое украшали два бесценных изумруда ее глаз! «Молодость, – это хорошо, – думала Клара, – но куда класть деньги? Сумочку какой-то дурак может выхватить, и тогда пиши пропало…». Ей и в голову не приходило, что можно попытаться остаться дома, замолить перед Тоскливцем грехи и начать все сначала… Нет, Клара была авантюристкой до мозга костей, и любая возможность во что-либо ввязаться казалась ей во сто раз заманчивей приевшихся семейных радостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36