Кукарача, кукарача,
А литературы недостача, —
сложились сами собой стишки. Митя прикинул на слух, вроде не совсем складно… Что все-таки с ней приключилось? Тихоня, на язык наступи — смолчит. А нынче словно с ума своротила. Может, с родителями беда, а может, забеременела? В метростроевской спецовке и родит — не заметишь…
Кукарача, кукарача,
А спецовки недостача.
Так вроде лучше. А с Чугуевой какая-то авария. Если разобраться, никакой причины уходить с гравиемойки у нее нет. Там она номер первый. С начальством лады. Девчонки смеются, что прораба Утургаули Чугуева обожает до немоты. Тоже нашла идеал — старика тридцатипятилетнего. Ухажеров не досталось, что ли?
Кукарача, кукарача,
Ухажеров недостача.
А так и вовсе хорошо. Как у Пушкина. Не забыть Татке продекламировать.
Самодельный стишок свой Митя забыл на пороге конторы. На пороге конторы забыл он и про Чугуеву.
Он еще не был достаточно подкован и не чуял, что полезно помнить, а что забывать.
4
В просторном зале конторы витал дух почтительного ожидания.
Федор Ефимович Лобода, кругленький, лысый начальник шахты, помещался не за своим письменным столом, не в кресле, а на скользком венском стуле рядового служащего. Ампирное кресло было опростано для почетного гостя.
Длинноногий, декорированный значком «Ворошиловский стрелок», председатель шахткома, которого все так и называли — Товарищ Шахтком, — журавлем вышагивал между столами и заучивал какие-то данные.
Начальник заметно волновался. Волнение у него выражалось в беспрерывном говорении. Слушателем страдал заместитель по техчасти Бибиков, седой инженер в коротких брюках и апельсиновых носках.
В дверях прогремел блок. Товарищ Шахтком принял положение «смирно». Лобода оборвал фразу на полуслове. И, когда появился не Первый Прораб, а Митя, все рассердились.
— Ходят, ходят, — проворчал Лобода, — дверями гремят… На чем я остановился?.. Надо аккуратней ходить. Шуметь надо меньше. Фу ты, шут… С мысли сбил…
— Вы начали про колобок, — напомнил Бибиков.
— Да, да, обожди, обожди! — заторопился начальник. — Подходит после совещания, дает реплику: «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?»
— Это вы уже говорили, — сказал Бибиков.
Обожди, обожди! Запросто, понимаешь? «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Так я стою, а так он. «Ну, как, говорит, колобок, крутишься?» Я, конечно, растерялся. Шут его знает, как в таких случаях рекомендуется реагировать. Вот так я стою, а так — он. Ну, думаю, пан или пропал. «Вращаюсь, говорю, по силе возможности!» Смеется… — Лобода сделал длинную паузу, стараясь справиться с подступающей слезой умиления. — Смеется… «Гляди, говорит, чтобы голова не закружилась».
— Многогранный руководитель, — сказал Бибиков. — Титан.
— В чем и дело! — Лобода громко высморкался. — Титан! Многогранный!.. Да, товарищи, учтите: как прибудет — в карманы не лазить. Ни за папиросами, ни за чем. Есть такое указание.
Митя сообразил, что речь шла о Первом Прорабе. И простая мысль ошеломила его: ведь Первый Прораб имеет право опоздать и на час, и на сутки, не обращая внимания ни на Митину свиданку, ни на Лободу.
— Федор Ефимович, — заныл он. — Мне отгул положен. Мое присутствие, я думаю, не обязательно.
— Вот она, нынешняя молодежь! — качнул головой начальник. — Ждем, можно сказать, титана, а у него отгул. Я прошлый год с аппендицитом в пузе прискакал на него глянуть…
— Чего на него глядеть? Что он, крокодил? — возразил Митя. Ему недавно стукнуло семнадцать. Комсомолец он был еще зеленый, и с его языка иногда срывались непродуманные выражения.
Наступила ледяная тишина.
— Надо так надо, — поспешно поправился Митя и тоскливо взглянул на часы, украшавшие ослепительно белую изразцовую стену конторы. Недавно здесь размещался мясной магазин, могучие крюки, рассчитанные на тяжесть свиных и говяжьих туш, торчали между канцелярскими шкафами.
Часы показывали семь десять.
— А помнишь, как он Гусарову явился? — спросил Лобода.
Инженер Бибиков вздрогнул. Он откровенно клевал носом. От хронического недосыпа заместитель по техчасти выглядел неумытым, алчущим опохмелки отставным актером, и ни интеллигентная стеклянно-серебряная бородка, ни старомодная ленточка пенсне не могли сгладить этого впечатления.
— Помнишь, Гусарову явился? Свая ни туда, ни сюда, Гусаров кроет по-церковнославянскому. А он — вот он и он. Другой бы сгоряча за нецензурку, а он: «С тебя гривенник, Гусаров». — Губы Лободы задрожали, и он полез в карман за платком. — Вот она где, чуткость, — проговорил он умиленно. — Вот она где!
— Титан, титан! — бормотал Бибиков. — Ничего не скажешь!
— У них комсомольцы назначили штраф за матерщину, — робко пояснил Митя.
— У них, понимаешь, комсомольцы наложили штраф на матюки, — объяснил Лобода, игнорируя и Митю и его комментарии. — Вот он и говорит: «С тебя гривенник, Гусаров».
Возникло молчание. Каждый, как пишут в нынешних романах, думал о чем-то своем.
— А совещание в горкоме! — испугавшись, что чуть было не забыл исторического факта, воскликнул Лобода. — Гусаров докладывает: «Заложение — шестнадцать шестьдесят». А он без шпаргалки, с лету: «Не шестнадцать шестьдесят, а шестнадцать шестьдесят пять».
— Самородок! — откликнулся Бибиков.
— В чем и дело! — подхватил Лобода. — Небось заложение нашей шахты лучше тебя знает… Да, товарищи, учтите, станет здороваться — руку крепко не жать! Есть такое указание!.. А на двадцать первой, помнишь, что учудили? Лампочки выкрутили, чтобы не видать было. А он идет в темноте и дает конкретные указания. Ему света не надо! Без свету скрозь землю видит. Даром что на строителя не учился!
Товарищ Шахтком принял положение «смирно» и сказал:
— Не случайно страна назвала его Первым Прорабом!
Он был заикой. Самая простая фраза, особенно если она начиналась на «н», давалась ему с трудом. И все же смолчать при таком разговоре он не решился. Его молчание могло быть неправильно истолковано.
— Он, говорят, сапожником был при царе, — старался восстановить расположение начальства Митя.
Лобода туго обернулся. Во взгляде его было что-то болезненное. Так мать, жалеючи, смотрит на неудачное чадо свое.
— Воду проверил? — спросил он скорбно. — В бачках хоть вода-то у тебя есть?
— Вода есть, Федор Ефимович. Только возле сто пятой кто-то кружку унес.
— Что значит — унес? Она на цепке.
— Оторвал и унес. Совместно с цепкой. Я, Федор Ефимович, велел все молотки, какие есть, запустить. И с долотами, и без долот. Для шума.
— А вот это ты… — начал было Лобода, но дверь хлопнула.
И снова Товарищ Шахтком застыл в неподвижной стойке, снова начальник забыл, что хотел сказать, и снова в контору вошел не тот, кого ждали.
В конторе появилась Чугуева.
Работала она возле воды, на гравиемойке. Грузную, крупнокалиберную фигуру ее обтягивал дефицитный каучуковый комбинезон, и она чем-то смахивала на водолаза. На ней были плоские, как лопаты, рукавицы и каучуковая штормовка. Вразвалочку, будто одна нога в туфле, а другая босая, протопала она, чмокая дырявыми сапогами-метроходами, мимо начальства и нелепо встала посреди зала.
— Куда, куда! — вскрикнул Лобода, с ужасом взирая на рубчатые следы, заляпавшие пурпурную ковровую дорожку. — Куда, куда! Куда, куда, куда!
Дорожка была выпрошена взаймы в соседней библиотеке и тянулась от порога до ампирного кресла по кратчайшему расстоянию.
— Николай Николаевич! — кричал Лобода. — Ну чего же вы? Что за безобразие? Кто это?
— Наша. С мойки, — отозвался Бибиков. — Простите, матушка, а без спросу врываться не полагается.
— Врываются, понимаешь! — воскликнул Лобода.
— Прошу немедленно выйти, — продолжал Бибиков. — Будьте любезны. У нас срочное совещание.
— Совещание, понимаешь! Врываются!
Чугуева бессмысленно глядела в воздух и не двигалась с места.
— Что с вами? — спросил Бибиков с опаской.
Он иногда нанимал Чугуеву мыть полы в своей квартире. Увидев, кто подошел, она радостно засопела.
— Просьба, — проговорила она низким приятным голосом, сняла рукавицу и вытащила из нее грязный лоскут бумаги.

— Просьбы, голубушка, подают бригадиру. — Бибиков тряхнул бумагу за уголок. Листок развернулся. — А бригадир перешлет начальнику шахты…
— А ну их! — Чугуева махнула на Лободу рукавицей. — Мне их не надо. Мне самого надо.
Митя оцепенел. Похоже было, что она всерьез приняла его бодрую шутку.
— Кого самого? — вскинулся Лобода. — А ну давай, очистить помещение. Давай, давай! Сейчас совещание прибудет… Тьфу! Совещание будет! Давай, давай, давай!
— Так у меня же просьба, — проговорила Чугуева.
— Хорошо, хорошо, голубушка, — ворковал Бибиков. — Будьте любезны. Просьбу рассмотрим. А вы будьте любезны.
— Рассмотрят просьбу! — восклицал Лобода. — Давай отсюда! Давай, давай… Давай, давай, давай! Будьте любезны! Давай, давай!
Чугуева стояла как вкопанная.
— А что с ней миндальничать! — Лобода подошел к Чугуевой. — С ними как с людями, а они допускают хамство на каждом шагу. А ну, будь любезная, давай отсюда.
— Хоть с нагана стреляй, не пойду! — сказала Чугуева шепотом.
— Ну, ладно, — Лобода поплевал на ладони. — Ты так, тогда и мы так.
Он ловко, будто век вздымал телеграфные столбы, уперся ударнице в спину и, поднатужившись, приказал:
— Бригадир, пособи!
Пособить Митя не успел. На пороге стоял брюнет в твердой фуражке, как две капли воды похожий на свои утвержденные портреты.
Это давно ожидаемое явление оказалось настолько некстати, что Лобода, приветливо улыбаясь, все-таки подпирал Чугуеву, будто приглашая дорогого гостя затянуть дубинушку.
А контору неправдоподобно быстро заполняли люди. В коверкотовых пальто, в прорезиненных макинтошах, в кавалерийских шинелях и брезентовых спецовках, они жались, проталкивались, наступали друг другу на ноги, и в беспокойной человеческой волне мелькали утопающие головы Ротерта и Абакумова. Первый Прораб любил и умел острить, и на него смотрели с приготовленными для будущих шуток робкими улыбками.
Он оценил ситуацию сразу.
— Что, колобок? — раздался его свежий баритон. — Не совладать с рабочим классом? И никогда не совладаешь! И никому не совладать!
И рванул рукой вниз, будто стряхнул градусник.
В толпе засмеялись. Хотя задние напирали, вокруг Первого Прораба сохранялся магический цилиндр пустого пространства.
— Обижают? — весело обратился он к Чугуевой.
Первый Прораб был в чудесном настроении. Товарищ Сталин только что вызвал его к себе (вождь был простужен, и врачи запретили ему заниматься государственными делами) и одобрительно отозвался о его речи. Первый Прораб выехал из Кремля на два часа позже наркомовского графика и велел везти себя прямо на шахту. Трудовой энтузиазм проходчиков еще больше воодушевил его. Под землей бушевала битва. Комсомол сражался с подземной стихией. Пулеметами трещали отбойные молотки. Танковым грохотом гремели вагонетки, чаще пустые. Раздавались команды. И парторг был на передовом посту.
От шума у Первого Прораба заложило уши.
— Вода в бачках есть? — спросил он.
— Есть! — радостно закричали со всех сторон.
Первый Прораб приказал поднять себя наверх и явился в контору с жаждой говорить и действовать.
И вот он стоял, окруженный людьми, и перед ним сопела похожая на водолаза девица.
— Что это? — кивнул он на грязную бумажку.
У него было матово-бледное, неземное лицо и карие глаза, до того пронзительные, что казалось, будто они косят.
Чугуевой шептали со всех сторон, подсказывали.
— Что это? — повторил Первый Прораб. Он взглянул внимательней, увидел туго повязанную платком голову, мокрые от слез мягкие щеки, напирающие на крупный нос. Под его взглядом Чугуева поворотилась бочком и заманчиво выгнулась. «Боже, — испугался Бибиков, — она еще и гран-кокетт!»
— Просьба у нее… — не удержался Митя. Было уже без пяти восемь.
— Просьба? — Первый Прораб нахмурился. Резкие переходы от благодушия к гневу были особенностью его характера. — Видите, товарищи, просьба! Просьба, которую можно решить в считанные минуты. А что делает руководство? — Он обвел присмиревших слушателей косящим взором. — А руководство вышибает трудящихся за двери. Вот к чему приводит головокружение от частичных успехов, товарищи!
— Позор! — отметил кто-то.
— Позор, товарищи, — подхватил Первый Прораб, — командиры шахты не поняли, что к ним обратилась не просто рядовая работница. Перед нами не просто работница. Перед нами член ударной бригады мирового пролетариата… — Тут Первый Прораб заметил, что участница ударной бригады куда-то пропала. Впрочем, он привык к тому, что люди, нарушавшие плавный ход державной деятельности, иногда бесшумно исчезали из поля зрения, и не удивился. — Перед нами, — продолжал он, — один из тех, кто вывел Советский Союз на передовые позиции в техническом, экономическом, военном и культурном отношениях, один из миллионов трудовой когорты, которая под руководством вождя и учителя трудящихся всего мира…
Заключительные слова потонули в аплодисментах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29