Прямо так, на смуглых ладошках. Он невольно облизнул губы, потому что все, чего он ожидал, теперь было уже совсем близко – между стволами деревьев забрезжил просвет.
– Погоди-ка, господин мой, – прячась от света, проговорила Махида, прижимаясь животом и грудью к чешуйчатой шершавинке ствола. – Ежели сейчас меня Иофф увидит, не миновать Мади выволочки.
– И мне, что ли, прикажешь хорониться? – заносчиво вскинулся Харр.
– Тебе-то с чего? Ты, почитай, Мади от лихолетца спас, тебе в доме Иоффа и почет, и стол.
Самозванный рыцарь только криво усмехнулся – не на стол да почет рассчитывал…
– Да что ты мне все про какого-то Иоффа толкуешь?
Сразу за лесом начиналась холмистая равнина с одиноким крутым курганом, на склоне которого торчал полупрозрачный камень, точно соляной столб.
– Да вот же он, сейчас взвоет!..
«Камень» шевельнулся, у ног его под только что проглянувшим солнышком странно означились золотые усы. Сразу стало понятно, что это попросту белогривый старец, торжественно возносящий правую длань к небесам. Если б его одеяние было не белым, а пурпурным, то его вполне можно было бы счесть за тихрианского солнцезаконника.
Высокий, блеющий вскрик полетел над холмами; рука упала – и тут же возник мощный рокочущий гул, как бы свитый из шести вибрирующих звуков; шесть гигантских невидимых шмелей колебали воздух упругими крылышками, разнося окрест скорбный сигнал, возвещающий смерть.
– У, строфион тебя… – шепотом выругался Харр, потрясенный неслыханной музыкой. Прищурившись, он различил наконец, что золотые усы есть не что иное, как рога того белоснежного зверя, что попался ему на каменных ступенях, вернее – его уже почившего собрата, который мог послужить добрым обедом для целого каравана. Отполированный до блеска треугольный череп козерога упирался в землю, чернея жутковатыми дырами глазниц, а витые рога были стянуты посередине костяной перемычкой. Между нею и черепом протянулось что-то вроде дождевых струй.
– Мади говорила, что он закончил свой новый рокотан, – прошептала Махида, – они с Гатитой и помогали его на Успенную гору втаскивать.
Холмик, на склоне которого примостился старец, вряд ли стоило называть горой.
– А зачем? – равнодушно спросил Харр. Его больше волновало, скоро ли можно будет двинуться дальше.
– В первый раз струны отлаживать надо подале от людей, – засмеялась Махида, – а то как бы с кем родимчик не приключился.
Харр представил себе, что он стоит рядом с рокотаном, и от одной этой мысли тело его напряглось и по хребту прошла волна дрожи. Да уж, под такую музыку застольную не споешь! А все-таки надо бы поглядеть поближе…
– Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! – со слезами в голосе проговорила девушка.
Харр про себя отметил, что она мгновенно переходит от смеха к глубокой горести, со всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству, как это бывает только у людей простодушных, искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему на этой новой дороге вдвойне. От этой мысли грешная истома снова нахлынула на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
– Да пойдем мы или что?..
– Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на ее слова откуда-то из-за холма, но в то же время и снизу, как из-под земли, раздался отчетливый удар колокола. – Вот, говорю ж тебе – домовину уже вынесли.
Она! потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, – на Тихри он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь – была просто аккуратно обсаженная деревьями аллея, и слева от нее…
Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева-то, за ровной гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога, стержни; кое-где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо, как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился княжеский двор.
– А ты что, тоже при князе состоишь? – оглянулся он на Махиду.
Пронзительно-желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас, когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность (до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) – темные волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были аккуратно подстриженной челкой – они и росли так вот, точно из родниковой точки между глаз возникал пушистый темно-каштановый султанчик; из этой же точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо – да только все ли тут таковы?..
– Господин мой, а господин! – Махида теребила его за рукав.
– Ась? – встрепенулся он, стряхивая наваждение – нет, положительно девка на него чары наводила.
– Кто такой «кинязь», спрашиваю?
Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: «а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?»
Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек – цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
– Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.
– Это какой же?
– А по воздуху!
Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад – ишь как время-то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.
А тут ему – и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:
– Эй, девка!
Она послушно шагнула к нему.
– Дай-ка мне по морде.
– А виру не спросишь, господин?
– Не спрошу, не спрошу. Давай.
И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону – ну сильна была девка!
– Хо! – выдохнул Харр, поматывая головой.
– Еще, господин мой?
– Будет.
Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, – не сон, значит. Не наваждение.
Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера…
***
Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
– Ай, жаркий мой?..
Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, – уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
– А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился…
Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
– От тебя, жаркий мой?
С колен разметнулись по двору пух и перья – видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика – накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу – вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
– Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный… Ты ведь мне еще ничего не подарил!
Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
– Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
Настроение у него отнюдь не ухудшилось – девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком – странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда – обязательное снаряжение певца – в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
Она между тем безошибочно угадала его мысли:
– Наниматься, что ли, завтра надумал?
Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
– Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
– Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел…
И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену – только конопать мхом. Хитроумно!
– Ты пеки да вари, – проговорил он наставительно. – Я твоей стряпни отведаю – вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы – грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать – а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому – что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица – сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
Да, кстати, о звезде.
Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать – оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
– На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, – дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей – для нечисти ледяной.
– Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Погоди-ка, господин мой, – прячась от света, проговорила Махида, прижимаясь животом и грудью к чешуйчатой шершавинке ствола. – Ежели сейчас меня Иофф увидит, не миновать Мади выволочки.
– И мне, что ли, прикажешь хорониться? – заносчиво вскинулся Харр.
– Тебе-то с чего? Ты, почитай, Мади от лихолетца спас, тебе в доме Иоффа и почет, и стол.
Самозванный рыцарь только криво усмехнулся – не на стол да почет рассчитывал…
– Да что ты мне все про какого-то Иоффа толкуешь?
Сразу за лесом начиналась холмистая равнина с одиноким крутым курганом, на склоне которого торчал полупрозрачный камень, точно соляной столб.
– Да вот же он, сейчас взвоет!..
«Камень» шевельнулся, у ног его под только что проглянувшим солнышком странно означились золотые усы. Сразу стало понятно, что это попросту белогривый старец, торжественно возносящий правую длань к небесам. Если б его одеяние было не белым, а пурпурным, то его вполне можно было бы счесть за тихрианского солнцезаконника.
Высокий, блеющий вскрик полетел над холмами; рука упала – и тут же возник мощный рокочущий гул, как бы свитый из шести вибрирующих звуков; шесть гигантских невидимых шмелей колебали воздух упругими крылышками, разнося окрест скорбный сигнал, возвещающий смерть.
– У, строфион тебя… – шепотом выругался Харр, потрясенный неслыханной музыкой. Прищурившись, он различил наконец, что золотые усы есть не что иное, как рога того белоснежного зверя, что попался ему на каменных ступенях, вернее – его уже почившего собрата, который мог послужить добрым обедом для целого каравана. Отполированный до блеска треугольный череп козерога упирался в землю, чернея жутковатыми дырами глазниц, а витые рога были стянуты посередине костяной перемычкой. Между нею и черепом протянулось что-то вроде дождевых струй.
– Мади говорила, что он закончил свой новый рокотан, – прошептала Махида, – они с Гатитой и помогали его на Успенную гору втаскивать.
Холмик, на склоне которого примостился старец, вряд ли стоило называть горой.
– А зачем? – равнодушно спросил Харр. Его больше волновало, скоро ли можно будет двинуться дальше.
– В первый раз струны отлаживать надо подале от людей, – засмеялась Махида, – а то как бы с кем родимчик не приключился.
Харр представил себе, что он стоит рядом с рокотаном, и от одной этой мысли тело его напряглось и по хребту прошла волна дрожи. Да уж, под такую музыку застольную не споешь! А все-таки надо бы поглядеть поближе…
– Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! – со слезами в голосе проговорила девушка.
Харр про себя отметил, что она мгновенно переходит от смеха к глубокой горести, со всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству, как это бывает только у людей простодушных, искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему на этой новой дороге вдвойне. От этой мысли грешная истома снова нахлынула на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
– Да пойдем мы или что?..
– Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на ее слова откуда-то из-за холма, но в то же время и снизу, как из-под земли, раздался отчетливый удар колокола. – Вот, говорю ж тебе – домовину уже вынесли.
Она! потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, – на Тихри он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь – была просто аккуратно обсаженная деревьями аллея, и слева от нее…
Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева-то, за ровной гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога, стержни; кое-где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо, как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился княжеский двор.
– А ты что, тоже при князе состоишь? – оглянулся он на Махиду.
Пронзительно-желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас, когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность (до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) – темные волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были аккуратно подстриженной челкой – они и росли так вот, точно из родниковой точки между глаз возникал пушистый темно-каштановый султанчик; из этой же точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо – да только все ли тут таковы?..
– Господин мой, а господин! – Махида теребила его за рукав.
– Ась? – встрепенулся он, стряхивая наваждение – нет, положительно девка на него чары наводила.
– Кто такой «кинязь», спрашиваю?
Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: «а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?»
Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек – цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
– Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.
– Это какой же?
– А по воздуху!
Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад – ишь как время-то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.
А тут ему – и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:
– Эй, девка!
Она послушно шагнула к нему.
– Дай-ка мне по морде.
– А виру не спросишь, господин?
– Не спрошу, не спрошу. Давай.
И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону – ну сильна была девка!
– Хо! – выдохнул Харр, поматывая головой.
– Еще, господин мой?
– Будет.
Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, – не сон, значит. Не наваждение.
Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера…
***
Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
– Ай, жаркий мой?..
Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, – уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
– А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился…
Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
– От тебя, жаркий мой?
С колен разметнулись по двору пух и перья – видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика – накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу – вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
– Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный… Ты ведь мне еще ничего не подарил!
Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
– Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
Настроение у него отнюдь не ухудшилось – девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком – странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда – обязательное снаряжение певца – в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
Она между тем безошибочно угадала его мысли:
– Наниматься, что ли, завтра надумал?
Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
– Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
– Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел…
И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену – только конопать мхом. Хитроумно!
– Ты пеки да вари, – проговорил он наставительно. – Я твоей стряпни отведаю – вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы – грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать – а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому – что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица – сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
Да, кстати, о звезде.
Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать – оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
– На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, – дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей – для нечисти ледяной.
– Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69