Выслушаем его.
– Я, мисс, прочешу весь округ и выявлю высоких, худых брюнетов со шрамом на шее справа; найдем также всех грудастых блондинок, у которых есть светлые платья и красные босоножки. Если при этом что-то и упустим, разберемся позже, но с этих людей не спустим глаз, найдем хоть одного из парочки. И возьмем его в такой оборот, что станет на коленях молить, чтоб его выслушали. Если же поступить по-вашему, возможно, они никогда сюда не вернутся. И лучше держать в руках одного из них, чём десять тысяч скаутов, слоняющихся по округу. Проверим каждое дальнобойное ружье в этих краях. Завтра пошлю двух дошлых индейцев обыскать холм севернее над дачей. Прикажу выяснить в лаборатории, какую взрывчатку использовали для завала дороги и каково ее происхождение.
– Где мой брат?! – не желая вникать в то, что говорил шериф, вскричала Изабелл.
Вздохнув, он полез в ящик стола и, плеснув в стакан виски, подошел к ней.
– Я не пью!
– Господи, девочка, мы же не на вечеринке с коктейлями. Это лекарство – примите!
Схватив стакан и покосившись в мою сторону, она выпила залпом и тут же поперхнулась, закашлялась.
– А чем заняться мне? – спросил я.
– Попытайтесь ее утихомирить.
– А кроме того?
– Кроме – ничего, держитесь в стороне.
– Почему вы не хотите сказать Джасу правду?
– Потому что шальной мужик мне такой же помощник, как и взбалмошная дамочка.
Изабелл с искаженным лицом вскинула руки, сжатые в кулак, закричала:
– Найдите моего брата!
– О Господи! – беспомощно произнес Бакльберри. – Что делать?
Казалось, что в этот момент ему больше всего хочется лечь головой на стол и расплакаться.
Я попытался подойти с другой стороны.
– Разумные доводы на нее подействуют, шериф. Это ведь истинная интеллектуалка. И недотрога, этакая мимоза. У них с братом не совсем здоровые отношения, какой-то ненормальный симбиоз. Ей двадцать шесть, потому и кажется взрослой. Но вы же сами видите – детские приступы буйства. У нее ограниченные контакты с действительностью. Весьма неуравновешенная особа, рано или поздно это доведет ее до психушки, проще всего засунуть ее туда уже сейчас. Вы ведь имеете такое право? Мы с лейтенантом засвидетельствуем, что она ведет себя как опасный безумец. В самом деле, шериф, окажите любезность, да и мне развяжете руки. Кто-то ведь в самом деле считает, что это сфабрикованное бегство – достаточное доказательство, несмотря на то, что я был свидетелем смерти Моны. Но если окажется недостаточным, станут исправлять ошибки, и, возможно, одна из них – оставить меня в живых. Так что ради всех, в том числе и ради ее брата, будет самое лучшее, если вы смогли бы изолировать ее куда-нибудь на время и подержать на транквилизаторах.
Он-то видел, как я ему подмигивал, но она этого не замечала. Шериф охотно включился в игру:
– Отличная идея, Макги, поздравляю. Мисс Уэбб, в городской лечебнице вам будет обеспечен прекрасный уход.
В первые мгновения мне показалось, что я переборщил. Быстро, как невменяемая, она метала взгляд от одного к другому, третьему, и в ее удивительно голубых глазах мелькнул блеск подлинного безумства. Потом, крепко ухватившись за ручки кресла, она застыла с закрытыми глазами, опустив голову. Дышала громко, глубоко, так что округлая грудь вздымалась под желтой блузкой. Через минуту дыхание выровнялось, руки расслабились, она, превозмогая себя, подняла голову и, глядя на Бакльберри, сдержанно произнесла:
– Разве не естественно, что судьба брата взволновала меня?
– Я понимаю, мисс.
– Конечно, вы разбираетесь в таких делах гораздо лучше меня, шериф. Я прошу только об одном. Обдумайте все. Жена Йомена мертва – ей вы ничем не поможете. Неизвестно, жив ли мой брат. Мне кажется, вы должны в первую очередь заняться им. Его увезли из дома. Похищение ведь считается преступлением во всех штатах.
– У нас нет доказательств, что его похитили. Только подозрения.
– Если вы дадите слово в первую очередь заняться поисками моего брата, обещаю, что буду... держать себя в руках.
– Даю слово, обещаю.
Взяв сумочку, она нерешительно поднялась, вроде бы собираясь уйти:
– Нельзя ли мистеру Макги отвезти меня домой?
– Как только что-то узнаем, мисс, сразу свяжемся с вами.
Я вышел вместе с нею. Она, пошатываясь, оперлась на мою руку, неуверенно двигаясь к выходу, но вдруг остановилась, прижалась спиной к стене и, склонив голову с закрытыми глазами, тяжело задышала.
– Ну-ну, все в порядке, – подбодрил я ее.
Все еще не открывая глаз, она сказала:
– Нужно еще привыкнуть к сознанию, что человек ничего не значит.
– То есть?
– Взглянуть правде в глаза всегда больно. – Она серьезно смотрела на меня. – Вы знаете, отец мой был изворотлив, как угорь, и совершенно посредственный художник, а мама очень неумна. А добросовестно преподававший брат как человек ничего собой не представлял. Когда он понял, что напрасно терял время, то огляделся по сторонам и нашел приют в третьеразрядном университете, как у Христа за пазухой. Так с какой стати шерифу о нем беспокоиться, считаться с ним? Жить иллюзиями гораздо легче, Тревис. Прекрасные родители, благородный брат, возвышенное признание, преданность. Загадочная принцесса с умной, печальной улыбкой. О Боже, Тревис, если человек лишается иллюзий, что у него остается?
– Пойдемте, Изабелл.
Взяв за руку, я повел ее к дверям.
– Что мне, по их мнению, делать? – причитала она. Я понимал, что она имеет в виду не полицию, – может, думала о родителях. А возможно, обо всех вместе – родителях, брате, знакомых, которые твердили когда-то: «Вы только посмотрите, что за умница эта девочка!»
Мы прошли с ней через площадь, залитую бронзовым светом заходящего солнца, к нанятому мною автомобилю, стоявшему в тени на боковой улочке. Я помог Изабелл сесть, а когда обошел машину и сел за руль, заметил, что ее сотрясает дрожь. Казалось, стоит ей разжать челюсти, и послышится дробь, выбиваемая зубами.
– Изабелл!
Она круто повернулась ко мне с перекошенным горечью ртом:
– Что вы понимаете в отношениях! Ненормальный симбиоз! Ограниченные контакты с действительностью! Как вы смеете притворяться, что распознаете интеллектуальный уровень? Это вы-то, мистер Макги, с вашим отвратительным, убогим высокомерием? Ах, вы такой умный, сообразительный, усвоили пару потрепанных, циничных фраз, и вот уже считаете себя вправе иронично относиться ко мне. И обращаетесь со мной так бессовестно высокомерно и снисходительно! У вас на все готов ответ, а если не устраивает вопрос, пускаете в ход кулаки, тычки или презрительно изображаете, что вам просто смешны такие вопросы. Вы силач, но по-настоящему не стоите и мизинца таких, каким был мой брат.
Глаза ее расширились и затуманились.
– Был... – повторила тихонько. Она сама распяла себя на кресте и сейчас бессильно поникла на нем.
Безоглядно отдавшись горю, она уронила голову на колени, и сквозь стиснутые зубы порой вырывались свистящие всхлипывания. Не обращая внимания на слабое сопротивление, я привлек ее к себе на грудь, прижав голову к плечу, похлопывая по напряженной спине. Она прильнула ко мне, напоминая одинокого путника в тонущей лодке среди бушующего моря. Я успокаивал ее как ребенка:
– Ничего не поделаешь. Просто поплачь, дорогая.
Чувствовалось, как она старается превозмочь волнение, как нараставшее чудовищное напряжение наконец вылилось в громкие рыдания, напоминающие плач какого-то животного. Все мускулы расслабились, она перестала сдерживаться, отдаваясь судорожным приступам отчаяния, хоть на мгновение высвобождаясь от той страшной тюрьмы, в которой существуют сложные личности, обреченные оценивать себя со стороны. Подбежала стайка мальчишек, которые уставились на нас через стекло, ухмыляясь, хихикая, жестикулируя, а затем исчезли. Ритмичные приступы плача теряли силу, девушка успокаивалась. С упорством больного или очень пьяного человека она постепенно отдалялась, отстранялась от меня, опустошенная и усталая.
Изабелл выпрямилась на своем сиденье. Выглядела жалко. Распухшее лицо пошло яркими пятнами. Она достала из сумочки пачку бумажных салфеток. Ее по-прежнему сотрясали рыдания. Волосы спутались, аккуратные волны рассыпались. Сейчас ей можно было дать все тридцать шесть, а не на десять лет меньше. Вынув зеркальце, она медленно, неловко попыталась поправить прическу, все еще всхлипывая. На плече у меня расплылось мокрое пятно.
Глядя на нее, я вспоминал, как возвращается на ринг боксер – настоящий боец. Его уложат на спину, вроде он уже выбыл из борьбы. Но при счете «три» он начинает шевелиться. Сбросит с себя полотенце, встанет на одно колено. После «девяти» он уже стоит, шатаясь, качаясь из стороны в сторону, с глуповатой ухмылкой, но держится на ногах; гордость заставляет его замахнуться перчаткой на противника, а тот его снова уложит.
Выпрямив худенькие плечи, она сказала:
– Оказывается... даже силач может быть добрым.
В голосе звучала признательность, превозмогшая неприступную гордость.
– Традиционно подставленное плечо.
Искоса бросила на меня взгляд:
– Спасибо за плечо. – Она извлекла из сумочки темные очки, нацепила их. – Мне так стыдно, и, конечно же, я смешна.
– Потому что кто-то видел вас в таком состоянии? Позволено ли мне привести потрепанное, циничное замечание?
Она через силу улыбнулась.
– Пожалуйста, лучше не надо. И что я на вас так набросилась?
– Вы устали до изнеможения. Хотите кофе? Поесть чего-нибудь? Или выпить?
– Хочу домой, в собственную постель.
На площадь опустилась тень. Когда я выезжал из города, солнце уже скрылось за холмом и местность охватывал голубоватый сумрак. Изабелл задремала, прислонясь к боковой дверце, некрасиво свесив голову, руки на коленях, раскрытые ладонями кверху.
Когда я остановился перед коттеджем номер три, она проснулась, похожая на ребенка, когда его, спящего, привозят с экскурсии. Я проводил ее до дверей, она пробормотала, что все в порядке. Я пообещал позвонить, она автоматически кивнула, соглашаясь. Никак не могла засунуть ключ в замочную скважину, пришлось отпереть ей дверь. Обернувшись ко мне, попрощалась:
– Доброй ночи.
Я похлопал ее по плечу:
– Выспитесь хорошенько.
Она кивнула, секунду стояла неподвижно, а затем поцеловала меня в краешек рта – это был детский, автоматический поцелуй, неосознанное движение. Наверно, она вообще не задумывалась над этим. Зайдя в прихожую, зажгла свет и закрыла дверь. Полагаю, минут через десять она уже будет спать без задних ног. Было уже восемь часов. Двенадцатичасовой сон ей был сейчас полезнее всего на свете.
Маленький необычный клубок, который можно распутать с помощью нежности. Огромный запас чувств. Но со всех сторон огражденный условностями.
Я отправился обратно в Эсмерелду. В моем мотеле уже оплакивали неполученные денежки, но им сразу полегчало, когда выяснилось, что у меня теперь есть машина. Приняв душ и побрившись, я переоделся и зашел в соседний ресторан, съел две бараньих котлеты из гриля. Подвыпившая девица в бумажной шляпе набрела на мой столик и серьезно отчитала меня за то, что не ношу значков. Я обещал исправиться.
Глава 6
Юго-западные кварталы относились к старой части города, и теперь там жили главным образом мексиканцы. Кварталы поновее и поинтереснее расположились на северо-западе, где местность была немного неровной. К резиденции Йомена я добрался в половине одиннадцатого. Она раскинулась на обильно орошаемой площадке, которая возвышалась над местностью, так что я, выйдя из машины, с подъездной дорожки увидел всю двойную ленту фонарей, окаймляющих дорогу к городу. Дом был низким, но большим, и вокруг цвело что-то очень ароматное. Большинство окон было темными. Я направился было к центральному входу, когда где-то сбоку открылась дверь и раздался голос Джаса:
– Макги? Идите сюда, старина.
Пройдя через небольшую террасу, я вступил за ним в просторный кабинет. Это было мужское помещение. Кожа и дерево, камень, книги и бар, письменный стол, витрина с ружьями; в большом, глубоком камине уютно потрескивали поленья. В руке у Джаса был стакан, и он предложил мне самому смешать выпивку. На широкой стене за баром висел огромный портрет маслом Моны Фокс-Йомен. На ней было переливающееся темно-голубое платье с глубоким декольте. Сидя на скамейке, она со спокойной, уверенной улыбкой смотрела в комнату – женщина была лет на пять моложе той, что умерла на моих глазах.
Джас был в шлепанцах, серой фланелевой рубахе и выгоревших почти добела брюках. Я сел в кожаное кресло напротив него. Он заговорил:
– По средам вечером я бываю в Хлопковом клубе. Бифштекс и покер. Когда как, но чаще не везет. Вы играете в покер?
– Да, и тоже проигрываю.
– Эти вечера по средам обходятся мне тысчонки в три за год. – Он ткнул пальцем за плечо назад. – Кухарка, горничная, слуга и садовник, поди, сейчас у себя теряются в догадках – синьор патрон в среду вечером остался дома!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Я, мисс, прочешу весь округ и выявлю высоких, худых брюнетов со шрамом на шее справа; найдем также всех грудастых блондинок, у которых есть светлые платья и красные босоножки. Если при этом что-то и упустим, разберемся позже, но с этих людей не спустим глаз, найдем хоть одного из парочки. И возьмем его в такой оборот, что станет на коленях молить, чтоб его выслушали. Если же поступить по-вашему, возможно, они никогда сюда не вернутся. И лучше держать в руках одного из них, чём десять тысяч скаутов, слоняющихся по округу. Проверим каждое дальнобойное ружье в этих краях. Завтра пошлю двух дошлых индейцев обыскать холм севернее над дачей. Прикажу выяснить в лаборатории, какую взрывчатку использовали для завала дороги и каково ее происхождение.
– Где мой брат?! – не желая вникать в то, что говорил шериф, вскричала Изабелл.
Вздохнув, он полез в ящик стола и, плеснув в стакан виски, подошел к ней.
– Я не пью!
– Господи, девочка, мы же не на вечеринке с коктейлями. Это лекарство – примите!
Схватив стакан и покосившись в мою сторону, она выпила залпом и тут же поперхнулась, закашлялась.
– А чем заняться мне? – спросил я.
– Попытайтесь ее утихомирить.
– А кроме того?
– Кроме – ничего, держитесь в стороне.
– Почему вы не хотите сказать Джасу правду?
– Потому что шальной мужик мне такой же помощник, как и взбалмошная дамочка.
Изабелл с искаженным лицом вскинула руки, сжатые в кулак, закричала:
– Найдите моего брата!
– О Господи! – беспомощно произнес Бакльберри. – Что делать?
Казалось, что в этот момент ему больше всего хочется лечь головой на стол и расплакаться.
Я попытался подойти с другой стороны.
– Разумные доводы на нее подействуют, шериф. Это ведь истинная интеллектуалка. И недотрога, этакая мимоза. У них с братом не совсем здоровые отношения, какой-то ненормальный симбиоз. Ей двадцать шесть, потому и кажется взрослой. Но вы же сами видите – детские приступы буйства. У нее ограниченные контакты с действительностью. Весьма неуравновешенная особа, рано или поздно это доведет ее до психушки, проще всего засунуть ее туда уже сейчас. Вы ведь имеете такое право? Мы с лейтенантом засвидетельствуем, что она ведет себя как опасный безумец. В самом деле, шериф, окажите любезность, да и мне развяжете руки. Кто-то ведь в самом деле считает, что это сфабрикованное бегство – достаточное доказательство, несмотря на то, что я был свидетелем смерти Моны. Но если окажется недостаточным, станут исправлять ошибки, и, возможно, одна из них – оставить меня в живых. Так что ради всех, в том числе и ради ее брата, будет самое лучшее, если вы смогли бы изолировать ее куда-нибудь на время и подержать на транквилизаторах.
Он-то видел, как я ему подмигивал, но она этого не замечала. Шериф охотно включился в игру:
– Отличная идея, Макги, поздравляю. Мисс Уэбб, в городской лечебнице вам будет обеспечен прекрасный уход.
В первые мгновения мне показалось, что я переборщил. Быстро, как невменяемая, она метала взгляд от одного к другому, третьему, и в ее удивительно голубых глазах мелькнул блеск подлинного безумства. Потом, крепко ухватившись за ручки кресла, она застыла с закрытыми глазами, опустив голову. Дышала громко, глубоко, так что округлая грудь вздымалась под желтой блузкой. Через минуту дыхание выровнялось, руки расслабились, она, превозмогая себя, подняла голову и, глядя на Бакльберри, сдержанно произнесла:
– Разве не естественно, что судьба брата взволновала меня?
– Я понимаю, мисс.
– Конечно, вы разбираетесь в таких делах гораздо лучше меня, шериф. Я прошу только об одном. Обдумайте все. Жена Йомена мертва – ей вы ничем не поможете. Неизвестно, жив ли мой брат. Мне кажется, вы должны в первую очередь заняться им. Его увезли из дома. Похищение ведь считается преступлением во всех штатах.
– У нас нет доказательств, что его похитили. Только подозрения.
– Если вы дадите слово в первую очередь заняться поисками моего брата, обещаю, что буду... держать себя в руках.
– Даю слово, обещаю.
Взяв сумочку, она нерешительно поднялась, вроде бы собираясь уйти:
– Нельзя ли мистеру Макги отвезти меня домой?
– Как только что-то узнаем, мисс, сразу свяжемся с вами.
Я вышел вместе с нею. Она, пошатываясь, оперлась на мою руку, неуверенно двигаясь к выходу, но вдруг остановилась, прижалась спиной к стене и, склонив голову с закрытыми глазами, тяжело задышала.
– Ну-ну, все в порядке, – подбодрил я ее.
Все еще не открывая глаз, она сказала:
– Нужно еще привыкнуть к сознанию, что человек ничего не значит.
– То есть?
– Взглянуть правде в глаза всегда больно. – Она серьезно смотрела на меня. – Вы знаете, отец мой был изворотлив, как угорь, и совершенно посредственный художник, а мама очень неумна. А добросовестно преподававший брат как человек ничего собой не представлял. Когда он понял, что напрасно терял время, то огляделся по сторонам и нашел приют в третьеразрядном университете, как у Христа за пазухой. Так с какой стати шерифу о нем беспокоиться, считаться с ним? Жить иллюзиями гораздо легче, Тревис. Прекрасные родители, благородный брат, возвышенное признание, преданность. Загадочная принцесса с умной, печальной улыбкой. О Боже, Тревис, если человек лишается иллюзий, что у него остается?
– Пойдемте, Изабелл.
Взяв за руку, я повел ее к дверям.
– Что мне, по их мнению, делать? – причитала она. Я понимал, что она имеет в виду не полицию, – может, думала о родителях. А возможно, обо всех вместе – родителях, брате, знакомых, которые твердили когда-то: «Вы только посмотрите, что за умница эта девочка!»
Мы прошли с ней через площадь, залитую бронзовым светом заходящего солнца, к нанятому мною автомобилю, стоявшему в тени на боковой улочке. Я помог Изабелл сесть, а когда обошел машину и сел за руль, заметил, что ее сотрясает дрожь. Казалось, стоит ей разжать челюсти, и послышится дробь, выбиваемая зубами.
– Изабелл!
Она круто повернулась ко мне с перекошенным горечью ртом:
– Что вы понимаете в отношениях! Ненормальный симбиоз! Ограниченные контакты с действительностью! Как вы смеете притворяться, что распознаете интеллектуальный уровень? Это вы-то, мистер Макги, с вашим отвратительным, убогим высокомерием? Ах, вы такой умный, сообразительный, усвоили пару потрепанных, циничных фраз, и вот уже считаете себя вправе иронично относиться ко мне. И обращаетесь со мной так бессовестно высокомерно и снисходительно! У вас на все готов ответ, а если не устраивает вопрос, пускаете в ход кулаки, тычки или презрительно изображаете, что вам просто смешны такие вопросы. Вы силач, но по-настоящему не стоите и мизинца таких, каким был мой брат.
Глаза ее расширились и затуманились.
– Был... – повторила тихонько. Она сама распяла себя на кресте и сейчас бессильно поникла на нем.
Безоглядно отдавшись горю, она уронила голову на колени, и сквозь стиснутые зубы порой вырывались свистящие всхлипывания. Не обращая внимания на слабое сопротивление, я привлек ее к себе на грудь, прижав голову к плечу, похлопывая по напряженной спине. Она прильнула ко мне, напоминая одинокого путника в тонущей лодке среди бушующего моря. Я успокаивал ее как ребенка:
– Ничего не поделаешь. Просто поплачь, дорогая.
Чувствовалось, как она старается превозмочь волнение, как нараставшее чудовищное напряжение наконец вылилось в громкие рыдания, напоминающие плач какого-то животного. Все мускулы расслабились, она перестала сдерживаться, отдаваясь судорожным приступам отчаяния, хоть на мгновение высвобождаясь от той страшной тюрьмы, в которой существуют сложные личности, обреченные оценивать себя со стороны. Подбежала стайка мальчишек, которые уставились на нас через стекло, ухмыляясь, хихикая, жестикулируя, а затем исчезли. Ритмичные приступы плача теряли силу, девушка успокаивалась. С упорством больного или очень пьяного человека она постепенно отдалялась, отстранялась от меня, опустошенная и усталая.
Изабелл выпрямилась на своем сиденье. Выглядела жалко. Распухшее лицо пошло яркими пятнами. Она достала из сумочки пачку бумажных салфеток. Ее по-прежнему сотрясали рыдания. Волосы спутались, аккуратные волны рассыпались. Сейчас ей можно было дать все тридцать шесть, а не на десять лет меньше. Вынув зеркальце, она медленно, неловко попыталась поправить прическу, все еще всхлипывая. На плече у меня расплылось мокрое пятно.
Глядя на нее, я вспоминал, как возвращается на ринг боксер – настоящий боец. Его уложат на спину, вроде он уже выбыл из борьбы. Но при счете «три» он начинает шевелиться. Сбросит с себя полотенце, встанет на одно колено. После «девяти» он уже стоит, шатаясь, качаясь из стороны в сторону, с глуповатой ухмылкой, но держится на ногах; гордость заставляет его замахнуться перчаткой на противника, а тот его снова уложит.
Выпрямив худенькие плечи, она сказала:
– Оказывается... даже силач может быть добрым.
В голосе звучала признательность, превозмогшая неприступную гордость.
– Традиционно подставленное плечо.
Искоса бросила на меня взгляд:
– Спасибо за плечо. – Она извлекла из сумочки темные очки, нацепила их. – Мне так стыдно, и, конечно же, я смешна.
– Потому что кто-то видел вас в таком состоянии? Позволено ли мне привести потрепанное, циничное замечание?
Она через силу улыбнулась.
– Пожалуйста, лучше не надо. И что я на вас так набросилась?
– Вы устали до изнеможения. Хотите кофе? Поесть чего-нибудь? Или выпить?
– Хочу домой, в собственную постель.
На площадь опустилась тень. Когда я выезжал из города, солнце уже скрылось за холмом и местность охватывал голубоватый сумрак. Изабелл задремала, прислонясь к боковой дверце, некрасиво свесив голову, руки на коленях, раскрытые ладонями кверху.
Когда я остановился перед коттеджем номер три, она проснулась, похожая на ребенка, когда его, спящего, привозят с экскурсии. Я проводил ее до дверей, она пробормотала, что все в порядке. Я пообещал позвонить, она автоматически кивнула, соглашаясь. Никак не могла засунуть ключ в замочную скважину, пришлось отпереть ей дверь. Обернувшись ко мне, попрощалась:
– Доброй ночи.
Я похлопал ее по плечу:
– Выспитесь хорошенько.
Она кивнула, секунду стояла неподвижно, а затем поцеловала меня в краешек рта – это был детский, автоматический поцелуй, неосознанное движение. Наверно, она вообще не задумывалась над этим. Зайдя в прихожую, зажгла свет и закрыла дверь. Полагаю, минут через десять она уже будет спать без задних ног. Было уже восемь часов. Двенадцатичасовой сон ей был сейчас полезнее всего на свете.
Маленький необычный клубок, который можно распутать с помощью нежности. Огромный запас чувств. Но со всех сторон огражденный условностями.
Я отправился обратно в Эсмерелду. В моем мотеле уже оплакивали неполученные денежки, но им сразу полегчало, когда выяснилось, что у меня теперь есть машина. Приняв душ и побрившись, я переоделся и зашел в соседний ресторан, съел две бараньих котлеты из гриля. Подвыпившая девица в бумажной шляпе набрела на мой столик и серьезно отчитала меня за то, что не ношу значков. Я обещал исправиться.
Глава 6
Юго-западные кварталы относились к старой части города, и теперь там жили главным образом мексиканцы. Кварталы поновее и поинтереснее расположились на северо-западе, где местность была немного неровной. К резиденции Йомена я добрался в половине одиннадцатого. Она раскинулась на обильно орошаемой площадке, которая возвышалась над местностью, так что я, выйдя из машины, с подъездной дорожки увидел всю двойную ленту фонарей, окаймляющих дорогу к городу. Дом был низким, но большим, и вокруг цвело что-то очень ароматное. Большинство окон было темными. Я направился было к центральному входу, когда где-то сбоку открылась дверь и раздался голос Джаса:
– Макги? Идите сюда, старина.
Пройдя через небольшую террасу, я вступил за ним в просторный кабинет. Это было мужское помещение. Кожа и дерево, камень, книги и бар, письменный стол, витрина с ружьями; в большом, глубоком камине уютно потрескивали поленья. В руке у Джаса был стакан, и он предложил мне самому смешать выпивку. На широкой стене за баром висел огромный портрет маслом Моны Фокс-Йомен. На ней было переливающееся темно-голубое платье с глубоким декольте. Сидя на скамейке, она со спокойной, уверенной улыбкой смотрела в комнату – женщина была лет на пять моложе той, что умерла на моих глазах.
Джас был в шлепанцах, серой фланелевой рубахе и выгоревших почти добела брюках. Я сел в кожаное кресло напротив него. Он заговорил:
– По средам вечером я бываю в Хлопковом клубе. Бифштекс и покер. Когда как, но чаще не везет. Вы играете в покер?
– Да, и тоже проигрываю.
– Эти вечера по средам обходятся мне тысчонки в три за год. – Он ткнул пальцем за плечо назад. – Кухарка, горничная, слуга и садовник, поди, сейчас у себя теряются в догадках – синьор патрон в среду вечером остался дома!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24