От него оставалось вполне достаточно, чтоб продолжить путь, но профессия не позволила осуществить полуосознанное желание забиться куда-нибудь в нору, никого не видеть, восстановиться. Он боролся с хандрой, и ежедневно побеждал себя, зато начал плохо спать, постоянно перекладывал подушку на другой конец кровати, стал забывать даже важные вещи, раздражаться по каждому пустяку, так что к Новому Году перессорился практически со всеми. Когда заподозрившая нехорошее жена загнала-таки его к знакомым врачам, те никаких особенных патологий не обнаружили, однако к следующей весне на кафедре появился некролог.
Песня про зайцев Слыхали про Иерихонскую трубу? Якобы стены какой-то древней крепости обрушились, когда она заиграла. С тех пор, как прочел это, думал - чего там - художественный текст, библия, древний памятник словесности, там и моря расступаются, и бог врукопашную хлещется с теми, кто в него верить не хочет, и всякие прочие мракобесия. Теперь верю, без вопросов, и втихомолку считаю дураками тех, кто кидается спорить.
Просыпаюсь в машине - стекла запотели, перегар, одежда влажная и вонючая - короче ужоснах, как метко сказано каким-то сетевым остроумцем. Выволакиваю затекшее тело наружу - е.., холодно-то как! Зуб на зуб не попадает, трясет, как мокрую кошку, притом башка как нарыв под ногтем и страшенный сушняк. Бедное животное, - думаю, глядя на опухшую рожу, - был бы щас ствол, замочил бы не задумываясь: до того, тебя, скотина, жалко. Машину обхожу - твою мать. Свет не вырубил, так и спал. У машинешки глазки мутные, совсем как у хозяина, за грязной оптикой еле-еле светится, аж в красноту: бобик сдох, значит. Прикуривать искать кого-то надо, компьютер отцеплять, а это не с похмелья работенка... Я представил, как иду ловить зажигалку - ноги разъезжаются, в голове кувалдой отбивается пульс, блевануть бы - а нечем, а идти еще... А сколько, кстати?
Мысль, как отбивная, вывалянная не в сухарях, а в крупном таком песочке, потянулась через высохшие мозги, заставляя передергиваться всем организмом - а ГДЕ это я, а? Подняв слезящиеся глаза, я осмотрелся - впервые, надо сказать; до этого меня как-то слабо волновала собственная локализация - раз в машине, значит, на дороге. Дорога автоматически означает пиво, пожрать, помыться даже, потом, правда, еще менты-менты-менты - и вот он, sweet home. С кроватью, успокаивающим бормотаньем телевизора и женой, всегда готовой и водички поднести страдающему мужу, и бульончика сварить для скорейшего выведения метаболятов этанола. Только б доехать. Вокруг меня шумел лес. Я стоял посреди изрядно заросшей просеки, над головой слабый ветер перебирал провисшие провода ЛЭП. Странно, незапитанная ЛЭП-то, а какая путевая - провода квадратов на пять-семь, да сами опоры тоже не копейки стоят. - машинально отметил я, намереваясь запомнить сюда дорогу. - Надо бы вернуться потом да опустить немного Чубайса, пока не под током, тут ведь не штука и не десять валяются. Мысли о работе придали мне мужества, и я, оглянувшись на машину, побрел в ту сторону, откуда вроде бы приехал.
Тропка, незаметно взбирающаяся в гору, то и дело терялась в кустах шиповника и малины. Похоже, набили ее не обходчики ЛЭП, тропка явно затачивалась не под скорейший обход маршрута, а под сбор ягод. Я понял, что надо возвращаться и шлепать в другую сторону, да и посмотреть на следы колес не мешало бы. Приехать отсюда нереально: местность вполне противотанковая, да и вероятность встретить воду на горе, мягко говоря, невелика - а пить хочется страшно, во рту вместо слюны тягучая щелочь. Однако я почему-то продолжал идти, словно лишившись воли, на каждом изгибе обещая себе, что дойду максимум вон до того куста и все, разворачиваюсь. Однако и этот куст остался позади, потом еще, и еще, и еще - через некоторое время я уже наблюдал за собой, полностью превратившись в безучастно сидящего в уголке мозга свидетеля. Главным действующим лицом я уже не был - власть над моим телом перешла ко мне же, но ко мне другому. Другого мало волновало, что губы запеклись, что на майке, пропитанной холодным похмельным потом, сидит уже с килограмм комаров, а ноги подозрительно подламываются и дрожат - он явно знал, куда идет.
Ну, коли подписался управлять нашим телом, вот теперь сам с ним и плюхайся. Раз такой умник нашелся. - подумал я Другому, демонстративно усаживаясь сам в себе и обидчиво закидывая ногу на ногу. - Пои, корми, вези домой. Шизофрению тоже тебе лечить, дорогой мой. И на работу тоже ты ходить будешь. Выискался тут, понимаешь.
Другой не отреагировал, хотя все расслышал и прекрасно понял - это чувствовалось.
Только глянул искоса, словно на истеричную школьницу, и все; однако мне было уже не до его реакций - я вдруг понял, что предназначен именно для этого. Видимо, что-то потревожив, стронув с места своими мыслями, я еще в начале обращения к Другому явственно ощутил, что сейчас пойму что-то важное; и вот, voila - в самом деле понял. Четкое такое чувство, что, мол, вот это - и есть то, для чего ты родился, учился, служил, работал - все для этого. Это - оно, и ты попал в самое правильное место в наилучшее время, потому что оно - здесь. Еще бы понять, что же именно.
Пока я дулся на Другого, лес кончился - вернее, остался внизу. Передо мной высилась каменистая верхушка горки, из-за которой выглядывала очередная опора - ЛЭП, оказывается, обошла горку слева, а я и не заметил. Небо тоже изменилось - куда-то девалась жемчужно-серая пелена, превращавшая солнце в почти неотличимую от окружающей хмари область, только теплую и режущую глаза, когда случайно наткнешься взглядом.
Ну? И че? А, Сусанин хренов? - укоризненно подумал я Другому, но его и след простыл. Вот сука. В натуре, Сусанин. Я принял управление собой, и первым делом остановился, оглядываясь в поисках места, чтоб присесть и перевести дух - ноги гудели, и по опухлостям морды, облепленной раздавленными комарами, обильно текло.
Пришлось поднять перед футболки и вытереть лицо; правда, суше не стало, но хоть капли не щекочут, и то хлеб. Хотя... Все-таки щекочут. То, что я принял за щекотку, усиливалось и охватывало все тело. Мне казалось, что каменистое крошево под ногами мелко зудит, словно я стою над огромным дизелем, и толща породы, поглотив звук, все же пропускает ту высокочастотную вибрацию, прямо как на тепловозе, от которой ноют зубы и вещи тихонько едут по столешнице.
Я перестал привередничать и плюхнулся на задницу прямо там, где стоял - мне хотелось схватиться за землю; мельком брошенный взгляд на соседние горы едва не лишил меня остатков самообладания - они вибрировали, словно их изнутри били огромной кувалдой. Я устойчиво сел на осыпи, уперевшись руками и раскинув ноги.
Мозг, хрустя слипшимися от алкоголя шестеренками, пытался определить источник ЭТОГО, и в случае, если он приближается, организовать отступление. При ближайшем рассмотрении Это оказалось чем-то вроде звука, но это был был очень странный звук - запредельно низкий, его слушаешь животом, ладонями и ступнями, уши тут бесполезны. Глядя на горы, я четко отличал неподвижные и молчащие от исходящих этим зудом, и тихие были очень далеки.
Поняв, что бежать никуда не надо - бесполезно, ЭТО везде, я обратил, наконец, на него внимание без цели скрыться-затаиться-выжить. Звук - буду называть его так - не был монотонен, он явно выводил какую-то не мелодию, но скорее гамму - в его чрезвычайно медленных взлетах и падениях ощущалась какая-то математика, последовательность. Ухватив эту последовательность, я обнаружил, как она захватывает, затягивает в себя, лучше объяснить не могу. Ты в сравнении с этой тягой что вошка, которая на блошке, которая на кошке, а кошка... Кошка ходит по палубе груженого супертанкера дедвейтом тысяч в двести пятьдесят, идущего узлах эдак на двадцати пяти. Сопротивляться даже не смешно, вот что я хочу сказать.
Мелькнуло сожаление об оставляемой позади старой жизни - с работой, женой, телевизором; я прекрасно понимал, что НАСТОЛЬКО большие штуки близко не ходят, и если уж зацепился за ТАКОЕ, то тебя унесет так далеко, что... Впрочем, сожаление было тусклым и я весьма удивился: как так, все, что было со мной раньше, родные люди, события, память, словом - ВСЕ, не может же отсекаться настолько легко, к иной сигаретной пачке, отправляемой вечером в мусор, за день привязываешься больше. Впрочем, весь этот хлам, оказавшийся не крепче прессованной пудры, невесомо стек меж пальцев и улетел по ветру. Меня теперь никак не звали, у меня не было ничего - даже несчастное тело, корчащееся далеко внизу, не имело ко мне никакого отношения, я даже подумал, что его теперь может занять любой желающий и надо было оставить в машине записку с кодом компьютера и расположением секретки; думая о машине, я чувствовал, как рассыпаются эти мысли, и спустя крохотную долю секунды я перестал знать, что такое "машина".
Происходящее с моим сознанием здорово напоминало кадр из какого-то мультика - персонаж бежит по каменной брусчатке, а она рассыпается под его ногами, проваливаясь в огненную бездну. Разница была в том, что в мультике персонаж спасался, пытаясь опередить волну осыпания, а я легко обрушивал в никуда мое рассыпающееся "я" с какой-то веселой старательностью, пытаясь закончить побыстрее безо всяких причин, просто резвясь.
Внезапно песня оказалась у меня на ладони, очень напоминая учебную модель какой-то органической молекулы - такие же разноцветные шарики, парящие на невидимых связях. Я без удивления рассматривал ее, испытывая к ней теплое чувство, похожее на то, какое бывает, когда берешь на руки котенка или щенка. Песня была... про зайца. Как он идет по черному, сотрясая все вокруг, и глаза его направлены вниз, но смотрит он наверх, это было очень важно. Его лапы подымаются и опускаются медленно, но несется он куда быстрее ветра. У меня возникло ощущение, что небо над этим зайцем, хотя он совсем не заяц, тоже черное, но он как-то понимает, где верх, а где низ. Все это дело выражалось одним коротким словом, из двух или даже одного слога, бесконечным повторением которого и была эта песня.
Я попытался вытащить руки из земли, но болотистая луговина крепко их держала, присасывая при малейшем движении. Тогда я расплел ноги и приставил правое колено к сгибу локтя, создавая рычаг. Чавкнуло, и ледяная сырость верхового болота выпустила мою правую кисть. Левой я заняться не успел, она вылетела из земли практически сама. Я снова услышал песню, теперь ее пел человек, вернее, два человека - сидящие на пятках парень моих лет и мужик лет шестидесяти. Они были прямо передо мной и пели узляу с закрытыми глазами, старик - низко и утробно, почти как сами горы; парень немного повыше - насколько, конечно, это можно сказать об узляу. Я обнаружил, что легким качанием головы можно менять то, что я слышу - то горы, то их. Несколько раз сменив звуковую картину, я стал слушать горы, но песня окончилась.
Умолкнув, они немного посидели, не меняя положения. Затем старик открыл глаза - точнее, среди бугрящейся морщинами кожи прорезались две черные щелочки. Старик смотрел на меня, ничего не предпринимая, затем встал, опершись о плечо молодого и выведя его из транса. Молодой легко вскочил и замер, глядя на меня - для него мое появление точно стало сюрпризом. Я тоже поднялся, не зная, куда девать вымазанные землей руки. "Поехали" - сказал старик и направился к кустам на краю болотца; сказанное явно относилось и ко мне. Молодой помедлил, и быстро обогнав старика, исчез в подлеске. Я спускался за стариком, с великим трудом удерживая язык за зубами.
Спуск закончился на небольшой поляне с двумя копнами сена и сто тридцать первым ЗиЛом, возле которого стоял молодой, держась за ручку приоткрытой водительской дверцы. Я обнаружил, что молодой в коричневом пиджаке и серо-зеленом турецком свитере с вышивкой на груди - до этого я не замечал, кто в чем одет. Старик тоже носил пиджак, только серый, в более светлую серую полоску, на груди старика я заметил орденские планки, где среди обычных юбилейных побрякушек были и уважаемые всеми награды - "Отвага", "Звездочка" и "Слава", однако на фронтовика дед совсем не тянул.
- Утыр, бишенче. - пригласил меня в кабину дед, забравшись первым.
Я хлопнул дверцей, молодой умело дернул с места, и зилок, переваливаясь, начал спускаться со склона. По грунтовке за полчаса мы добрались до нормальной дороги, которая через несколько километров пересеклась с какой-то до боли знакомой оживленной трассой, оказавшейся дорогой между Кыштымом и Каслями - получается, я был практически дома. На перекрестке, вымазанный по уши, облепленный хвоей и с пучками травы в бампере стоял мой Черный Юнкерс. Я офонарел - как?! Точно помню, не приезжал я сюда, точно. Да и ни в каком помрачении не брошу его на обочине трассы, хоть после литра, хоть после двух. Однако - вот он, стоит. Без задней мысли - ключей-то нет, выскакиваю, и к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13