— У старого Карла пятеро детей.
Наступило молчание, потом, не глядя на него, я сухо и быстро произнес:
— Это ничего не меняет.
— Черт бы тебя побрал! — крикнул Шрадер, стукнув кулаком по столу. — Ты мне просто противен!
Я поднялся, спрятал трясущиеся руки в карманы и сказал:
— Если я тебе противен, могу уйти.
Шрадер взглянул на меня и сразу остыл.
— Честное слово, Рудольф, — заговорил он уже обычным голосом, — иногда я спрашиваю себя: не сумасшедший ли ты?
Он заправил рубашку в брюки, подошел к шкафу, вынул хлеб, сало, пиво и поставил все на стол.
— Ну, к столу, — сказал он с наигранной веселостью.
Я сел. Он намазал хлеб салом и передал мне, затем намазал кусок для себя и начал жевать. Кончив есть, он налил себе стакан пива, закурил полсигареты, закрыл нож и сунул его в карман. Он выглядел грустным и усталым.
— Вот видишь, — сказал он, немного помолчав. — Такова жизнь в гражданке! Сидишь по уши в дерьме, и нет никого, кто дал бы тебе ясный приказ! Никого, кто подсказал бы тебе, что делать! Все нужно решать самому.
Я подумал и решил, что он прав.
На следующий день, когда, придя на завод, я проходил мимо старого Карла, он улыбнулся мне и приветливо спросил: «Ну как, парень?» Я поздоровался с ним и направился к своему верстаку. Я чувствовал слабость в коленях, пот стекал у меня по спине между лопатками. Я положил четыре дверцы одна на другую, заработали машины, режущие железные листы, цех загудел, задрожал. Я взял свой калибр, молоток и принялся за дело.
Мне попались трудные петли, на них ушло много времени, и когда я притащил первые четыре дверцы Карлу, он снова улыбнулся мне и сказал: «Вот и хорошо, парень». Я покраснел и ничего не ответил.
Следующие петли тоже доставили мне много мороки, и я уже начинал надеяться, что все они в этот день, да и впредь будут узкими, и, таким образом, вопрос разрешится сам собой. Но прошел час, и все изменилось — петли пошли такие широкие, что мне даже не приходилось прибегать к молотку, чтобы всаживать в них калибр. Я почувствовал, как пот снова заструился у меня по спине. Я старался ни о чем не думать. Через несколько минут что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я стал работать вслепую, совсем как автомат.
Примерно через час кто-то подошел к моему верстаку, но я не поднял глаз. Чья-то рука легла на дверцу — рука, в которой была зажата маленькая черная потрескавшаяся трубка. Рука постучала трубкой по металлу, и я услышал голос Карла.
— Какая муха тебя укусила?
Я приставил калибр к петле, нажал на него — он вошел без всякого труда. Я тотчас же вытащил калибр и приставил его ко второй петле. И опять он вошел легко. Не подымая глаз, я быстро выдернул его, опустил дверцу и прислонил ее к стойке. Рука, держащая трубку, все еще была у меня перед глазами. Она слегка дрожала. Потом она вдруг исчезла, и я услышал удаляющиеся шаги.
Огромный цех сотрясался от грохота машин, я работал не покладая рук, быстро, ловко, но у меня было чувство, будто я нахожусь в какой-то пустоте, и я почти не сознавал, где я. Из покрасочного цеха прикатила тележка, и я услышал, как привезший ее рабочий злобно сказал Карлу:
— Что это тебя разбирает? Зекке заинтересовал тебя в прибылях, что ли?
Карл молчал. Я не смотрел в их сторону, но краем глаза заметил трубку Карла, указывающую в мою сторону.
Через некоторое время снова раздался скрип тележки, чья-то тень скользнула по моему верстаку, и в шуме машин отчетливо прозвучал грубый голос мастера:
— Что это с вами? Вы что, спите?
— Постойте около меня минут десять, — ответил голос Карла, — и вы увидите, как я сплю!
Тень снова скользнула по моему верстаку, и я услышал, как старый Карл тихо изрыгает проклятья. Полчаса спустя мастер снова пришел, но на этот раз мне удалось заставить себя не слушать, что он говорит.
После этого мне долго казалось, что старый Карл не сводит с меня глаз. Я украдкой метнул в его сторону взгляд. Нет, он стоял ко мне спиной, затылок его покраснел, волосы слиплись от пота, он работал как бешеный. Около него скопилось столько дверец, что ему трудно было повернуться.
Раздался гудок на обед, машины остановились, цех наполнился шумом голосов. Я вымыл руки, подождал Шрадера и направился с ним в столовую. Он шел с каменным лицом и, не глядя на меня, сказал:
— Товарищи из покрасочного цеха взбешены.
Когда я открыл дверь столовой, разговоры сразу смолкли. Я почувствовал, что взгляды всех обращены ко мне, и, ни на кого не глядя, прошел прямо к свободному столику. Шрадер последовал за мной.
Столовая помещалась в большом, светлом и чистом зале. На маленьких, покрашенных красным лаком столиках стояли букетики искусственной гвоздики. Шрадер сел рядом со мной. Через некоторое время высокий худой рабочий по прозвищу Папиросная Бумага встал из-за соседнего столика и подсел к нам. Шрадер поднял голову и пытливо взглянул на него. Папиросная Бумага поднял руку, приветствуя его, и, не сказав ни слова, не глядя на нас, начал есть. Официантка принесла миски и налила нам похлебку. Папиросная Бумага повернулся к ней, и я понял, почему его так прозвали: он был высокого роста, широкий в плечах, но если смотреть на его фигуру в профиль, она казалась совершенно плоской. Я ел, уставившись взглядом в одну точку где-то над его головой. За ним прямо перед моими глазами была выкрашенная охрой стена, на которой выделялся более яркий прямоугольник, и я упорно смотрел на это пятно. Время от времени я украдкой поглядывал на Шрадера. Он ел, опустив голову, черная линия бровей скрывала его глаза.
— Слушай, парень... — начал Папиросная Бумага.
Я посмотрел на него: бесцветные глаза, на лице застыла улыбка.
— Ты впервые работаешь на заводе?
— Впервые.
— А что ты делал раньше?
По его тону было ясно, что он уже все знает.
— Был драгунским унтер-офицером.
— Унтер-офицером? — проговорил Папиросная Бумага и присвистнул.
Шрадер поднял голову и сухо сказал:
— Я тоже.
Папиросная Бумага усмехнулся и обхватил свою миску обеими руками. Я поднял голову и посмотрел на большое прямоугольное пятно на стене. Я услышал, как Шрадер щелкнул перочинным ножом, и по движению его локтя вдоль бедра понял, что он засовывает его в карман.
— Парень! — сказал Папиросная Бумага. — Старый Карл хороший товарищ, и нам не хотелось бы, чтобы его выгнали.
Наши взгляды встретились. Он снова смотрел на меня со своей раздражающей усмешкой, и у меня появилось желание схватить миску с похлебкой и швырнуть ее ему в лицо.
— И если его выставят, — не переставая улыбаться, продолжал Папиросная Бумага, — это будет твоя вина.
Я снова посмотрел на прямоугольное пятно на стене, решил, что раньше здесь висела картина, и стал думать, почему ее убрали. Шрадер подтолкнул меня локтем, и я, словно во сне, услышал свой голос:
— Ну и?..
— Очень просто, — сказал Папиросная Бумага, — ты будешь делать так, как тебя научил старый Карл.
Шрадер забарабанил пальцами по столу, а я ответил:
— Нет, этого не будет.
Шрадер перестал барабанить и положил руки на стол. Я отвел глаза от Папиросной Бумаги, но чувствовал, что он продолжает улыбаться.
— Ах ты маленькая сволочь! — тихо произнес он.
И внезапно я понял: это не картину сняли со стены, а портрет кайзера. В ту же секунду раздалось — плюх! — и в зале наступила мертвая тишина. Шрадер вскочил и схватил меня за руку.
— С ума сошел! — крикнул он.
Папиросная Бумага стоял, утираясь рукавом: я все же швырнул миску ему в лицо.
Папиросная Бумага посмотрел на меня, глаза его заблестели, он отставил стул и двинулся на меня. Я не шелохнулся. Рука Шрадера два раза молнией мелькнула передо мной, послышались глухие удары, и Папиросная Бумага грохнулся на пол. Все вскочили. Зал загудел, и мне показалось, будто стены его надвинулись на нас. Я заметил, как руки Шрадера вцепились в стул. Голос старого Карла крикнул: «Выпустите их!» И внезапно перед нами открылся проход до самой двери. Шрадер схватил меня за руку и потащил за собой.
Шрадер пошел в туалетную комнату вымыть руки — они были в крови. Я сунул в рот какой-то огрызок сигареты. Когда Шрадер кончил мыться, я протянул ему окурок, он затянулся несколько раз и вернул его мне. Загудел гудок, но, прежде чем выйти, мы подождали еще две-три минуты.
Шрадер какими-то закоулками повел меня в цех, я толкнул дверь и, пораженный, оцепенел: в цехе не было никого. Шрадер взглянул на меня и покачал головой. Я направился к своему месту, Шрадер постоял немного и ушел.
Положив четыре дверцы на верстак, я начал подгонять петли. Готовые дверцы, по две сразу, я переставлял к стойке старого Карла. Я посмотрел на свои часы. Прошло уже десять минут, как кончился перерыв, а в огромном цехе не было ни души.
Стеклянная дверь в глубине цеха приоткрылась, в нее просунулась голова мастера, и он крикнул мне: «В контору!» Я положил калибр и молоток на верстак и вышел.
У дверей конторы я встретил Шрадера. Он слегка подтолкнул меня, и я открыл дверь. За небольшим письменным столом стоял какой-то служащий с крысиной мордочкой. Он смотрел на нас, потирая руки.
— Вы оба уволены! — сказал он с ухмылкой.
— Почему? — спросил Шрадер.
— Рукоприкладство.
Брови у Шрадера опустились на глаза.
— Так быстро решили?
— Решило рабочее собрание, — ответил Крысиная Морда, корча гримасу. — Немедленное увольнение или забастовка.
— И Зекке уступил?
— Да, господин Зекке уступил.
Служащий положил два конверта на стол.
— Вот вам расчет. За полтора дня. — И добавил: — Да, да, господин Зекке уступил.
Он осмотрелся и, понизив голос, добавил:
— Ты все думаешь, что сейчас как в старое доброе время? — И так же полушепотом спросил: — Значит, Папиросная Бумага получил в морду?
— Два раза, — сказал Шрадер.
Крысиная Морда снова осмотрелся и шепнул:
— Так ему и надо, этой спартаковской сволочи! — Он подмигнул Шрадеру. — По горло в дерьме! Вот к чему мы пришли! По горло в дерьме!
— Твоя правда! — подтвердил Шрадер.
— Но подожди немного, — проговорил Крысиная Морда и снова подмигнул, — эти господа не долго будут хозяйничать!
— Привет! — сказал Шрадер.
На улице нас встретил все тот же холодный дождь, не прекращавшийся уже с неделю. Несколько шагов мы прошли молча.
— Тебе не обязательно было вступаться за меня, — сказал я Шрадеру, прерывая молчание.
— Оставь, — сказал Шрадер. — Все к лучшему.
Мы вернулись в свою комнату. Немного погодя в коридоре послышались шаги фрау Липман. Шрадер вышел и затворил за собой дверь.
Сначала до меня донесся смех, звуки шлепков, воркование, затем внезапно фрау Липман повысила тон. Она уже больше не ворковала. Голос ее стал крикливым и пронзительным.
— Нет! Нет! Нет! С меня довольно! Если в течение недели вы не найдете работу, вашему товарищу придется уйти!
Я услышал, как Шрадер сыплет проклятиями, его спокойный голос тоже сорвался на крик.
— В таком случае я тоже уйду!
В соседней комнате стало тихо, фрау Липман что-то долго говорила вполголоса, затем вдруг истерически засмеялась и крикнула:
— Хорошо же, господин Шрадер!
Шрадер вернулся в нашу комнату и с силой захлопнул дверь. Он был весь красный. Сев на кровать, он посмотрел на меня.
— Ты знаешь, что эта проклятая ведьма сказала мне?
— Я слышал.
Он поднялся.
— Сумасшедшая! — воскликнул он, поднимая руки к небу. — Дура! Она должна быть благодарна мне за то, что я ложусь с ней в постель.
Меня передернуло от этой грубой шутки, и я почувствовал, что краснею. Шрадер искоса взглянул на меня, лицо его снова стало приветливым, он снял рубашку, взял кисточку и, посвистывая, стал намыливать щеки. Затем он достал бритву и поднял локоть до плеча. Он перестал свистеть, и я услышал слабое, но настойчивое поскребывание лезвия по натянутой коже.
Через минуту он обернулся, держа кисточку в руке. Все его лицо, кроме носа и глаз, было покрыто белой пеной.
— Тебя, видно, бабий вопрос не очень-то беспокоит.
Я не ожидал такого оборота и, не размышляя, ответил: «Нет». И сразу же с ужасом подумал: «Теперь он непременно начнет меня расспрашивать».
— А почему? — спросил Шрадер.
Я отвернулся.
— Не знаю.
Он снова принялся намыливать лицо.
— Но ты все же пробовал, надеюсь?
— Да, однажды. В Дамаске.
— Ну и как?
Я ничего не ответил, и он воскликнул:
— Да не сиди же ты таким болваном! Уселся на своем стуле, как дохлая селедка, и смотрит куда-то в пустоту! Ну, отвечай, хоть раз-то расшевелись! Тебе это доставило удовольствие? Да или нет?
— Да.
— Так в чем же дело?
Я сделал над собой усилие и сказал:
— Что-то не тянет...
Он застыл с кисточкой в руке.
— Но почему? Она была противна тебе?
— О нет.
— От нее дурно пахло?
— Нет.
— Да не молчи же! Может быть, она была уродлива?
— Нет... как будто.
— Как будто! — сказал Шрадер, смеясь. — Так в чем же дело?
Я не ответил.
— Да не молчи ты! Так в чем же дело? — повторил он.
— Дело в том, — сказал я смущенно, — что с ней надо было все время разговаривать. Это утомительно.
Шрадер взглянул на меня, его глаза и рот округлились, и он расхохотался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42