Сеньор! Из-за болезни вы распространяете вокруг себя зловоние. Вы заживо гниете на моих глазах. Вонь, исходящая от вас, преследует меня день и ночь!» Клара присоединяется в гостиной ко мне. На ней черное пальто, которое она одолжила у Дианы, муфта и шляпка. Мы собираемся вместе прогуляться. Капитан Менкен надевает очки с дымчатыми стеклами и советует нам быть осторожными. У него выцветшие глаза и красноватые белки, как бывает у собаки, морда которой постоянно закрыта шерстью. «Преступность в городе достигла невиданных размеров…»
Мы посмеиваемся над ним, пробираясь по дорожке, проложенной в снегу. Лишившийся места слуга бредет недалеко от нас, ругаясь, что в наши дни никому невозможно угодить. Он исчезает в переулке Раухгассе, мы же идем в другую сторону, поворачивая к ботаническому саду. Охранники протоптали дорожки в саду, и мы идем по их следам. До нас доносится запах костра, идущий от ближайшей оранжереи с тропическими растениями. Белый дым стелется над заснеженной поляной, словно туман, закрывая небо стального цвета. Со стороны моравского квартала слышен звон колоколов. Большинство живущих там — католики. «Они молятся теперь четыре или пять раз в день», — говорит Клара. Ей хочется посмотреть, откуда берется этот дым, но я отговариваю ее. «Лучше не знать, что они там варят», — утверждаю я. «Неужели они стали каннибалами?» Она готова броситься прочь. «Кто-то бежит», — говорю я. Она дрожит как в лихорадке, глаза ее испуганно сверкают. Она пытается что-то сказать, но не находит слов. «Это ужасно, — произносит она наконец жалобно. — Что же теперь будет? Они съедят меня или изнасилуют, как вы думаете?» Мы поворачиваем к озеру. «И то и другое вполне вероятно», — откликаюсь я. Большинство деревьев спилено. Из них разводят костры. Однако свежий снег прикрыл пни, и можно подумать, что нет никакой осады и ничто с сентября не изменилось. Я медленно шагаю, наслаждаясь ощущением покоя. От голода у меня слегка кружится голова. Вдали под тяжестью снега обрушились стеклянные оранжереи. Деревянный остов их кажется совсем черным. От озера исходит крепкий запах мочи. Клара зажимает нос. «Это, должно быть, теперь канава для сточных вод. Полагаю, что они не могли больше сбрасывать нечистоты в реку, хотя я и не вижу, в чем здесь разница». На площади Люгнерхофф раздают бесплатный суп. Очередь из голодных, часть из которых очень хорошо одета, тянется вдоль переулка Коркциергассе и заканчивается на углу улицы. Я замечаю среди стоящих в очереди своего старого знакомого господина Презана, почтового служащего, и останавливаюсь, чтобы поговорить с ним. «Ну, как суп?» — спрашиваю я его. «С каждым днем все жиже», — отвечает он, улыбаясь. (Он похож на призрак, одетый в каракулевое пальто.) — Скоро он превратится в простую воду, но и тогда мы будем стоять за ним в очереди. Сейчас пока мы не отдаем себе в этом отчета. Это просто способ сдохнуть с голода, который нисколько не хуже других». У него серьезный вид. «Все скоро уладится», — говорю я ему. Он воспринимает происходящее как фаталист: «Политический климат таков, что рассчитывать на чью-либо помощь не приходится. И ведь вы это знаете не хуже меня, господин фон Бек».
«Я по натуре оптимист, господин Презан. Не знаю, к чему приведет иное отношение к происходящему». Я пожимаю протянутую мне руку. Она костлявая, а пальцы желтые от табака. Он возвращается на место, где стоит в очереди, и продолжает терпеливо ждать, выпрямив спину и теребя края своей мокрой шляпы. «А он славный, этот дядька, — говорит Клара. — Только почему люди так часто проявляют пассивность перед лицом несчастья и смерти? Они покорились судьбе с самого начала своего существования? Кажется, они так редко удивляются, не говоря уже о возмущении и бунте. Это не сердит вас?»
«Я как-то не думал об этом. Но если это и так, возможно, я вел бы себя примерно так же, как он. Мы находим решения, но так бывает до того дня, когда у нас уже нет больше никакого выбора. И тогда мы смиряемся с тем, что есть. Выбор, который сделал лично он сам, привел его в эту очередь. Сложившаяся у меня ситуация пока избавляет от необходимости сделать такой же выбор, как господин Презан. Возблагодарим за это небо, моя дорогая Роза». Найти фиакр невозможно. Приходится возвращаться пешком. Заходящее солнце затянуто клубами черного дыма. Вспыхнул пожар на Кёнигсаллее, и дым заполонил соседние кварталы. Госпиталь эвакуирован: лежащие прямо на земле на носилках раненые ждут, когда их отнесут в монастырь. Говорят, что случившееся — дело рук пироманов — женщин, которые, подражая коммунарам 1871 года, решили, что лучше превратить Майренбург в пепелище, чем сдать его осаждающим. Пожар скоро потушили и кое-кого из поджигательниц, которых считали виновными, арестовали. Толпы несчастных хлынули на дымящиеся развалины, чтобы согреться и растащить съестные припасы, которые еще могли сохраниться. В темноте прозвучало несколько выстрелов. Апатичная толпа двигалась по Фальфнерсаллее по направлению к дворцу Миров, и вот она попала под обстрел. Несколько раз грохнула пушка. Когда мы добираемся до Розенштрассе, наступает глубокая ночь. Вот-вот наступит комендантский час. Капитан Менкен внимательно всматривается в нас через очки. «А-а, вот и вы, в целости и сохранности!» Клара спрашивает у него, что происходит в городе. Он отвечает, что агенты Хольцхаммера подстрекают к беспорядкам. Их скоро задержат. Я замечаю, что в доме стало очень жарко. Фрау Шметтерлинг в страшном волнении появляется в дверях, ведущих в подвал. «Он поклялся, что всех нас поджарит! — вскрикивает она в отчаянии. — Умоляю, помогите. Это «месье» и Шагани». Капитан Менкен и я спускаемся в котельную. Паровой котел кипит так сильно, что кажется, вот-вот взорвется. В полумраке, по которому мелькают отсветы огня, стоят двое мужчин и бросают полено за поленом в раскаленную глотку печи. «Он не хочет ничего слушать, — охает фрау Шметтерлинг. — Он, не останавливаясь, добавляет топливо. Можно подумать, что он уже в аду!» «Месье» внезапно останавливается, тяжело дыша. Он делает знак своему другу Шагани продолжать свою работу. Старик удивленно смотрит на нас. Его изборожденное морщинами лицо выражает детский восторг. Он весь в поту. «Во всех комнатах уже тропическая жара», — говорит фрау Шметтерлинг. Капитан Менкен шагает вперед. «Мне кажется, уже достаточно. Нам надо экономить дрова». Он говорит тихим, с нотками сомнения, голосом. «Все это уже не поможет, — возражает «месье». — Теперь больше это ни к чему. Зачем им дарить наши дрова?»
«Так вы думаете, что Хольцхаммер победил?»
«Хольцхаммер победил». Впервые заговаривает Шагани. Не глядя на нас, он бросает кусок дерева, который держит в руках. Я узнаю его. Порой он развлекал девиц своими шутовскими выходками и кривляньем. Мускулистый, но не очень крепкий, Шагани — акробат в прошлом. Он тронулся когда-то умом, проявляя чрезмерную требовательность к самому себе и слишком большое недоверие к своим партнерам. В этот вечер он переоделся в красный, усыпанный блестками костюм. Он пятится к двери котельной. «Хольцхаммер победил. Его войска будут здесь еще до наступления утра». Мышцы Шагани, обтянутые красно-золотистым нелепым нарядом, напрягаются, словно пытаются вспомнить молодость. «Ведь это вздор, Шагани, — говорю я. — Какого черта вы устроили этот спектакль? Зачем вы испугали «месье»?»
Шагани принимается хохотать и прыгает на кучу дров, сваленных в углу котельной. Он пытается выполнить пируэт на одной ноге, но падает на спину. Поленья скатываются на него. Все больше заметно, что он пьян. «Месье» протягивает руки, чтобы помочь ему встать. «Не нужно его слушать», — говорит сухо фрау Шметтерлинг. — У вас выйдут из-за этого неприятности. Зачем вы сделали это? Зачем вы дали ему водку?» Она подходит к котлу и длинным металлическим стержнем переворачивает и ворошит дрова, пока огонь не становится нормальным. Она поворачивается, не выпуская из рук металлический стержень. «Месье» уже поднял Шагани на ноги. Старый акробат ощупывает суставы рук. Он ничего не сломал. «Еще не разучился падать, — замечает он и пристально смотрит на нас. — Разве вы не видите, что все кончено? Счастье изменило вам». Фрау Шметтерлинг замахивается на него черной кочергой. Он же словно танцор выгибает спину, затем, опираясь на «месье» и прихрамывая, направляется к выходу. Я наблюдаю, как он поднимается по ступенькам, которые ведут в сад. Там с некоторых пор находится несколько лошадей. Попугаи исчезли, нет больше орхидей. Капитан Менкен сбегает со ступенек в тот момент, когда к нему с вопросом обращается охранник. «Все в порядке, Гуйст», — говорит он. «Месье» смотрит, как удаляется его друг, затем вновь поднимается по лестнице и вытаскивает что-то из-под рубашки. Это наполовину пустая маленькая бутылка. Фрау Шметтерлинг хватает ее, качая головой, и с шумом роняет кочергу на запыленные плитки пола. Вместе с Менкеном я поднимаюсь по внутренней лестнице. «Они все сошли с ума, — говорит он. — Полагаю, это от голода и алкоголя. Кто может осуждать их за это?»
Обед для нас четверых, за неимением другого, состоит из морфина, кокаина и опиума. Это лучше, чем пища, которую подают нам внизу, и благодаря Кларе запасов наркотиков пока достаточно. Когда мы хотим согреться, то пьем старый коньяк. Спускаясь по лестнице в гостиную, мы видим на лестнице Вилке, которого туда вытащила служанка. «А я думал, пожар, — говорит он нам. — Только что стреляли, верно? А я задремал». Его крупное простодушное лицо опухло от сна. Язык у него заплетается. Из-под красного с белым халата торчат голые ноги. «Что нужно делать, мой птенчик?» — спрашивает он у фрау Шметтерлинг. «Все уже кончилось, — говорит она. — Мне жаль, что вас разбудили. «Месье» не удавалось справиться с котлом».
«Хотите, я пойду присмотрю?» — предлагает Вилке. «Уже все в порядке, — отвечает она. — Идите спать». Она целует его в щеку, и он послушно уходит. Я представляю, насколько он верен ей, как и «месье». Оба они довольно любопытная парочка мальчишек. «Я думал, что в город вошли болгары, — говорит он словно про себя, — вот они и начали стрельбу».
«А может быть, Шагани прав?» — обращаюсь я к капитану Менкену. Он непроницаем. Взгляд его скрывают темные стекла очков. «Маловероятно! — восклицает он. — Такой человек, как он? Нет, Хольцхаммеру не хватит одного дня, чтобы захватить город. Все это чепуха. Он ведь пьян в стельку». Лицо мое покрыто потом и сажей. Я поднимаюсь к Кларе, чтобы помыться. Слуга наливает мне воду в таз. Мы задыхаемся от жары. «Не прикасайтесь к трубам, — предупреждает меня Клара. — Я уже о них обожглась». Она показывает красные отметины на спине и на руке. Она приготовила на зеркале два рядка кокаина. «Используйте один», — говорит она мне. «Это перебьет аппетит перед обедом», — возражаю я. «Тогда используйте оба», — громко хохочет она. На ней нижнее белье с английской вышивкой. Ее белое тело, крепкие груди с крупными сосками покрыты испариной. Она брызгает на себя одеколоном из пульверизатора. «Уф! Этот Шагани чокнутый. Я всегда это говорила. Он ненавидит людей. Он бы всех тут нас сжег».
«Вилке полагает, что болгары уже здесь».
«Не он один так думает. Мы все живем на нервах, дорогой Рикки».
Помывшись, я навещаю других своих дам. Они предпочитают оставаться наедине друг с другом до середины дня, а потом им нравится принимать меня. Такой порядок устраивает и Клару. Она пользуется моим отсутствием, чтобы вздремнуть. Алиса и Диана целуют меня. Можно подумать, что происходит встреча брата и сестер. Сестер-близнецов. «О! По-прежнему эти пушки, — сетует леди Кромах. — Я не могу больше. Вы понимаете?»
«Не нужно волноваться».
«Ну почему мужчины всегда так отвечают женщинам и детям?» — Диана качает головой и ведет меня в комнату.
«Может быть, лучше поговорить о нас самих?»
«Наверное, это действительно будет лучше, дорогой (Диана снова целует меня). Иногда в каждом из нас просыпается ребенок, и мы принимаемся хныкать и требуем, чтобы нас утешили».
Алиса тоже входит в комнату. Она скрестила руки на груди. Мы с Дианой ложимся на кровать, а она остается стоять. «Нам нужно уходить отсюда», — заявляет она. Наша Алиса пытается привлечь к себе внимание. Она несколько округлилась и стала от этого, как мне кажется, более женственной и еще красивее. Цвет ее кожи напоминает мне лежащие на дне океана розовые жемчужины, которые омывают волны. Ставни, укрепленные досками, закрывают стекла, и сквозь щели пробивается скудный желтоватый свет. Алиса опирается о подоконник. В борделе мы живем постоянно при искусственном освещении. Газа больше нет, а наши запасы керосина и свечей быстро уменьшаются. На Алисе серый шелковый халат Клары, на лице — остатки грима с прошлой ночи: мы превращали ее в куклу, в Коппелию. «Это становится ужасным».
«Мы совершенно ничего не можем предпринять, дорогая моя (Диана гладит мою руку).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Мы посмеиваемся над ним, пробираясь по дорожке, проложенной в снегу. Лишившийся места слуга бредет недалеко от нас, ругаясь, что в наши дни никому невозможно угодить. Он исчезает в переулке Раухгассе, мы же идем в другую сторону, поворачивая к ботаническому саду. Охранники протоптали дорожки в саду, и мы идем по их следам. До нас доносится запах костра, идущий от ближайшей оранжереи с тропическими растениями. Белый дым стелется над заснеженной поляной, словно туман, закрывая небо стального цвета. Со стороны моравского квартала слышен звон колоколов. Большинство живущих там — католики. «Они молятся теперь четыре или пять раз в день», — говорит Клара. Ей хочется посмотреть, откуда берется этот дым, но я отговариваю ее. «Лучше не знать, что они там варят», — утверждаю я. «Неужели они стали каннибалами?» Она готова броситься прочь. «Кто-то бежит», — говорю я. Она дрожит как в лихорадке, глаза ее испуганно сверкают. Она пытается что-то сказать, но не находит слов. «Это ужасно, — произносит она наконец жалобно. — Что же теперь будет? Они съедят меня или изнасилуют, как вы думаете?» Мы поворачиваем к озеру. «И то и другое вполне вероятно», — откликаюсь я. Большинство деревьев спилено. Из них разводят костры. Однако свежий снег прикрыл пни, и можно подумать, что нет никакой осады и ничто с сентября не изменилось. Я медленно шагаю, наслаждаясь ощущением покоя. От голода у меня слегка кружится голова. Вдали под тяжестью снега обрушились стеклянные оранжереи. Деревянный остов их кажется совсем черным. От озера исходит крепкий запах мочи. Клара зажимает нос. «Это, должно быть, теперь канава для сточных вод. Полагаю, что они не могли больше сбрасывать нечистоты в реку, хотя я и не вижу, в чем здесь разница». На площади Люгнерхофф раздают бесплатный суп. Очередь из голодных, часть из которых очень хорошо одета, тянется вдоль переулка Коркциергассе и заканчивается на углу улицы. Я замечаю среди стоящих в очереди своего старого знакомого господина Презана, почтового служащего, и останавливаюсь, чтобы поговорить с ним. «Ну, как суп?» — спрашиваю я его. «С каждым днем все жиже», — отвечает он, улыбаясь. (Он похож на призрак, одетый в каракулевое пальто.) — Скоро он превратится в простую воду, но и тогда мы будем стоять за ним в очереди. Сейчас пока мы не отдаем себе в этом отчета. Это просто способ сдохнуть с голода, который нисколько не хуже других». У него серьезный вид. «Все скоро уладится», — говорю я ему. Он воспринимает происходящее как фаталист: «Политический климат таков, что рассчитывать на чью-либо помощь не приходится. И ведь вы это знаете не хуже меня, господин фон Бек».
«Я по натуре оптимист, господин Презан. Не знаю, к чему приведет иное отношение к происходящему». Я пожимаю протянутую мне руку. Она костлявая, а пальцы желтые от табака. Он возвращается на место, где стоит в очереди, и продолжает терпеливо ждать, выпрямив спину и теребя края своей мокрой шляпы. «А он славный, этот дядька, — говорит Клара. — Только почему люди так часто проявляют пассивность перед лицом несчастья и смерти? Они покорились судьбе с самого начала своего существования? Кажется, они так редко удивляются, не говоря уже о возмущении и бунте. Это не сердит вас?»
«Я как-то не думал об этом. Но если это и так, возможно, я вел бы себя примерно так же, как он. Мы находим решения, но так бывает до того дня, когда у нас уже нет больше никакого выбора. И тогда мы смиряемся с тем, что есть. Выбор, который сделал лично он сам, привел его в эту очередь. Сложившаяся у меня ситуация пока избавляет от необходимости сделать такой же выбор, как господин Презан. Возблагодарим за это небо, моя дорогая Роза». Найти фиакр невозможно. Приходится возвращаться пешком. Заходящее солнце затянуто клубами черного дыма. Вспыхнул пожар на Кёнигсаллее, и дым заполонил соседние кварталы. Госпиталь эвакуирован: лежащие прямо на земле на носилках раненые ждут, когда их отнесут в монастырь. Говорят, что случившееся — дело рук пироманов — женщин, которые, подражая коммунарам 1871 года, решили, что лучше превратить Майренбург в пепелище, чем сдать его осаждающим. Пожар скоро потушили и кое-кого из поджигательниц, которых считали виновными, арестовали. Толпы несчастных хлынули на дымящиеся развалины, чтобы согреться и растащить съестные припасы, которые еще могли сохраниться. В темноте прозвучало несколько выстрелов. Апатичная толпа двигалась по Фальфнерсаллее по направлению к дворцу Миров, и вот она попала под обстрел. Несколько раз грохнула пушка. Когда мы добираемся до Розенштрассе, наступает глубокая ночь. Вот-вот наступит комендантский час. Капитан Менкен внимательно всматривается в нас через очки. «А-а, вот и вы, в целости и сохранности!» Клара спрашивает у него, что происходит в городе. Он отвечает, что агенты Хольцхаммера подстрекают к беспорядкам. Их скоро задержат. Я замечаю, что в доме стало очень жарко. Фрау Шметтерлинг в страшном волнении появляется в дверях, ведущих в подвал. «Он поклялся, что всех нас поджарит! — вскрикивает она в отчаянии. — Умоляю, помогите. Это «месье» и Шагани». Капитан Менкен и я спускаемся в котельную. Паровой котел кипит так сильно, что кажется, вот-вот взорвется. В полумраке, по которому мелькают отсветы огня, стоят двое мужчин и бросают полено за поленом в раскаленную глотку печи. «Он не хочет ничего слушать, — охает фрау Шметтерлинг. — Он, не останавливаясь, добавляет топливо. Можно подумать, что он уже в аду!» «Месье» внезапно останавливается, тяжело дыша. Он делает знак своему другу Шагани продолжать свою работу. Старик удивленно смотрит на нас. Его изборожденное морщинами лицо выражает детский восторг. Он весь в поту. «Во всех комнатах уже тропическая жара», — говорит фрау Шметтерлинг. Капитан Менкен шагает вперед. «Мне кажется, уже достаточно. Нам надо экономить дрова». Он говорит тихим, с нотками сомнения, голосом. «Все это уже не поможет, — возражает «месье». — Теперь больше это ни к чему. Зачем им дарить наши дрова?»
«Так вы думаете, что Хольцхаммер победил?»
«Хольцхаммер победил». Впервые заговаривает Шагани. Не глядя на нас, он бросает кусок дерева, который держит в руках. Я узнаю его. Порой он развлекал девиц своими шутовскими выходками и кривляньем. Мускулистый, но не очень крепкий, Шагани — акробат в прошлом. Он тронулся когда-то умом, проявляя чрезмерную требовательность к самому себе и слишком большое недоверие к своим партнерам. В этот вечер он переоделся в красный, усыпанный блестками костюм. Он пятится к двери котельной. «Хольцхаммер победил. Его войска будут здесь еще до наступления утра». Мышцы Шагани, обтянутые красно-золотистым нелепым нарядом, напрягаются, словно пытаются вспомнить молодость. «Ведь это вздор, Шагани, — говорю я. — Какого черта вы устроили этот спектакль? Зачем вы испугали «месье»?»
Шагани принимается хохотать и прыгает на кучу дров, сваленных в углу котельной. Он пытается выполнить пируэт на одной ноге, но падает на спину. Поленья скатываются на него. Все больше заметно, что он пьян. «Месье» протягивает руки, чтобы помочь ему встать. «Не нужно его слушать», — говорит сухо фрау Шметтерлинг. — У вас выйдут из-за этого неприятности. Зачем вы сделали это? Зачем вы дали ему водку?» Она подходит к котлу и длинным металлическим стержнем переворачивает и ворошит дрова, пока огонь не становится нормальным. Она поворачивается, не выпуская из рук металлический стержень. «Месье» уже поднял Шагани на ноги. Старый акробат ощупывает суставы рук. Он ничего не сломал. «Еще не разучился падать, — замечает он и пристально смотрит на нас. — Разве вы не видите, что все кончено? Счастье изменило вам». Фрау Шметтерлинг замахивается на него черной кочергой. Он же словно танцор выгибает спину, затем, опираясь на «месье» и прихрамывая, направляется к выходу. Я наблюдаю, как он поднимается по ступенькам, которые ведут в сад. Там с некоторых пор находится несколько лошадей. Попугаи исчезли, нет больше орхидей. Капитан Менкен сбегает со ступенек в тот момент, когда к нему с вопросом обращается охранник. «Все в порядке, Гуйст», — говорит он. «Месье» смотрит, как удаляется его друг, затем вновь поднимается по лестнице и вытаскивает что-то из-под рубашки. Это наполовину пустая маленькая бутылка. Фрау Шметтерлинг хватает ее, качая головой, и с шумом роняет кочергу на запыленные плитки пола. Вместе с Менкеном я поднимаюсь по внутренней лестнице. «Они все сошли с ума, — говорит он. — Полагаю, это от голода и алкоголя. Кто может осуждать их за это?»
Обед для нас четверых, за неимением другого, состоит из морфина, кокаина и опиума. Это лучше, чем пища, которую подают нам внизу, и благодаря Кларе запасов наркотиков пока достаточно. Когда мы хотим согреться, то пьем старый коньяк. Спускаясь по лестнице в гостиную, мы видим на лестнице Вилке, которого туда вытащила служанка. «А я думал, пожар, — говорит он нам. — Только что стреляли, верно? А я задремал». Его крупное простодушное лицо опухло от сна. Язык у него заплетается. Из-под красного с белым халата торчат голые ноги. «Что нужно делать, мой птенчик?» — спрашивает он у фрау Шметтерлинг. «Все уже кончилось, — говорит она. — Мне жаль, что вас разбудили. «Месье» не удавалось справиться с котлом».
«Хотите, я пойду присмотрю?» — предлагает Вилке. «Уже все в порядке, — отвечает она. — Идите спать». Она целует его в щеку, и он послушно уходит. Я представляю, насколько он верен ей, как и «месье». Оба они довольно любопытная парочка мальчишек. «Я думал, что в город вошли болгары, — говорит он словно про себя, — вот они и начали стрельбу».
«А может быть, Шагани прав?» — обращаюсь я к капитану Менкену. Он непроницаем. Взгляд его скрывают темные стекла очков. «Маловероятно! — восклицает он. — Такой человек, как он? Нет, Хольцхаммеру не хватит одного дня, чтобы захватить город. Все это чепуха. Он ведь пьян в стельку». Лицо мое покрыто потом и сажей. Я поднимаюсь к Кларе, чтобы помыться. Слуга наливает мне воду в таз. Мы задыхаемся от жары. «Не прикасайтесь к трубам, — предупреждает меня Клара. — Я уже о них обожглась». Она показывает красные отметины на спине и на руке. Она приготовила на зеркале два рядка кокаина. «Используйте один», — говорит она мне. «Это перебьет аппетит перед обедом», — возражаю я. «Тогда используйте оба», — громко хохочет она. На ней нижнее белье с английской вышивкой. Ее белое тело, крепкие груди с крупными сосками покрыты испариной. Она брызгает на себя одеколоном из пульверизатора. «Уф! Этот Шагани чокнутый. Я всегда это говорила. Он ненавидит людей. Он бы всех тут нас сжег».
«Вилке полагает, что болгары уже здесь».
«Не он один так думает. Мы все живем на нервах, дорогой Рикки».
Помывшись, я навещаю других своих дам. Они предпочитают оставаться наедине друг с другом до середины дня, а потом им нравится принимать меня. Такой порядок устраивает и Клару. Она пользуется моим отсутствием, чтобы вздремнуть. Алиса и Диана целуют меня. Можно подумать, что происходит встреча брата и сестер. Сестер-близнецов. «О! По-прежнему эти пушки, — сетует леди Кромах. — Я не могу больше. Вы понимаете?»
«Не нужно волноваться».
«Ну почему мужчины всегда так отвечают женщинам и детям?» — Диана качает головой и ведет меня в комнату.
«Может быть, лучше поговорить о нас самих?»
«Наверное, это действительно будет лучше, дорогой (Диана снова целует меня). Иногда в каждом из нас просыпается ребенок, и мы принимаемся хныкать и требуем, чтобы нас утешили».
Алиса тоже входит в комнату. Она скрестила руки на груди. Мы с Дианой ложимся на кровать, а она остается стоять. «Нам нужно уходить отсюда», — заявляет она. Наша Алиса пытается привлечь к себе внимание. Она несколько округлилась и стала от этого, как мне кажется, более женственной и еще красивее. Цвет ее кожи напоминает мне лежащие на дне океана розовые жемчужины, которые омывают волны. Ставни, укрепленные досками, закрывают стекла, и сквозь щели пробивается скудный желтоватый свет. Алиса опирается о подоконник. В борделе мы живем постоянно при искусственном освещении. Газа больше нет, а наши запасы керосина и свечей быстро уменьшаются. На Алисе серый шелковый халат Клары, на лице — остатки грима с прошлой ночи: мы превращали ее в куклу, в Коппелию. «Это становится ужасным».
«Мы совершенно ничего не можем предпринять, дорогая моя (Диана гладит мою руку).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33