Но потом мне все же хотелось бы отправиться в путь в космос, мне хотелось бы повидать все чудеса, о которых говорили чужие боги, – прозрачные звезды и дрожащие звезды из студня, металлические созвездия, звезды которых соединены мостами, обрамленными гигантскими скульптурами с пылающими факелами; я хотела бы проплыть сияющими разноцветными вихрями, из которых через миллионы лет родится новая галактика, медитировать в одиночестве на гладкой поверхности мраморной звезды. Может быть, мне удастся растворить там последние застывшие кристаллы собственного сознания и растаять в ритмах дыхания космоса – тогда я стану первой среди богов, наивысшим божеством Вселенной».
В комнату вплыл осьминог, рассмотрел их лица большими и неподвижными близорукими глазами, потом уселся на жемчужный пивной кран и свесил вниз щупальца. Астроном спросил у богини, не хотела ли бы она вернуться в Прагу, если так по ней тоскует.
«Нет, – улыбнулась она, – хоть я иногда и скучаю, но я люблю свой подводный дворец, люблю свое прекрасное одиночество и темные морские глубины; я чувствую себя счастливой в своих длинных путешествиях к подводным горам. Я не могла бы жить среди вас, мне достаточно воспоминаний и жемчужных статуй. Кроме того, я чувствую ответственность за жителей морского города, я не могу оставить их тут одних».
«Я заметил, что тебя тут все любят, – сказал он. – Наверное, им будет не хватать тебя».
Высоко над ними посреди тьмы появилось неверное пятно розового света.
«Над водой восходит солнце, – сказала богиня, – тебе пора возвращаться».
Она проводила его до комнаты, попрощалась и обещала, что скоро снова придет за ним и покажет ему свой дворец.
Когда писатель дописывал эти строки, в Праге тоже светало. Он отпустил клавишу и позволил голубому свету скрыться под корпусом пишущей машинки, где он медленно угас. Писатель прикрыл усталые от ночного напряжения глаза ладонями. Заканчивалась всего лишь вторая ночь работы над его новой книгой. И все же время, когда он писал о проблемах неуравновешенного инженера, казалось ему давним прошлым или даже странным сном. Теперь он знал, что произведение, начатое позавчера, он будет писать еще долго. Все его тело было пронизано радостью, какой он до сих пор не знал, радостью, что приносила работа над текстом, смысла которого он совершенно не понимал и который, видимо, никакого смысла и не имел. Восторг, овладевший им, когда над освещенной голубым светом страницей он впервые за долгое время встретился с пустотой и ее настойчивым шепотом, продлился и превратился в тихое блаженство, озарившее каждый миг его жизни – и минуты, когда он не писал, и грязные заводи времени, где раньше владычествовала скука. Рождающееся произведение не покидало устойчивую форму, он не чувствовал необходимости разбивать и истязать язык, длинные фразы спокойно делились при голубом свете на множество второстепенных предложений и однородных членов; они разливались, словно океан по улицам, тротуарам и комнатам морского города, и, подобно тому как в сотнях разных заливов царил ритм одного прибоя, дальние части предложений были связаны между собой тонкими гармониями и неприметными симметриями. Однако он знал, что царство этого спокойного сияния форм, этого невероятного морского классицизма простирается над темной и зловонной бездной сумасшествия и отделено от нее лишь тоненькой перепонкой; случалось, что он замечал совсем близко в пробелах между словами оскаленные морды чудовищ. Знал он и то, что они когда угодно могут ворваться в его мир и разорвать прочные формы; и все же подстерегающие его опасные призраки не были страшны ему, он ожидал их прихода с улыбкой.
Незаконченный роман об инженере он засунул в ящик стола и так и не вернулся к нему. Каждый вечер он садился к пишущей машинке и на светящейся голубым светом странице позволял рождаться истории о человеке, который спасся после аварии самолета над океаном; он писал о посещениях им подводного дворца и о длинных разговорах с богиней, о возвращении от нее, когда в утреннем холоде он плыл по пустым водным улицам еще спящего города и в окнах домов и на подернутой рябью глади сиял оранжевый свет солнца, встающего над океаном. Он писал о долгих прогулках по улицам старого города, о разговорах с королем и мудрецами, о пикниках на море, о посещении театра, где играли старомодные морские трагедии, о любви астронома к молчаливой дочери королевского архитектора и о том, как он обнимал ее в комнате тихого дворца на окраине города, из окна которой была видна только океанская гладь. Днем писатель обыкновенно ходил по Праге, и порою случалось, что вечером и ночью его дневные встречи в причудливо измененном виде попадали в роман. Так ряд одноэтажных деревенских домиков, которые он нашел в Забеглицах, превратился в улочку в отдаленной части морского города, где на водном дворике у рыбьих садков, напоминающих кроличьи клетки, астроном встретился со старым жрецом позапрошлого бога, и в затхлой темной горнице, пропахшей трухлявым деревом, он слушал рассказы о божестве, которое ушло и которое уже почти никто в городе не помнит; здание пенсионной страховой кассы на Смихове превратилось в просторный дом, где находилась королевская налоговая инспекция, дом, в душных канцеляриях которого впервые появилась хищная рыба с острыми зубами, что могла залезть на скульптуру на высоту нескольких метров, – какое-то время эта рыба пугала жителей морского города; деревянная будочка кафе на пристани под железнодорожным мостом стала бистро на плавучей платформе на окраине морского города, где астроном одно время сидел почти каждый день, пил пиво из морских ресничек и смотрел на закат солнца. Иногда вещи, персонажи и события рождались из опечатки, которая появлялась на бумаге. Странно было, что все эти претворения случайного личного опыта в ткань романа вообще не ощущались как противоречащие осознанию того факта, что сам он – всего лишь инструмент для возникновения истории, живущей вне его своей собственной жизнью; напротив, случайные встречи и непредвиденные скопления букв точно приоткрывали щели, дающие возможность увидеть сквозь них страницы таинственной книги, которую он должен был написать на своей машинке.
Какое-то время он получал письма из Союза писателей, ему приходили приглашения на встречи, а литературный журнал напоминал об обещанном отрывке из нового романа. Он не отвечал на письма, а, поскольку это не помогало, послал в редакцию журнала главу морского романа – эпизод о том, как богиня взяла астронома в путешествие к далеким подводным горам, где они посетили древнее божество: это была та самая большая актиния, о которой говорилось в тексте на стене храма; божество-актиния объяснялось при помощи своих колышущихся щупальцев, то сокращая, то растягивая их, и оно поведало им о сущности этой и прошлых Вселенных и об упоительной красоте хаоса. Как он и рассчитывал, ни редакция, ни Союз писателей его больше не беспокоили.
Когда у него кончились гонорары за телесериал и за перевод одного из его романов на болгарский язык, он устроился сторожем на склад пиломатериалов недалеко от станции Браник. В то время ему уже была не нужна голубая лампочка, для того чтобы встретиться с изначальной пустотой и увидеть в ней колебание зарождающихся слов. Он часто писал и при дневном свете, но все же предпочитал, чтобы на бумагу падало голубое сияние. У него часто бывали ночные дежурства; тогда он приносил пишущую машинку на работу и писал в своей будке, а в ногах у него дремала служебная овчарка. Как из далекой дали, долетал до морского города, где он находился, шум вагонов, приезжающих на станцию. Время от времени он переставал писать и шел с собакой на обход, останавливался у забора, увенчанного колючей проволокой, и смотрел на огни ночной станции, потом возвращался в комнатку, садился к столу и снова переносился в морской город.
– Помню, однажды ночью я ехал автобусом в Годковички и заметил в темных окнах маленького домика напротив браницкого пивоваренного завода странный голубой свет, – сказал я.
– Когда я встретилась весной позапрошлого года с писателем, он писал свою книгу уже четырнадцать лет и исписал за это время тысячи страниц. При этом в романе не было сюжета, а в некоторых частях так и вовсе ничего не происходило; иногда на сотнях страниц рассказывалось об одном вялом утре, когда астроном лежал в постели, слушал плеск волн и наблюдал, как по затейливому орнаменту обоев медленно движется солнечный луч. С тысяча девятьсот восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой год он писал длинную главу о библиотеке морского города. В начале сезона дождей астроном попал под тропический ливень; это случилось как раз тогда, когда он плыл на легком челне по одной из широких, но малолюдных окраинных улиц. Он догреб до ближайшей подворотни и смотрел из лодки на потоки воды, которые раскачивались над гладью, подобно фантастическим прозрачным джунглям. Дождь не утихал, и астроном, оглядевшись, нашел устье темного водного коридора; в его дальнем конце на воду падал косой луч света из открытых дверей. По темному коридору он доплыл к этой двери и заглянул в нее: внутри оказалось просторное помещение, заставленное подымающимися из воды книжными стеллажами. Он проплывал по меандрам среди стен из книг – полки уходили глубоко под воду; время от времени он опускал руку вниз, доставал какую-нибудь книгу и переворачивал несколько страниц, сделанных из непромокаемого материала, а потом возвращал ее на место. За одной из книжных стен на водной глади покачивалась лодка, в ней стоял мужчина с ухоженной бородкой и выравнивал томики на полке. Так астроном познакомился с городским библиотекарем. Он заботился о библиотеке в одиночку, но при этом не был загружен работой – жители морского города не были страстными книгочеями, они ценили настоящее, любили шум волн в комнатах и игру света на воде и на чтение смотрели как на странную, хотя и безвредную забаву. За годы, проведенные в морском городе, астроном научился ощущать радость от игры света на водной глади и от шепота волн, ему понравилось наблюдать за шумным потоком времени, не замутненным событиями, но его не оставляло желание узнать побольше о прошлом морского города. И он начал ездить в библиотеку и брать там книги, а писатель в будке сторожа на браницком складе пиломатериалов пересказывал содержание томов, которые читал астроном в своей комнате. Он переписывал долгие морские эпосы, философские трактаты и рассуждения о геометрии, партитуры музыкальных сочинений для водяных инструментов, сложные формулы из математических книг и увлекательные морские приключения, а также старые молитвенники – воззвания к богам, которые давно сгинули и чьи имена либо забылись, либо перешли к героям детских сказок; эти вышедшие из употребления молитвенники хранились в основном на самых нижних полках глубоко под водой, там, где подножие стеллажей покоилось на коралловых рифах, среди покачивающихся актиний и губок. Когда писатель в Бранике переписывал содержание книг, которые читал в своей комнате астроном, он всякий раз не забывал описать свет, падавший на раскрытые страницы книги, и запах бумаги, и форму коричневатых пятен, появлявшихся на листах, – будто бы он сам жил в морском городе и перенял от его жителей любовь к трепетанию и дыханию поверхностей. Иногда грузовик с деревом приезжал на склад поздно вечером, и нужно было подписать накладную; тогда писатель прерывал свои записи о книге, которую читал астроном, и улаживал все дела, а потом вновь возвращался – сначала в комнату астронома во дворце, а затем в еще более далекий мир книги, которую астроном читал, положив на колени.
Одна из книг называлась «Король номадов». Действие происходило в морском городе – но был ли это другой морской город, а не тот, где жил астроном, или как раз тот самый, хотя и преображенный авторской фантазией, понять было невозможно. Этот второй морской город был построен из темного камня, посреди его водных площадей вздымались не скульптуры, а высокие стройные обелиски, конусообразные крыши были не выпуклыми, а вогнутыми; но главное его отличие от города, где жил астроном, состояло в том, что время от времени его посещали номады, морские кочевники, – это был народ, живший в маленьких плавучих обиталищах; иногда горожане не видели номадов месяцами, но в одно прекрасное утро их суда появлялись на окраинах города, они приплывали в лодках на рынки и продавали там редкую рыбу, безделушки, сделанные из кораллов и раковин, а также рогожки из водорослей, которые они сушили на плоских крышах своих плавучих хижин. Книга рассказывала о человеке, который провел у морских кочевников много лет и стал их вождем, хотя родом был из города и прожил там до двадцати восьми лет. Он работал настройщиком водного органа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
В комнату вплыл осьминог, рассмотрел их лица большими и неподвижными близорукими глазами, потом уселся на жемчужный пивной кран и свесил вниз щупальца. Астроном спросил у богини, не хотела ли бы она вернуться в Прагу, если так по ней тоскует.
«Нет, – улыбнулась она, – хоть я иногда и скучаю, но я люблю свой подводный дворец, люблю свое прекрасное одиночество и темные морские глубины; я чувствую себя счастливой в своих длинных путешествиях к подводным горам. Я не могла бы жить среди вас, мне достаточно воспоминаний и жемчужных статуй. Кроме того, я чувствую ответственность за жителей морского города, я не могу оставить их тут одних».
«Я заметил, что тебя тут все любят, – сказал он. – Наверное, им будет не хватать тебя».
Высоко над ними посреди тьмы появилось неверное пятно розового света.
«Над водой восходит солнце, – сказала богиня, – тебе пора возвращаться».
Она проводила его до комнаты, попрощалась и обещала, что скоро снова придет за ним и покажет ему свой дворец.
Когда писатель дописывал эти строки, в Праге тоже светало. Он отпустил клавишу и позволил голубому свету скрыться под корпусом пишущей машинки, где он медленно угас. Писатель прикрыл усталые от ночного напряжения глаза ладонями. Заканчивалась всего лишь вторая ночь работы над его новой книгой. И все же время, когда он писал о проблемах неуравновешенного инженера, казалось ему давним прошлым или даже странным сном. Теперь он знал, что произведение, начатое позавчера, он будет писать еще долго. Все его тело было пронизано радостью, какой он до сих пор не знал, радостью, что приносила работа над текстом, смысла которого он совершенно не понимал и который, видимо, никакого смысла и не имел. Восторг, овладевший им, когда над освещенной голубым светом страницей он впервые за долгое время встретился с пустотой и ее настойчивым шепотом, продлился и превратился в тихое блаженство, озарившее каждый миг его жизни – и минуты, когда он не писал, и грязные заводи времени, где раньше владычествовала скука. Рождающееся произведение не покидало устойчивую форму, он не чувствовал необходимости разбивать и истязать язык, длинные фразы спокойно делились при голубом свете на множество второстепенных предложений и однородных членов; они разливались, словно океан по улицам, тротуарам и комнатам морского города, и, подобно тому как в сотнях разных заливов царил ритм одного прибоя, дальние части предложений были связаны между собой тонкими гармониями и неприметными симметриями. Однако он знал, что царство этого спокойного сияния форм, этого невероятного морского классицизма простирается над темной и зловонной бездной сумасшествия и отделено от нее лишь тоненькой перепонкой; случалось, что он замечал совсем близко в пробелах между словами оскаленные морды чудовищ. Знал он и то, что они когда угодно могут ворваться в его мир и разорвать прочные формы; и все же подстерегающие его опасные призраки не были страшны ему, он ожидал их прихода с улыбкой.
Незаконченный роман об инженере он засунул в ящик стола и так и не вернулся к нему. Каждый вечер он садился к пишущей машинке и на светящейся голубым светом странице позволял рождаться истории о человеке, который спасся после аварии самолета над океаном; он писал о посещениях им подводного дворца и о длинных разговорах с богиней, о возвращении от нее, когда в утреннем холоде он плыл по пустым водным улицам еще спящего города и в окнах домов и на подернутой рябью глади сиял оранжевый свет солнца, встающего над океаном. Он писал о долгих прогулках по улицам старого города, о разговорах с королем и мудрецами, о пикниках на море, о посещении театра, где играли старомодные морские трагедии, о любви астронома к молчаливой дочери королевского архитектора и о том, как он обнимал ее в комнате тихого дворца на окраине города, из окна которой была видна только океанская гладь. Днем писатель обыкновенно ходил по Праге, и порою случалось, что вечером и ночью его дневные встречи в причудливо измененном виде попадали в роман. Так ряд одноэтажных деревенских домиков, которые он нашел в Забеглицах, превратился в улочку в отдаленной части морского города, где на водном дворике у рыбьих садков, напоминающих кроличьи клетки, астроном встретился со старым жрецом позапрошлого бога, и в затхлой темной горнице, пропахшей трухлявым деревом, он слушал рассказы о божестве, которое ушло и которое уже почти никто в городе не помнит; здание пенсионной страховой кассы на Смихове превратилось в просторный дом, где находилась королевская налоговая инспекция, дом, в душных канцеляриях которого впервые появилась хищная рыба с острыми зубами, что могла залезть на скульптуру на высоту нескольких метров, – какое-то время эта рыба пугала жителей морского города; деревянная будочка кафе на пристани под железнодорожным мостом стала бистро на плавучей платформе на окраине морского города, где астроном одно время сидел почти каждый день, пил пиво из морских ресничек и смотрел на закат солнца. Иногда вещи, персонажи и события рождались из опечатки, которая появлялась на бумаге. Странно было, что все эти претворения случайного личного опыта в ткань романа вообще не ощущались как противоречащие осознанию того факта, что сам он – всего лишь инструмент для возникновения истории, живущей вне его своей собственной жизнью; напротив, случайные встречи и непредвиденные скопления букв точно приоткрывали щели, дающие возможность увидеть сквозь них страницы таинственной книги, которую он должен был написать на своей машинке.
Какое-то время он получал письма из Союза писателей, ему приходили приглашения на встречи, а литературный журнал напоминал об обещанном отрывке из нового романа. Он не отвечал на письма, а, поскольку это не помогало, послал в редакцию журнала главу морского романа – эпизод о том, как богиня взяла астронома в путешествие к далеким подводным горам, где они посетили древнее божество: это была та самая большая актиния, о которой говорилось в тексте на стене храма; божество-актиния объяснялось при помощи своих колышущихся щупальцев, то сокращая, то растягивая их, и оно поведало им о сущности этой и прошлых Вселенных и об упоительной красоте хаоса. Как он и рассчитывал, ни редакция, ни Союз писателей его больше не беспокоили.
Когда у него кончились гонорары за телесериал и за перевод одного из его романов на болгарский язык, он устроился сторожем на склад пиломатериалов недалеко от станции Браник. В то время ему уже была не нужна голубая лампочка, для того чтобы встретиться с изначальной пустотой и увидеть в ней колебание зарождающихся слов. Он часто писал и при дневном свете, но все же предпочитал, чтобы на бумагу падало голубое сияние. У него часто бывали ночные дежурства; тогда он приносил пишущую машинку на работу и писал в своей будке, а в ногах у него дремала служебная овчарка. Как из далекой дали, долетал до морского города, где он находился, шум вагонов, приезжающих на станцию. Время от времени он переставал писать и шел с собакой на обход, останавливался у забора, увенчанного колючей проволокой, и смотрел на огни ночной станции, потом возвращался в комнатку, садился к столу и снова переносился в морской город.
– Помню, однажды ночью я ехал автобусом в Годковички и заметил в темных окнах маленького домика напротив браницкого пивоваренного завода странный голубой свет, – сказал я.
– Когда я встретилась весной позапрошлого года с писателем, он писал свою книгу уже четырнадцать лет и исписал за это время тысячи страниц. При этом в романе не было сюжета, а в некоторых частях так и вовсе ничего не происходило; иногда на сотнях страниц рассказывалось об одном вялом утре, когда астроном лежал в постели, слушал плеск волн и наблюдал, как по затейливому орнаменту обоев медленно движется солнечный луч. С тысяча девятьсот восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой год он писал длинную главу о библиотеке морского города. В начале сезона дождей астроном попал под тропический ливень; это случилось как раз тогда, когда он плыл на легком челне по одной из широких, но малолюдных окраинных улиц. Он догреб до ближайшей подворотни и смотрел из лодки на потоки воды, которые раскачивались над гладью, подобно фантастическим прозрачным джунглям. Дождь не утихал, и астроном, оглядевшись, нашел устье темного водного коридора; в его дальнем конце на воду падал косой луч света из открытых дверей. По темному коридору он доплыл к этой двери и заглянул в нее: внутри оказалось просторное помещение, заставленное подымающимися из воды книжными стеллажами. Он проплывал по меандрам среди стен из книг – полки уходили глубоко под воду; время от времени он опускал руку вниз, доставал какую-нибудь книгу и переворачивал несколько страниц, сделанных из непромокаемого материала, а потом возвращал ее на место. За одной из книжных стен на водной глади покачивалась лодка, в ней стоял мужчина с ухоженной бородкой и выравнивал томики на полке. Так астроном познакомился с городским библиотекарем. Он заботился о библиотеке в одиночку, но при этом не был загружен работой – жители морского города не были страстными книгочеями, они ценили настоящее, любили шум волн в комнатах и игру света на воде и на чтение смотрели как на странную, хотя и безвредную забаву. За годы, проведенные в морском городе, астроном научился ощущать радость от игры света на водной глади и от шепота волн, ему понравилось наблюдать за шумным потоком времени, не замутненным событиями, но его не оставляло желание узнать побольше о прошлом морского города. И он начал ездить в библиотеку и брать там книги, а писатель в будке сторожа на браницком складе пиломатериалов пересказывал содержание томов, которые читал астроном в своей комнате. Он переписывал долгие морские эпосы, философские трактаты и рассуждения о геометрии, партитуры музыкальных сочинений для водяных инструментов, сложные формулы из математических книг и увлекательные морские приключения, а также старые молитвенники – воззвания к богам, которые давно сгинули и чьи имена либо забылись, либо перешли к героям детских сказок; эти вышедшие из употребления молитвенники хранились в основном на самых нижних полках глубоко под водой, там, где подножие стеллажей покоилось на коралловых рифах, среди покачивающихся актиний и губок. Когда писатель в Бранике переписывал содержание книг, которые читал в своей комнате астроном, он всякий раз не забывал описать свет, падавший на раскрытые страницы книги, и запах бумаги, и форму коричневатых пятен, появлявшихся на листах, – будто бы он сам жил в морском городе и перенял от его жителей любовь к трепетанию и дыханию поверхностей. Иногда грузовик с деревом приезжал на склад поздно вечером, и нужно было подписать накладную; тогда писатель прерывал свои записи о книге, которую читал астроном, и улаживал все дела, а потом вновь возвращался – сначала в комнату астронома во дворце, а затем в еще более далекий мир книги, которую астроном читал, положив на колени.
Одна из книг называлась «Король номадов». Действие происходило в морском городе – но был ли это другой морской город, а не тот, где жил астроном, или как раз тот самый, хотя и преображенный авторской фантазией, понять было невозможно. Этот второй морской город был построен из темного камня, посреди его водных площадей вздымались не скульптуры, а высокие стройные обелиски, конусообразные крыши были не выпуклыми, а вогнутыми; но главное его отличие от города, где жил астроном, состояло в том, что время от времени его посещали номады, морские кочевники, – это был народ, живший в маленьких плавучих обиталищах; иногда горожане не видели номадов месяцами, но в одно прекрасное утро их суда появлялись на окраинах города, они приплывали в лодках на рынки и продавали там редкую рыбу, безделушки, сделанные из кораллов и раковин, а также рогожки из водорослей, которые они сушили на плоских крышах своих плавучих хижин. Книга рассказывала о человеке, который провел у морских кочевников много лет и стал их вождем, хотя родом был из города и прожил там до двадцати восьми лет. Он работал настройщиком водного органа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13