Один - рыжий
мальчик с оттопыренными ушами, я думаю, это ты, - Джордж ткнул пальцем в
Джимми, - второй, вернее, вторая - черноволосая девчонка. О том, кто она
такая, я даже догадок не строил. - Джордж многозначительно посмотрел на
меня. - Так что, наверное, нам лучше пройти туда, где мы сможем спокойно
поговорить. А пока мы идем, вы мне объясните, что вы делаете с этими
скафандрами.
- Мы их возвращаем, - сказала я.
Джордж вопросительно поднял брови.
Не хочу вдаваться в подробности. Мистер Митчелл был до глубины души
потрясен, узнав, что его просто использовали. Я это заметила, когда он
вручал нам значки, которые и впрямь получились очень красивыми.
Это произошло в Папином кабинете, где присутствовал сам Папа, мистер
Митчелл, мистер Мбеле и мисс Бранкузик - воспитательница Джимми. Они
сидели вдоль одной стены комнаты, мы с Джимми - у другой. Слава Богу,
миссис Кейтли не пришла, встреча и без нее оказалась достаточно
неприятной. Отныне нам было велено строжайшим образом ее избегать. Мистер
Митчелл - я видела - был крайне обижен, но почему - я не понимала.
Пришлось взрослым объяснять нам это по складам. С моей точки зрения, он
стоял у нас на пути и мог помешать, если бы мы просто попросили скафандры.
Но по мнению мистера Митчелла, все выглядело иначе: мы, так сказать,
использовали его как носовой платок. Что поделаешь, я мыслила категориями
вещей, а не людей, и мне трудно было поставить себя на чье-то место. Но,
сделав это, я поняла, как подло поступила. Этого Папа и добивался,
по-видимому.
Они не спросили нас о том, кто пользовался третьим скафандром. Но
кое-что зато рассказали.
- Наверное, мне стоило бы похвалить вас за предприимчивость, - сказал
Папа. - Но я с ужасом думаю о том, что в результате этой своей вылазки вы
могли навсегда потерять природное чувство равновесия. Ваше счастье, что вы
вовремя вернулись на Корабль. Иначе вы никогда больше не смогли бы
двигаться без головокружения.
Одной этой мысли было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты. В
конце концов Папа наказал меня тем, что запретил куда-либо ходить целый
месяц. Фактически это был домашний арест. Тридцать дней подряд - после
занятий с мистером Мбеле или класса выживания - я должна была ехать прямо
домой, и ни шагу за порог. Мисс Бранкузик тотчас же приговорила к такому
же наказанию и Джимми.
В некотором смысле это был самый тяжелый месяц в моей жизни. В то
время, как другие ребята играли в футбол, ходили вечерами на танцы или
собирались в Общей Зале, - я сидела взаперти. Джимми тоже. Однако и в этом
положении были свои плюсы. Например, у меня появилось время поразмышлять о
недостатках своего характера. Их было немало, но я твердо решила не быть
глупее, чем требует необходимость... И еще - я гораздо лучше узнала
Джимми: времени болтать по видику у нас было хоть отбавляй.
Первое, что мы сделали, когда истек срок нашего заточения, -
отправились в Ремонтную (стороной обойдя владения миссис Кейтли) и
извинились перед мистером Митчеллом. Это был один из самых трудных
поступков, которые мне когда-либо приходилось совершать. Но я не считала
себя вправе носить свой значок "Хаверо", пока не восстановлю с ним хорошие
отношения. Потом с этим был полный порядок.
Осенью, когда Первый Класс отбыл на Испытание, мы автоматически
перешли из Шестого Класса в Пятый. Одновременно начала тренировки еще одна
группа ребят помладше. За первые полгода наших занятий нам всем поочередно
исполнилось по тринадцать лет. Я была не только самой маленькой в классе -
кстати, против этого я отнюдь не возражала, образ хрупкой, миленькой,
черноволосой Мии Хаверо давал кое-какие преимущества, - но и день рождения
у меня был у самой последней. В субботу, 29 ноября. Одно из достоинств
постоянного календаря в том и заключается, что у вас есть возможность
рассчитать все далеко вперед.
В день моего рождения моя мать совершила поступок - пришла к нам с
Папой в гости. Мне она подарила одну из своих скульптур. Я, конечно,
поблагодарила, но почему-то благодарность моя пришлась ей не по вкусу, и
одна довольно скоро ушла. Хотя, могу поклясться, я была абсолютной
паинькой.
Папа, который отнюдь не всегда размышлял только о делах, как вы
можете подумать, сделал то, чего я совершенно не ожидала: он позвонил в
библиотеку, и они, перерыв все свои фонды, прислали ему прекрасные копии
записей пяти пьес для старинной флейты. Хотите - верьте, хотите - нет, но
я всегда считала, что, например, книги Эндрю Джонсона известны только мне,
и никто больше не подозревает об их существовании. Обнаружить, что их
читают другие, было для меня равносильно шоку. Подаренные Папой записи
пьес не вызвали у меня такого же чувства, чувства утраты чего-то,
принадлежащего мне одной. Но мне и во сне не могло присниться, что кому-то
когда-то пришло в голову записывать звучание старинной детской флейты... В
порыве благодарности я чмокнула Папу в щеку. В детстве я никогда не
демонстрировала своих чувств, не выставляла их напоказ, но с тех пор, как
мы переехали в Гео-Куод, это получалось как-то легче. Впрочем, и многие
другие вещи тоже.
Но самый большой сюрприз мне в день рождения сделал Джимми. Он
пригласил меня в театр. Выглядел он при этом на редкость робко, запинался,
и это меня удивило. Я всегда думала, что он видел во мне в лучшем случае
"товарища по оружию", а вовсе не девочку.
Пьесу играли в Амфитеатре, в том самом, где происходят Корабельные
Ассамблеи, и мы действительно туда пошли, вместо того чтобы смотреть то же
по видику. Показывали "Школу злословия" Ричарда Б.Шеридана, и, если не
считать вспотевших ладоней, чего никогда не случалось дома и чему виной
было только мое волнение, я получила огромное удовольствие.
А взволнована я была весь вечер.
Когда мы добрались до дома (Джимми меня провожал), он вдруг взял меня
за руку и коснулся пальцем ладони.
- У тебя рука потная, - сказал он.
Подняв на него глаза, я кивнула.
Он добавил:
- У меня тоже, - и показал свою руку.
Так оно и было.
И тут Джимми поцеловал меня - и я совсем не удивилась. Конечно, я не
ожидала поцелуя, хотя сейчас понимаю, что тогда во мне жила
подсознательная надежда... Какие, однако, тайные страсти можно возбудить в
человеке! Впервые меня кто-то поцеловал - и от этого сердце у меня
заколотилось, а руки еще сильнее вспотели. Что угодно я могу забыть, но
только не тот день рождения!
Так получилось, что между Джимми и мной возникла довольно тесная
связь, эдакое взаимопонимание без лишних слов. Мы больше не препирались
друг с другом попусту и ссорились, лишь когда уже не было сил терпеть. Это
понятно: нельзя же ругаться из-за пустяков с человеком, с которым украдкой
целуешься. По крайней мере, я обнаружила, что мне такое не под силу. И
разумеется, я никому ничего не рассказала - незачем им знать, что я
взрослею.
Мне стукнуло тринадцать лет, до Испытания осталось меньше года, но
почему-то теперь меня эта мысль совсем не так ужасала, как бывало раньше.
Испытание уже не казалось мне невыразимо страшным событием, хотя я знала,
что возвращаются с него не все. Класс выживания придал мне удивительную
уверенность в себе, именно там мы получили представление о том, с чем же
нам предстоит встретиться. А как известно, неведомая опасность пугает
больше, чем та, которая хотя бы немного знакома. Правда, иногда на меня
находили вполне обоснованные сомнения в том, что Испытание будет эдаким
милым приключением. Особенно часто сомнения посещали меня в дни, когда нам
показывали фильмы про планеты - и страшные звери с жуткими белоснежными
клыками кидались через весь экран, чтобы растерзать какую-нибудь скачущую
во весь дух тварь размерами втрое больше их самих. "Ам!"
Но класс выживания научил нас совершенно невероятным вещам. Многие из
них имели весьма отдаленное отношение к Испытанию - танцы, вязание, прыжки
с парашютом... Но в том-то и штука - когда ты обнаруживаешь, что умеешь
делать множество странных, требующих большого мастерства вещей,
неизвестное уже не внушает тебе панического ужаса. И, кстати, когда вас
просят построить деревянную хижину, от вас не требуется возражений и
сомнений, что, мол, не понадобится это на Испытании. Вы просто должны это
сделать. И только сделав, вы осознаете, что можете это (приобретя попутно
пару навыков, которые когда-нибудь действительно вам пригодятся).
В декабре группу из сорока двух ребят, которые были ровно на год
старше нас, разбросали по Западному полушарию Новой Далмации. Их
высаживали по одному, с лошадьми, рюкзаками, но без каких-либо объяснений
о том, где они находятся и на какой именно планете. На прощанье им просто
помахали ручкой.
И в том же декабре, неделю спустя, на Новую Далмацию отправился наш
класс - тридцать один человек; нам предстоял трехдневный поход с мистером
Марешалем и его помощником по имени Писарро. Но между нами и теми ребятами
была существенная разница. Мы знали - куда направляемся, что там увидим,
что будем делать и когда все это кончится. Согласитесь, это немаловажно.
Мы взяли с собой четырех лошадей - крупных вьючных животных. Все
ребята явились в разведдок с крепкой обувью на ногах, тепло одетые и с
рюкзаками за спиной. Всем этим нас обеспечили еще в самом начале занятий в
классе выживания. Правда, обувь стала мала, мне выдали новую пару, и я уже
собиралась попросить одежду побольше размером.
Поднимаясь на борт корабля, я заметила, что мистер Марешаль и мистер
Писарро считают всех входящих. Делали они это украдкой - класс выживания
был делом добровольным и они свято соблюдали правило не проверять нас. Но,
видимо, они хотели знать, скольких ребят берут с собой, - кто-то должен
будет давать объяснения, если на Корабль вернется меньше половины.
Мистер Писарро был нашим пилотом. На борт поднялись все, тридцать
один человек, никто не пожелал пропускать поход, даже Роберт Брайни
поднялся с постели (у него от удара лошадиным копытом треснуло ребро),
чтобы пойти вместе со всеми.
Наконец убрали трап, и мы отчалили. Некоторые ребята нервничали и
потому слишком громко болтали и рассказывали анекдоты, но мистер Марешаль
проявил достаточно терпимости и не делал никому замечаний.
Я выбрала кресло у перегородки, отделяющей кольцевую дорожку от
загона, подальше от всех. Я никогда не чувствовала себя уверенно в больших
компаниях. Среди нескольких человек, которых я неплохо знаю, я еще могу
себя показать, но в толпе моментально теряюсь на заднем плане. Кроме того,
мне было чем заняться. Впрочем, Ат и Джимми не оставили меня в покое.
- Что ты такое пишешь? - спросил Ат.
Я отложила блокнот.
- Заметки по этике, - ответила я. - Записываю кое-какие идеи. Нам с
Джимми нужно сделать работу - задание мистера Мбеле.
- И как успехи? - спросил Джимми.
Я взяла его руку и провела пальцем по тыльной стороне ладони.
- Я же не спрашиваю об этом тебя. Увидишь, когда закончу.
Тут рослый Ат присел рядом со мной.
- И что это за работа?
- Ничего особенного, - ответил за меня Джимми, одновременно пытаясь
растрепать мои волосы. - Этика.
Я мотнула головой, уворачиваясь от руки Джимми.
- Ты, кажется, нервничаешь, Атилла? - спросила я.
- Есть немного, - признался он. - Я никогда не бывал ни на одной
планете. Не понимаю, как ты можешь так спокойно сидеть и писать.
- Царапать, - поправил Джимми.
- Мне не в новинку, - сказала я. - Я уже была однажды на планете.
- Папа брал ее с собой, - пояснил Джимми.
Через несколько минут Джимми и Ат уселись играть в карманные шахматы,
а я вернулась к своим заметкам. И еще до посадки на Новой Далмации
покончила с утилитаризмом.
Этика - это ответвление философии, которое занимается изучением
человеческого поведения с точки зрения понятий добра и зла, правды и лжи.
Хоть это и довольно грубое определение. Почти каждую этическую систему - а
их несметное множество, потому что даже философы одной школы во многом не
согласны друг с другом, и их концепции иногда сильно различны - можно
рассмотреть как описание и предписание: что делают люди? что следует
делать людям?
Что касается утилитаризма, то краткое выражение этой доктрины:
"Максимальное благо для максимального числа людей".
Это делает ее отчасти похожей на ближайшую родственницу,
экономическую философию коммунизма, который в некотором смысле является
общественным устройством Корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
мальчик с оттопыренными ушами, я думаю, это ты, - Джордж ткнул пальцем в
Джимми, - второй, вернее, вторая - черноволосая девчонка. О том, кто она
такая, я даже догадок не строил. - Джордж многозначительно посмотрел на
меня. - Так что, наверное, нам лучше пройти туда, где мы сможем спокойно
поговорить. А пока мы идем, вы мне объясните, что вы делаете с этими
скафандрами.
- Мы их возвращаем, - сказала я.
Джордж вопросительно поднял брови.
Не хочу вдаваться в подробности. Мистер Митчелл был до глубины души
потрясен, узнав, что его просто использовали. Я это заметила, когда он
вручал нам значки, которые и впрямь получились очень красивыми.
Это произошло в Папином кабинете, где присутствовал сам Папа, мистер
Митчелл, мистер Мбеле и мисс Бранкузик - воспитательница Джимми. Они
сидели вдоль одной стены комнаты, мы с Джимми - у другой. Слава Богу,
миссис Кейтли не пришла, встреча и без нее оказалась достаточно
неприятной. Отныне нам было велено строжайшим образом ее избегать. Мистер
Митчелл - я видела - был крайне обижен, но почему - я не понимала.
Пришлось взрослым объяснять нам это по складам. С моей точки зрения, он
стоял у нас на пути и мог помешать, если бы мы просто попросили скафандры.
Но по мнению мистера Митчелла, все выглядело иначе: мы, так сказать,
использовали его как носовой платок. Что поделаешь, я мыслила категориями
вещей, а не людей, и мне трудно было поставить себя на чье-то место. Но,
сделав это, я поняла, как подло поступила. Этого Папа и добивался,
по-видимому.
Они не спросили нас о том, кто пользовался третьим скафандром. Но
кое-что зато рассказали.
- Наверное, мне стоило бы похвалить вас за предприимчивость, - сказал
Папа. - Но я с ужасом думаю о том, что в результате этой своей вылазки вы
могли навсегда потерять природное чувство равновесия. Ваше счастье, что вы
вовремя вернулись на Корабль. Иначе вы никогда больше не смогли бы
двигаться без головокружения.
Одной этой мысли было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты. В
конце концов Папа наказал меня тем, что запретил куда-либо ходить целый
месяц. Фактически это был домашний арест. Тридцать дней подряд - после
занятий с мистером Мбеле или класса выживания - я должна была ехать прямо
домой, и ни шагу за порог. Мисс Бранкузик тотчас же приговорила к такому
же наказанию и Джимми.
В некотором смысле это был самый тяжелый месяц в моей жизни. В то
время, как другие ребята играли в футбол, ходили вечерами на танцы или
собирались в Общей Зале, - я сидела взаперти. Джимми тоже. Однако и в этом
положении были свои плюсы. Например, у меня появилось время поразмышлять о
недостатках своего характера. Их было немало, но я твердо решила не быть
глупее, чем требует необходимость... И еще - я гораздо лучше узнала
Джимми: времени болтать по видику у нас было хоть отбавляй.
Первое, что мы сделали, когда истек срок нашего заточения, -
отправились в Ремонтную (стороной обойдя владения миссис Кейтли) и
извинились перед мистером Митчеллом. Это был один из самых трудных
поступков, которые мне когда-либо приходилось совершать. Но я не считала
себя вправе носить свой значок "Хаверо", пока не восстановлю с ним хорошие
отношения. Потом с этим был полный порядок.
Осенью, когда Первый Класс отбыл на Испытание, мы автоматически
перешли из Шестого Класса в Пятый. Одновременно начала тренировки еще одна
группа ребят помладше. За первые полгода наших занятий нам всем поочередно
исполнилось по тринадцать лет. Я была не только самой маленькой в классе -
кстати, против этого я отнюдь не возражала, образ хрупкой, миленькой,
черноволосой Мии Хаверо давал кое-какие преимущества, - но и день рождения
у меня был у самой последней. В субботу, 29 ноября. Одно из достоинств
постоянного календаря в том и заключается, что у вас есть возможность
рассчитать все далеко вперед.
В день моего рождения моя мать совершила поступок - пришла к нам с
Папой в гости. Мне она подарила одну из своих скульптур. Я, конечно,
поблагодарила, но почему-то благодарность моя пришлась ей не по вкусу, и
одна довольно скоро ушла. Хотя, могу поклясться, я была абсолютной
паинькой.
Папа, который отнюдь не всегда размышлял только о делах, как вы
можете подумать, сделал то, чего я совершенно не ожидала: он позвонил в
библиотеку, и они, перерыв все свои фонды, прислали ему прекрасные копии
записей пяти пьес для старинной флейты. Хотите - верьте, хотите - нет, но
я всегда считала, что, например, книги Эндрю Джонсона известны только мне,
и никто больше не подозревает об их существовании. Обнаружить, что их
читают другие, было для меня равносильно шоку. Подаренные Папой записи
пьес не вызвали у меня такого же чувства, чувства утраты чего-то,
принадлежащего мне одной. Но мне и во сне не могло присниться, что кому-то
когда-то пришло в голову записывать звучание старинной детской флейты... В
порыве благодарности я чмокнула Папу в щеку. В детстве я никогда не
демонстрировала своих чувств, не выставляла их напоказ, но с тех пор, как
мы переехали в Гео-Куод, это получалось как-то легче. Впрочем, и многие
другие вещи тоже.
Но самый большой сюрприз мне в день рождения сделал Джимми. Он
пригласил меня в театр. Выглядел он при этом на редкость робко, запинался,
и это меня удивило. Я всегда думала, что он видел во мне в лучшем случае
"товарища по оружию", а вовсе не девочку.
Пьесу играли в Амфитеатре, в том самом, где происходят Корабельные
Ассамблеи, и мы действительно туда пошли, вместо того чтобы смотреть то же
по видику. Показывали "Школу злословия" Ричарда Б.Шеридана, и, если не
считать вспотевших ладоней, чего никогда не случалось дома и чему виной
было только мое волнение, я получила огромное удовольствие.
А взволнована я была весь вечер.
Когда мы добрались до дома (Джимми меня провожал), он вдруг взял меня
за руку и коснулся пальцем ладони.
- У тебя рука потная, - сказал он.
Подняв на него глаза, я кивнула.
Он добавил:
- У меня тоже, - и показал свою руку.
Так оно и было.
И тут Джимми поцеловал меня - и я совсем не удивилась. Конечно, я не
ожидала поцелуя, хотя сейчас понимаю, что тогда во мне жила
подсознательная надежда... Какие, однако, тайные страсти можно возбудить в
человеке! Впервые меня кто-то поцеловал - и от этого сердце у меня
заколотилось, а руки еще сильнее вспотели. Что угодно я могу забыть, но
только не тот день рождения!
Так получилось, что между Джимми и мной возникла довольно тесная
связь, эдакое взаимопонимание без лишних слов. Мы больше не препирались
друг с другом попусту и ссорились, лишь когда уже не было сил терпеть. Это
понятно: нельзя же ругаться из-за пустяков с человеком, с которым украдкой
целуешься. По крайней мере, я обнаружила, что мне такое не под силу. И
разумеется, я никому ничего не рассказала - незачем им знать, что я
взрослею.
Мне стукнуло тринадцать лет, до Испытания осталось меньше года, но
почему-то теперь меня эта мысль совсем не так ужасала, как бывало раньше.
Испытание уже не казалось мне невыразимо страшным событием, хотя я знала,
что возвращаются с него не все. Класс выживания придал мне удивительную
уверенность в себе, именно там мы получили представление о том, с чем же
нам предстоит встретиться. А как известно, неведомая опасность пугает
больше, чем та, которая хотя бы немного знакома. Правда, иногда на меня
находили вполне обоснованные сомнения в том, что Испытание будет эдаким
милым приключением. Особенно часто сомнения посещали меня в дни, когда нам
показывали фильмы про планеты - и страшные звери с жуткими белоснежными
клыками кидались через весь экран, чтобы растерзать какую-нибудь скачущую
во весь дух тварь размерами втрое больше их самих. "Ам!"
Но класс выживания научил нас совершенно невероятным вещам. Многие из
них имели весьма отдаленное отношение к Испытанию - танцы, вязание, прыжки
с парашютом... Но в том-то и штука - когда ты обнаруживаешь, что умеешь
делать множество странных, требующих большого мастерства вещей,
неизвестное уже не внушает тебе панического ужаса. И, кстати, когда вас
просят построить деревянную хижину, от вас не требуется возражений и
сомнений, что, мол, не понадобится это на Испытании. Вы просто должны это
сделать. И только сделав, вы осознаете, что можете это (приобретя попутно
пару навыков, которые когда-нибудь действительно вам пригодятся).
В декабре группу из сорока двух ребят, которые были ровно на год
старше нас, разбросали по Западному полушарию Новой Далмации. Их
высаживали по одному, с лошадьми, рюкзаками, но без каких-либо объяснений
о том, где они находятся и на какой именно планете. На прощанье им просто
помахали ручкой.
И в том же декабре, неделю спустя, на Новую Далмацию отправился наш
класс - тридцать один человек; нам предстоял трехдневный поход с мистером
Марешалем и его помощником по имени Писарро. Но между нами и теми ребятами
была существенная разница. Мы знали - куда направляемся, что там увидим,
что будем делать и когда все это кончится. Согласитесь, это немаловажно.
Мы взяли с собой четырех лошадей - крупных вьючных животных. Все
ребята явились в разведдок с крепкой обувью на ногах, тепло одетые и с
рюкзаками за спиной. Всем этим нас обеспечили еще в самом начале занятий в
классе выживания. Правда, обувь стала мала, мне выдали новую пару, и я уже
собиралась попросить одежду побольше размером.
Поднимаясь на борт корабля, я заметила, что мистер Марешаль и мистер
Писарро считают всех входящих. Делали они это украдкой - класс выживания
был делом добровольным и они свято соблюдали правило не проверять нас. Но,
видимо, они хотели знать, скольких ребят берут с собой, - кто-то должен
будет давать объяснения, если на Корабль вернется меньше половины.
Мистер Писарро был нашим пилотом. На борт поднялись все, тридцать
один человек, никто не пожелал пропускать поход, даже Роберт Брайни
поднялся с постели (у него от удара лошадиным копытом треснуло ребро),
чтобы пойти вместе со всеми.
Наконец убрали трап, и мы отчалили. Некоторые ребята нервничали и
потому слишком громко болтали и рассказывали анекдоты, но мистер Марешаль
проявил достаточно терпимости и не делал никому замечаний.
Я выбрала кресло у перегородки, отделяющей кольцевую дорожку от
загона, подальше от всех. Я никогда не чувствовала себя уверенно в больших
компаниях. Среди нескольких человек, которых я неплохо знаю, я еще могу
себя показать, но в толпе моментально теряюсь на заднем плане. Кроме того,
мне было чем заняться. Впрочем, Ат и Джимми не оставили меня в покое.
- Что ты такое пишешь? - спросил Ат.
Я отложила блокнот.
- Заметки по этике, - ответила я. - Записываю кое-какие идеи. Нам с
Джимми нужно сделать работу - задание мистера Мбеле.
- И как успехи? - спросил Джимми.
Я взяла его руку и провела пальцем по тыльной стороне ладони.
- Я же не спрашиваю об этом тебя. Увидишь, когда закончу.
Тут рослый Ат присел рядом со мной.
- И что это за работа?
- Ничего особенного, - ответил за меня Джимми, одновременно пытаясь
растрепать мои волосы. - Этика.
Я мотнула головой, уворачиваясь от руки Джимми.
- Ты, кажется, нервничаешь, Атилла? - спросила я.
- Есть немного, - признался он. - Я никогда не бывал ни на одной
планете. Не понимаю, как ты можешь так спокойно сидеть и писать.
- Царапать, - поправил Джимми.
- Мне не в новинку, - сказала я. - Я уже была однажды на планете.
- Папа брал ее с собой, - пояснил Джимми.
Через несколько минут Джимми и Ат уселись играть в карманные шахматы,
а я вернулась к своим заметкам. И еще до посадки на Новой Далмации
покончила с утилитаризмом.
Этика - это ответвление философии, которое занимается изучением
человеческого поведения с точки зрения понятий добра и зла, правды и лжи.
Хоть это и довольно грубое определение. Почти каждую этическую систему - а
их несметное множество, потому что даже философы одной школы во многом не
согласны друг с другом, и их концепции иногда сильно различны - можно
рассмотреть как описание и предписание: что делают люди? что следует
делать людям?
Что касается утилитаризма, то краткое выражение этой доктрины:
"Максимальное благо для максимального числа людей".
Это делает ее отчасти похожей на ближайшую родственницу,
экономическую философию коммунизма, который в некотором смысле является
общественным устройством Корабля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37