Если афримы заняли улицу, через несколько ночей в их руках оказывалось все местечко.
– Но на нашей стороне закон, – сказал один из собравшихся, кивнув в сторону солдат по другую сторону баррикады.
Они ни на чьей стороне. Баррикаду можно разобрать. От нее теперь нет пользы.
Джонсон отошел от окна машины и разговаривал еще с одним из наших, Николсоном. Тот входил в состав руководства Патрульного комитета. Через несколько секунд возле окна был Николсон.
– Вы не уедете, – вынес он окончательный вердикт. – Никто не уедет. Уводите отсюда машину и возвращайтесь дежурить на баррикаду. Это все, что мы можем делать.
Он бросил в салон ключ зажигания, который упал на колени Изобель. Она подала его мне, я покрутил ручку и до конца поднял дверное стекло.
Заведя машину, я спросил Изобель:
– Ты хочешь, чтобы мы рискнули?
Она обвела взглядом мужчин перед машиной, колючую проволоку баррикады и вооруженных солдат за ней. Изобель промолчала.
На заднем сидении заплакала Салли:
– Я хочу домой, папа – сказала она.
Я развернул машину и медленно покатил к дому. Из домов по нашей стороне улицы слышались крики женщин. Я бросил взгляд на Изобель, она зажмурила глаза.
Мы остановились возле своего жилища, я задним ходом подрулил к дому. Он выглядел до странности таким же, как всегда. Никому не захотелось выходить из машины. Я выключил двигатель. Казалось, стоит повернуть ключ зажигания, и все будет кончено.
Через некоторое время я включил первую передачу и мы направились в противоположный конец улицы к лужайке для развлечений. Когда сооружалась баррикада в том конце улицы, упиравшемся в главную дорогу, этот конец перегородили только двумя рядами гладкой проволоки и обычно дежурных здесь не было. Ничто с тех пор не изменилось.
Вокруг ни души. Как и на всем протяжении улицы, здесь одновременно ощущались ставшее нормальным отсутствие покоя и какая-то спокойная ненормальность. Я остановил машину, выскочил из нее и опустил проволоку на землю. За ней был деревянный забор на легких кольях. Я пошатал его руками. Сам забор достаточно крепок, но колья шатались.
Я переехал проволоку и осторожно упер бампер машины в забор. На первой передаче мне удалось его свалить. Перед нами была пустынная лужайка для развлечений. Я поехал по ней, машина кренилась то на один, то на другой бок на прошлогодних выбоинах.
Я выбрался из воды и лежал на берегу реки, с трудом хватая воздух. Физическое оцепенение от нестерпимо холодной воды исчерпало все мои силы. Боль была в каждой мышце, по телу пробегала дрожь. Я продолжал лежать.
Минут через пять я встал и посмотрел на ожидавших по другую сторону потока Изобель и Салли. Я пошел по берегу вверх по течению, волоча конец веревки, пока не оказался напротив них. Изобель сидела на песке, но на меня не смотрела, тупо следя за течением. Возле нее стояла Салли, ее взгляд был очень внимательным.
Я кричал, командуя, что им делать. Салли что-то сказала Изобель, но та отрицательно затрясла головой. Мое терпение кончалось, дрожь в мышцах начинала сменяться судорогами. Я снова крикнул, Изобель встала. Они завязали веревку вокруг талий и на груди, как я научил их, затем, дрожа от страха, подошли к кромке воды. В нетерпении я мог слишком сильно дернуть веревку. Едва войдя в реку, они все равно сразу же плюхнулись животами в воду и стали бестолково молотить руками. Изобель не умела плавать и боялась утонуть. Я видел, что Салли борется с ней, стараясь не дать матери снова выползти на берег.
Перехватив у них инициативу, я потянул веревку и быстро выволок обеих на середину реки. Всякий раз, как лицо Изобель показывалось над поверхностью, она кричала полным страха и гнева голосом.
Не прошло и минуты, как они были рядом со мной. Салли лежала на илистом берегу, молча тараща на меня глаза. Я хотел, чтобы она отругала меня, но девочка промолчала. Изобель лежала на боку, согнувшись вдвое. Ее рвало водой несколько минут. Отдышавшись, она стала проклинать меня. Я не обращал внимания.
Вода в реке была очень холодной, но воздух теплым. Мы разобрали наши пожитки. За время переправы ничего не потерялось, но все намокло. По первоначальному плану предполагалось, что Изобель будет держать наш рюкзак над водой, а Салли поддерживать ее саму. Теперь и одежда, и еда были мокрыми, спички тоже не годились для разжигания костра. Мы решили, что лучше снять с себя одежду и развесить ее на кустах и деревьях в надежде, что к утру она достаточно подсохнет.
Устроившись несчастным, дрожащим клубком на голой земле мы тесно прижимались друг к другу, чтобы согреться. Через полтора часа Изобель уснула. Салли лежала в моих объятиях с открытыми глазами.
Салли знала, что я тоже не сплю. Мы с ней не смыкали глаз почти всю ночь.
Я провел ночь с женщиной по имени Луиза. Она сняла для нас номер в отеле на Гудж-стрит; я сказал Изобель, что принимаю участие в ночной демонстрации в колледже, поэтому мог не возвращаться домой до утра.
Мы пообедали с Луизой в греческом ресторанчике на Шарлотт-стрит, затем, не желая торчать весь вечер в номере, отправились в кино на Титтенхэм-Корт-Роад. Я не запомнил название фильма. Помню только, что он был заграничным с субтитрами на английском и что речь в нем шла о жестоко окончившихся любовных отношениях цветного мужчины и белой женщины. Было несколько откровенно сексуальных сцен, но многие кинотеатры с удовольствием демонстрировали фильмы, где представлялись разнообразные формы полового акта в мельчайших деталях, потому что, несмотря на отсутствие запрета, бывали случаи, когда полиция врывалась во время сеанса в зал. Однако к тому времени, когда мы смотрели этот фильм, он демонстрировался уже более года без подобных инцидентов.
Мы с Луизой сидели в заднем ряду и, когда полицейские ворвались через оба боковые входа, нас поразило, с какой тоностью это делалось и поняли, что рейд тщательно спланировал. Около каждой двери осталось по полицейскому, а остальные редким кордоном окружили зрителей.
Минуту или две казалось, что никакого продолжения этих действий не будет, и мы смотрели фильм, пока не включился верхний свет. Проецирование на экран несколько минут продолжалось и при свете. Наконец демонстрация фильма резко оборвалась.
Мы просидели минут двадцать, не понимая что происходит. Один из полицейских оцепления был недалеко от меня и я спросил его, в чем дело. Он не ответил.
Нам было приказано выходить из зала ряд за рядом и называть имя и адрес. По счастливой случайности у меня не было с собой никаких документов, поэтому я назвал вымышленные имя и адрес. Меня обыскали, но отпустили, после того как предъявившая документы Луиза подтвердила мои слова.
Мы сразу же вернулись в отель и улеглись в постель. После событий этого вечера я чувствовал себя полным импотентом и, несмотря на изощренные усилия Луизы, наше половое общение так и не состоялось.
Через три месяца к власти пришло правительство Джона Трегарта.
Как к противнику, мы питали к афримским войскам отвращение. До нас непрерывно доходили слухи об их трусости в бою и надменности в победе, какой бы незначительной она ни была.
Однажды мы повстречались с парнем из Королевских национальных военно-воздушных сил, который был схвачен афримским патрулем. Этот человек, который был пилотом до того, как его искалечили во время пыток, рассказал нам о жестокостях и зверствах в их армейских центрах дознания, по сравнению с которыми наш штатский опыт в подобных вещах выглядел чем-то обыденным и поверхностным. Пилот потерял одну ног ниже колена, другая была с порванными сухожилиями, но он считал, что ему повезло больше многих других. К нам он обратился за помощью.
Мы не хотели с ним связываться и Лейтиф собрал совещание, чтобы решить что делать. В конце концов мы проголосовали за доставку калеки в район базы Королевских национальных ВВС и оставили в полутора километрах от нее, предоставив самому проехать остальной путь.
Вскоре после этого случая мы попали в облаву к большому афримскому патрулю и нас доставили в один из их гражданских центров дознания.
Мы ничего не сказали ни о пилоте, ни об их методах обращения с военными. В тот раз мы не пытались противиться задержанию. На мой взгляд оно было как-то связано с недавним похищением женщин, но большинство людей нашей группы считало нашу покорность следствием царившего в то время среди нас безразличия ко всему происходившему вокруг.
Нас привели к большому зданию на окраине занятого афримами города, загнали в громадную палатку, разбитую на лужайке перед зданием, приказали раздеться и пройти через санпропускник для выведения вшей. Он представлял собой отгороженное в палатке место, куда напускался густой пар. Когда мы оттуда вышли, нам было велено снова одеться. Одежда лежала там, где мы ее оставили; ее дезинфекцией не занимались.
Затем нас разбили на группы не более трех человек. Моя группа состояла из меня одного. Группы развели по помещениям главного здания для короткого допроса. Меня допрашивал высокий западноафриканец, который, несмотря на работавшее центральное отопление, был в бурого цвета шинели. Входя в его кабинет, я заметил, что стоявшие в коридоре часовые в форме вооружены русскими карабинами.
Допрос был поверхностным. Удостоверение личности, свидетельство о рождении и месте жительства, проверка наличия на документах фотографии с афримской печатью.
– Куда вы направляетесь, Уитмэн?
– В Дорчестер, – сказал я, как мы договорились отвечать в случае ареста.
– У вас там родственники?
– Да, – я дал ему имя и адрес выдуманных родителей.
– У вас есть семья?
– Да.
– Но ее с вами нет.
– Нет.
– Кто в группе главный?
– Мы все сами по себе.
Наступила долгая пауза. Он снова изучал мои бумаги. После этого меня отвели обратно в палатку, где я ждал окончания допроса остальных. Затем два африма в штатском покопались в наших вещах. Обыск был чрезвычайно поверхностным, изъяли только вилку, которая оказалась в одном из рюкзаков сверху. Два ножа, спрятанные в подкладке моей сумки, они не обнаружили.
После обыска пришлось снова долго ждать, пока перед палаткой не появился грузовик с большим красным крестом на белом фоне. Гуманитарный паек Красного Креста для беженцев некоторое время держался на установленном уровне – два килограмма продуктов в протеиновом эквиваленте. Однако с тех пор, как афримы взяли дело в собственные руки, количество выдававшейся провизии пошло на убыль. Я получил две маленькие банки консервированного мясного фарша и двойную пачку сигарет – сорок штук.
Затем нас вывезли из города на трех грузовиках и выгрузили в тридцати километрах от него в том же месте, где задержали. Весь следующий день до наступления ночи мы искали тайник со своими запасами, который устроили при первом известии о возможности облавы. Этого оказалось мало, и на поиски ушло еще полдня.
Ни разу за все время нашего вынужденного посещения территории, занятой афримами, мы не видели ни одной женщины, не слышали никакого намека на их присутствие там. Ночью мне было не уснуть, я чувствовал, что теряю надежду увидеть Салли и Изобель.
В последних известиях сообщалось, что неопознанное судно, которое двое суток назад появилось в Ла-Манше, вошло в эстуарий Темзы.
Все утро я не пропускал ни одного специального выпуска. Судно не подавало радиосигналов и не отвечало на вызовы с момента появления в проливе. На нем не было никакого флага. Из Тилбура вышел лоцманский катер, но людям с него не удалось подняться на борт судна. По названию на носу судно определили как трамповый грузо-пассажирский пароход среднего тоннажа, приписанный к одному из портов Либерии. По данным Ллойда в настоящий момент оно числилось совершающим чартерный рейс в Лагос.
Случилось так, что в двенадцать-тридцать я был волен уйти из колледжа. Во второй половине дня у меня не было ни занятий, ни каких-то других дел, и я решил отправиться к реке. Доехав на автобусе до Канен-стрит, я пешком дошел до Лондонского моста. У нескольких сот человек, главным образом служащих ближайших контор, оказалось то же намерение и на восточной стороне моста толпился народ.
Некоторые уходили, видимо по необходимости возвратиться на работу, и я постепенно протиснулся к парапету.
Ровно в два-тридцать мы увидели судно, приближавшееся вверх по реке к мосту Тауэр. Его сопровождало несколько мелких судов, большей частью принадлежавших речной полиции. По толпе прокатилась волна пересудов.
Судно приближалось к мосту, который преграждал ему путь. У стоявшего рядом со мной мужчины был полевой бинокль и он сказал мне, что находившиеся на мосту люди разбегаются, а въезд транспорта на него перекрыт. Через несколько секунд мост развели как раз в тот момент, когда судно подошло почти вплотную.
Меня привлек звук сирен. Обернувшись, я увидел четыре или пять полицейских машин, въехавших на Лондонский мост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21