было ясно как день, что
он хочет проверить, существует ли на сорок шестой фабрике
человек, которого называют "доктор Морт", а с другой сторны, он
недвусмысленно дал мне понять, что если меня уличат в
выведывании особо важных государственных секретов, он отдаст
меня на растерзание контрразведки. Если я выполню задание и не
засвечусь, меня, возможно, ждет повышение по службе, а если не
выполню или засвечусь... Об этом лучше было не думать. У
"кобры" всегда должна установка на победу. Только вперед - и
только к успеху!
Послышался шум лопастей. Я открыл глаза и увидел
подлетающий вертолет. Пилот приземлил его всего в двадцати
шагах, и я разглядел, как он, не выключая двигателя, машет мне
рукой. Придерживая рукой фуражку, я поднялся по сброшенному
мини-трапу в крошечный пассажирский отсек - и пожалел, что по
совету директора не принял валидол: в кабине меня встречали с
объятиями Игор и Аллина, тот самый Игор, с которым я прожил в
одной комнате в Интернате все свои детские годы, и та самая
Аллина, которая была моей первой девушкой и которую я давно уже
похоронил в своих мыслях, считая ее погибшей. Они усадили меня
на сидение и, подперев с обеих сторон, принялись радостно
пихать в бок и строить рожи. Говорить мы друг другу ничего не
могли из-за сильного шума. Но, может, и к лучшему: это был тот
момент, когда слова излишни. Я был так возбужден, что на
какое-то время забыл и про свою миссию, и про то, куда
направляюсь, и про предстоящую встречу с директором, и про
зловещего доктора Морта, которого мне предстояло разыскать, -
все поглотила сиюминутная радость момента, светлая и
безоглядная, как в детстве.
Я смотрел в безумно красивое лицо Лины и удивлялся, как
мало оно, в сущности, изменилось. Да, оно приобрело черты
завораживающей женственности, но выражение его было все тем же,
хитро-озорным и добродушным одновременно. Все те же прямые
темно-русые, с медным отблеском волосы, кончики которых у плеч
игриво завиваются наружу, те же прозрачно-серые в голубизну
глаза, те же загнутые вверх уголки губ и те же едва заметные
ямочки на щеках. Именно такой она жила в моей памяти
четырнадцать лет. Если с ней и произошли изменения, то только в
лучшую сторону: на смену детской заостренности черт пришли
мягкость и грация, и теперь она стала еще более притягательной.
Эта властная притягательность по-прежнему заключала в себе
непреодолимую силу, но не казалась мне такой волнующе-опасной,
как в тот далекий памятный день, с которого начались наши
непростые отношения.
Нам было тогда по тринадцать лет. На уроке зоологии Лина
стояла у прикнопленной к доске карты мира и показывала места
обитания различных млекопитающих. Каждый выход Лины к доске был
для меня праздником: я давно был к ней неравнодушен, и когда
она отвечала урок, стоя перед классом, мог не стесняясь
рассматривать ее стройную фигуру. Несколько раз я даже
собирался мысленно раздеть ее, но не решился: мне почему-то
казалось, что учитель сразу заметит по моему взгляду, чем я
занимаюсь.
Чтобы остальные ученики не скучали, учитель заставлял нас
задавать Лине вопросы. Карта висела высоко, а указка была
короткой, и когда Лина показывала ареал обитания какого-нибудь
гризли, ей приходилось вытягивать руку вверх, платье
натягивалось на ее фигурке, изгибы тела обрисовывались
предельно четко, и у меня сладко замирало сердце. Подавляя в
себе предательскую дрожь возбуждения, я поднял руку, и когда
учитель обратил на меня внимание, сказал: "Хочу увидеть, где
живет белый медведь".
Лина поднялась на цыпочки - ноги ее вытянулись из-под
короткой юбки, из которой она выросла еще два месяца назад - и
я мысленно застонал... В этот момент случилось невероятное: она
услышала мой внутренний голос, резко отдернула от карты, как от
горячей плиты, протянутую вверх руку, полуобернувшись, метнула
в меня насмешливо-веселый взгляд, ткнула указкой в Австраллию и
с вызовом посмотрела на меня. Под хохот класса наши глаза
встретились, и от зрачков к зрачкам словно прошла электрическая
дуга - мы поняли друг друга и почувствовали между собой некую
волнующую таинственную связь.
Учитель решил, что Аллина над ним издевается, и поставил
ей "двойку". Это была ее единственная неудовлетворительная
оценка за все время учебы в Интернате. В остальном она
неизменно оставалась круглой отличницей и считалась самой
способной среди своих сверстников. У нее был целый букет
талантов: она прекрасно рисовала, сочиняла стихи (в отличие от
моих - с безупречной рифмой), играла на арфе и исполняла арии.
В школьном театре она неизменно играла роль Бруунгильды, и сам
директор Интерната восхищался ее голосом и актерскими
способностями. Когда я серьезно думал о Лине и ее замечательных
качествах, она представлялась мне самим воплощением Вечности.
Что может быть достойнее вечной жизни, чем женская красота? Так
думал я тогда и так думаю сейчас.
Получив "неуд", Лина ни капли не расстроилась: она никогда
не теряла уверенности в себе. И все же мне показалось, что она
над чем-то задумалась. Сидя на задней парте, я смотрел на ее
медно-золотистый затылок, пытаясь понять, о чем она думает, но
безуспешно. Через какое-то время ее голова наклонилась, и в
просвете между завернутыми вверх локонами и кружевным
воротничком платья показалась интимно-белая полоска нежной шеи
- Лина что-то писала. Сердце мое забилось: шестым чувством я
понял, что она пишет мне записку. Не оборачиваясь, чтобы не
заметил учитель, она завернула руку с надписанной бумажкой за
спину - записка была подхвачена и пошла по рядам. Наконец, с
громко стучащим сердцем я развернул аккуратно сложенный
вчетверо листок и прочитал: "На перемене за школой". Больше там
ничего не было. Ни приветствия, ни подписи.
Через десять минут я стоял, прислонившись спиной к
холодной бетонной стене школы, ловил ртом капель со свисающих с
карниза пухлых мартовских сосулек и наслаждался радостью
ожидания. Волнение не было тяжелым, оно приятно грело кровь и
щекотало нервы. Краем глаза я увидел приближающуюся Лину, но не
прервал своего занятия, демонстрируя выдержку. Она подошла
вплотную - я опустил голову. Вода теперь капала мне прямо на
макушку и стекала за шиворот. Вид у меня, надо полагать, был
глупый. Аллина рассмеялась звонким смехом, я сдержанно
улыбнулся в ответ.
- Любишь меня? - неожиданно спросила она, испытующе
заглядывая мне в глаза.
Не задумываясь, я кивнул в ответ. Она подставила мне щеку
- я прикоснулся к ней губами. Нежная кожа пахла весной и
подснежниками - так почему-то мне показалось. Лина
доверительно положила мне руку на плечо и сказала:
- Завтра здесь, до начала занятий, я буду ждать тебя.
Принесешь мне дневник Игора.
- Зачем? - неприятно удивился я.
Она только улыбнулась в ответ уголками губ, повернулась и
ушла. Ее просьба меня расстроила, но не удивила. Игор был
высоким и крепким парнем, спокойным и умным. На него
засматривались многие девочки, но его интересовали глобальные
философские вопросы, а не мелкие интриги. Его подчеркнутое
равнодушие к девочкам еще больше возбуждало их. Не составляло
труда догадаться, что Лине было любопытно проникнуть в мысли
Игора и узнать, такой ли он холодный, каким его принято
считать.
Без зазрения совести я украл у Игора из тумбочки дневник,
пока он спал. Я был уверен, что он доверяет бумаге свои заумные
мысли, которые не вызовут у Лины никакого интереса. Не
выполнить ее просьбу мне не приходило в голову, хотя формально
это было проще простого, ведь она ничем не могла мне угрожать.
Да, я украл дневник у друга, поступил в сущности подло, но не
видел в этом ничего плохого: Лина прочтет его каракули, увидит,
что там нет ничего особенного, и вернет дневник. В Игоре она
разочаруется и оставит его в покое, а меня будет любить за
преданность. Всем будет хорошо.
- Принес? - серьезно спросила Лина, когда я встретился с
ней за школой за пять минут до звонка на первый урок.
Я протянул ей толстую тетрадь. Из деликатности я даже не
заглянул в нее заранее. Лина тут же раскрыла дневник на
последних страницах и стала внимательно читать. Щеки ее
зарделись румянцем. Меня неожиданно осенило: "Она знала, что
там про нее написано. Между ней и Игором что-то произошло!"
Пораженный этой запоздалой догадкой, я выхватил у Лины дневник,
но она с кошачьей ловкостью выдернула его у меня из рук,
прижала к груди и убежала. Догонять ее было бесполезно: у нее
были длиннее ноги.
- Завтра... здесь, - крикнула она, едва обернувшись.
Вечером того же дня Игор заметил пропажу дневника, и ему
сразу стало ясно, что его украли по наущению девчонок.
Последними словами он проклинал "подлого предателя, попавшего
под каблук похотливых мартышек", а я как мог вторил ему, боясь,
что он меня уже заподозрил и таким образом проверяет. И еще я
уверял его, что не все потеряно и дневник может найтись, будучи
сам уверен в том, что Лина вернет его, когда прочитает.
Когда я встретился с Линой на следующий день, она уже не
выглядела такой божественной, как прежде, хотя старалась
всячески подчеркнуть свое достоинство. Она ждала меня, уперев
одну руку в бок, с царственно поднятым подбородком. Сразу стало
ясно, что дневник она мне не отдаст. Когда я подошел, то
увидел, что губы ее мелко подрагивают.
- Ты должен побить его, - сказала она неожиданно твердо.
Мне очень хотелось возразить, но я боялся, что она сочтет
меня трусом. Она заметила мои душевные муки и понимающе
погладила меня по щеке своей узкой прохладной ладонью. Все мои
сомнения тут же улетучились - я был готов на все.
В классе я уже не заглядывался с прежним упоением на Лину.
Я все еще любил ее, но ореол загадочности вокруг нее пропал. К
восхищению примешивалось сострадание: я не знал, чем Игор
обидел ее и не чувствовал за собой права на истину, но готов
был отомстить за нее кому угодно, даже лучшему другу. Однако
когда я очутился наедине с Игором в нашей маленькой уютной
комнате - он сидел за столом, восстанавливая по памяти свой
дневник, а я без дела лежал в одежде на кровати - меня
охватили мучительные сомнения. В условиях Интернатской жизни,
когда я видел родителей по два часа один раз в неделю, он был
для меня самым родным на свете существом. И я - для него.
Всегда и везде мы были вместе, и до сих пор между нами не было
никаких тайн. Его смех был моим смехом, его слезы - моими
слезами. Мы готовы были на все ради друг друга, хотя никогда не
клялись в этом... А может, напрасно мы не клялись в своей
дружбе? Ведь это Игор первым предал меня, когда не рассказал
про свои отношения с Линой. Могу ли я теперь доверять ему? Чем
больше я думал об этом, тем сильнее на меня накатывало тяжелой
мутной волной раздражение против него. Да, это он, а не я -
предатель. Это он сделал тот первый неверный шаг, с которого
все началось, а теперь он считает себя пострадавшим, потому что
некий "злодей" украл у него дневник. Ему все равно, почему это
было сделано, он со спокойной душой восстанавливает свои записи
и только рассмеялся бы, узнав, что "злодея" терзают муки
совести.
- Интересно все же, кто этот негодяй, опустившийся до
такой мерзости? - неожиданно послышался голос Игора из другого
конца комнаты.
- Не хочешь ли ты сказать, что это я?! - я подпрыгнул на
кровати, будто кто-то пнул меня снизу ногой через пружинный
матрац.
В ответ он пробурчал что-то неопределенное.
- Что ты сказал? - подскочил я к нему.
Он повернулся на крутящемся кресле и посмотрел на меня
снизу вверх. В первый момент его глаза были ясно-спокойными, но
тут же в них мелькнул черной молнией испуг. Очевидно, он не
ожидал от меня такой яростной злобы.
- Теперь я вижу, что это ты, - сказал он в некотором
смятении.
- Ах, я, да?!
Я вмазал Игору со всего размаха в глаз. Он опрокинулся
вместе с креслом. Физически он был сильнее меня, да и драться
умел лучше, но теперь он сопротивлялся как-то совсем вяло,
будто парализованный какой-то очень неприятной для него идеей.
Я долбил его кулаками по чем попало, и очень скоро растратил
таким образом свою злость. Тогда я неожиданно разразился
слезами, отпустил Игора и повалился на кровать, содрогаясь от
рыданий. Он не подошел ко мне, и через какое-то время я уснул,
обессиленный от нахлынувших на меня переживаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24