Г. ГУРЕВИЧ
ИНФРА ДРАКОНА

Черный круг плывет по звездному бисеру - матовое блюдо с мутноватыми краями. На одном краю звезды меркнут, чтобы полчаса спустя возродиться на другом краю. Знакомые созвездия, только здесь они ярче и узор их сложный и новый. В одном из них - в созвездии Летучей Рыбы - лишняя звезда, самая яркая на небе, самая великолепная - наше родное Солнце. Но мы не смотрим на Солнце, не любуемся звездной вышивкой. Наши взоры прикованы к черному кругу, хотя ничего нельзя разобрать в глухой тьме ни простым глазом, ни в телескоп.
Нас шестеро - весь экипаж космического корабля: старик Чарушин, начальник экспедиции - мы зовем его Дедом, - супруги Баренцевы, супруги Юлдашевы и я - Радий Блохин.
- Так что же? - спрашивает Дед Чарушин. - Уходим?
- Ничего не поделаешь, - говорит Толя Баренцев, наш главный инженер. - Ракета приспособлена для посадки на сушу, а там вода, сплошной океан. У нас станочки ручные, кустарщина, шесть человек рабочих, все низкой квалификации. Год провозимся, сделаем кое-как и утонем при посадке. Нельзя рисковать.
- И топлива в обрез, - добавляет Рахим Юлдашев. - Мы же считали с вами. Посадка - это задержка на семь лет. На лишних семь лет у нас и воздуха не хватит. И по возрасту…
Айша дергает его за рукав. Рахим забыл, что о возрасте невежливо говорить при Деде: старику уже сейчас за девяносто.
- В конце концов мы вернемся не с пустыми руками, - замечает Галя Баренцева.
И тогда Чарушин говорит спокойно: - Остается один выход…
Мы смотрим на начальника с недоумением. Айша первая понимает, о чем идет речь.
- Ни в коем случае! - кричит она.

* * *
«Жизнь измеряется делами, а не годами», - эти слова я впервые услышал от Деда семнадцать лет тому назад.
Помню мой первый визит к нему. Поздняя осень.
Мокрый пронизывающий ветер. Стрекочущий аэроранец несет меня над черными полями со свалявшейся травой, над голыми деревьями, над свинцовыми валами Куйбышевского моря. Потом я вижу голубой забор на глинистом обрыве, домик из зеленоватого стеклянного кирпича и у калитки старика.
У него седые пышные волосы, бело-голубые, как будто синтетические. Я узнаю его и, выключив ранец, неловко приземляюсь у его ног, прямо в канаву.
- Идемте переодеться. Потом представитесь, - говорит он, протягивая мне руку.
Так познакомился я с Павлом Александровичем Чарушиным - знаменитым космическим капитаном, участником первого полета на Венеру, командиром первой экспедиции на спутники Юпитера, первой на Сатурн, первой на Нептун и прочая и прочая… Здесь, на берегу Куйбышевского моря, доживал он свою славную жизнь.
Сам я имел косвенное отношение к звездам. Инженер-строитель по образованию, я работал на строительстве Главного межпланетного вокзала на горе Килиманджаро в Восточной Африке. Специалиста, попавшего в чужую область, тянет все переделать по-своему. Кроме того, я был молод и самонадеян. Я составлял план реконструкции солнечной системы. В то время, в начале XXI века, уже было ясно, что все планеты непригодны для заселения. И я предлагал перетасовать их. Венеру и Марс перегнать на земную орбиту. Марс снабдить искусственной атмосферой, а атмосферу Венеры очистить от углекислого газа.
Я предлагал еще Сатурн, Уран и Нептун расколоть на части, чтобы уменьшить силу тяжести, а осколки поодиночке подогнать поближе к Солнцу с помощью атомных взрывов. На Тритоне я думал поселить колонию исследователей и отправить их в межзвездный рейс. По моим расчетам, тысяч за сто лет Тритон мог бы обойти все окрестные звездные системы.
Еще я собирался детей воспитывать на Юпитере в условиях повышенной тяжести, чтобы молодце кости и мускулы у них окрепли и на Земле вcе они оказались бы силачами.
К моему удивлению, эти величественные проекты неизменно отвергались. Я не сдавался, упрямо продолжал ходить по учреждениям и к видным специалистам. Естественно, обратился я и к Чарушину, не поленился слетать на Куйбышевское море. К нему обращались многие: и молодые люди, мечтавшие работать в космосе, и авторы книг, и начинающие ученые. И в газетах то и дело появлялась его фамилия. Подпись Чарушина стояла на договоре об Окончательном Разоружении Наций. На празднике Всемирного Мира вместе с китайцами, американцами и немцами Чарушин катил в первой вагонетке пулеметы и минометы на переплавку в мартеновскую печь. Нет сомнения, он был одним из самых видных людей своего времени.
Старик, так же как и многие другие, выслушал меня с усмешкой, но добродушно-снисходительной.
Он сказал:
- Ваша беда, Радий Григорьевич, в том, что вы уж слишком забежали вперед. Не нужно нам вовсе расселяться по солнечной системе - нам на Земле удобно и просторно. Ваши идеи понадобятся лет через триста. Наверное, вы загордитесь: вот какой я, мол, прозорливый. И напрасно! Нет никаких заслуг в том, чтобы заниматься несвоевременными проблемами. Когда будет нужно и возможно, люди проведут реконструкцию планет. И тогда они без труда придумают все, что занимает вас сейчас.
Я не согласился со стариком, но не обиделся.
Павел Александрович слушал меня, потом я слушал, как он диктовал электронной стенографистке свои знаменитые мемуары. Как раз они начали печататься в то время в «Комсомольской правде». Вы помните, конечно, самое начало, первую строку: «Наша экспедиция вылетела на Луну, чтобы начать подготовку к…» Я еще оказал старику:
- Павел Александрович, нельзя же так сразу… У всех людей мемуары начинаются с детства, со дня рождения, у многих с родословной. А вы, проскочив четверть жизни, начинаете: «Наша экспедиция вылетела…» Тогда я и услышал впервые:
- Радий, у нас, космачей, свой счет. Мы измеряем жизнь не годами, а открытиями, путешествиями. Вот я и начал книгу с рассказа о первом деле.
- Но читателю интересно, что вы за человек, каким были в детстве, как стали открывателем планет.
Старик не согласился:
- Неверно, дорогой. Это не я интересую людей, а мое дело. У каждой эпохи есть своя любимая профессия. Одна чтит моряков, другая - писателей, летчиков, изобретателей. Мы, космонавты, любимчики двадцать первого века, нас помнят всегда, приглашают в первую очередь, сажают в первый ряд. Эти слова вы можете найти в послесловии к первому тому «Мемуаров». И там сказано еще: Мне выпало счастье родиться на заре эпохи Великих космических открытий. Мои младенческие годы совпали с младенчеством астронавтики. Луна была покорена людьми прежде, чем я вырос. Молодым человеком я мечтал о встрече с Венерой, зрелым - о Юпитере, стариком - о старце Нептуне. Техника осуществила эти мои мечты. Меньше чем за столетие, за время моей жизни, скорости выросли от 8 до 800 км/сек. Владения человечества расширились неимоверно. В середине прошлого века - одна планета, шар с радиусом в 6300 километров, сейчас сфера, радиус которой 4 миллиарда километров. Мы стали сильнее и умнее, обогатили физику, астрономию, геологию, биологию, сравнивая наш мир с чужими.
И только одна мечта не исполнилась: мы не встретили братьев по разуму. Мы не устали, но дальше идти сейчас невозможно. Мы уже дошли до границ солнечной системы, посетили все планеты, впереди межзвездное пространство. Пройдено четыре световых часа, а до ближайшей звезды - четыре световых года. Есть скорость 800 км/сек, нужно в сотни раз больше. К другим солнцам, очевидно, мы двинемся не скоро, некоторые говорят - никогда. Фотонная ракета и прочие еще более смелые проекты пока остаются проектами. Эпоха космических открытий прервана, вероятно, на три-четыре века.
Люди шли в космос с разными целями. Меня, например, как инженера, тянуло туда на стройку невиданного планетного масштаба. А Чарушин надеялся отыскать братьев по разуму. С надеждой на встречу мчался он открывать новые миры. И вот тупик. Открывать больше нечего, а стать космическим извозчиком не хочется. Покой, почет, внуки, мемуары, дача… И так бы и кончил он свою жизнь на запасном пути, если бы не неожиданная мысль о возможных инфрасолнцах, пришедшая мне в голову.
В сущности, сам он в какой-то мере подсказал мне идею: очень уж не хотелось ему мириться с тем, что дальше лететь некуда.

* * *
Как я рассуждал? До границ солнечной системы - четыре световых часа, до ближайшей звезды - четыре световых года. Неимоверный океан пустоты. Но есть ли уверенность, что там сплошная пустота? Мы знаем только, что ярких звезд там нет: они были бы видны. Но, может быть, есть неяркие или темные тела? Может быть, наши небесные карты, подобно земным генеральным, отмечают только звезды-столицы и упускают звезды-деревеньки?
Возьмем для примера сферу диаметром в пятнадцать световых лет. В ней окажутся четыре солнца: наше Солнце, Альфа Центавра, Сириус и Процион.
Можно считать и семь солнц, потому что, кроме нашего, все прочие - двойные звезды.
Но в том же пространстве несколько десятков слабых тусклых звезд: красных карликов, субкарликов, белых карликов. Это близкие звезды, но почти все они не видны невооруженным глазом, и только в XX веке мы узнали, что они близки к нам.
Итак, единицы видны глазом, десятки доступны телескопам. Нет ли в том же пространстве сотен небесных тел, не замеченных телескопом? Ведь так трудно среди миллиарда известных нам слабых звезд отыскать сотню маленьких и близких!
И температуры подсказывали тот же вывод.
В мире звезд правило такое: чем больше звезда, тем она горячее; чем меньше, тем холоднее. Красные карлики меньше Солнца раз в десять, температура у них - две-три тысячи градусов. Предположим, что есть тела раз в десять меньше красных карликов.
Какая у них температура? Вероятно, тысяча, шестьсот, триста, сто градусов. Светимость у более крупных ничтожная, у прочих - никакая. При температуре ниже 600 градусов тела посылают только невидимые инфракрасные лучи. Невидимые, густо-черные солнца! И среди них особенно интересные для нас с температурой поверхности плюс тридцать градусов - темные, но теплые планеты с подогревом изнутри.
Почему их не нашли до сих пор? Отчасти потому, что не искали, отчасти потому, что найти их трудно.
А сидя на Земле, темные планеты вообще увидеть нельзя. Ведь наша Земля сама излучает инфракрасный свет, мы живем в мире инфракрасного пламени.
Разве можно, живя в пламени, заметить свет далекой звездочки?
С трепетом излагал я все эти соображения Павлу Александровичу. Уголком глаза я следил, как сходит с лица старика снисходительная улыбка, как сдвигаются мохнатые брови. А я-то думал, что так логично рассуждаю! Неужели есть непредвиденное возражение? Скомкал кое-как конец, жду разгрома.
- А ведь это любопытно, Радий, - сказал он. - Планета с подогревом изнутри, мир навыворот. И все не так, как у нас. Жизнь есть там, как ты думаешь? Растений быть не может, конечно, если света нет. А животные? На Земле животные во тьме существуют - и в пещерах и в глубинах океана. Вообще животный мир древнее растительного. А высшие формы? Могут высшие формы возникнуть в вечной тьме?
И вдруг, расхохотавшись, хлопнул меня по плечу:
- Может, мы с тобой еще двинем в космос, Радий? Ты как, полетишь отыскивать свои инфры?
- А вы, Павел Александрович?
Он обиделся, поняв вопрос по-своему:
- А что? Я не так стар еще. Мне восьмидесяти еще нет. А по статистике, у нас средний возраст девяносто два с половиной.

* * *
Я сам был удивлен, когда полгода спустя Центральная лунная обсерватория сообщила об открытии первой инфры.
Не будь Павла Александровича, все это произошло бы много позднее. Но он забросил все свои дела и развлечения. «Мемуары» оборвались на полуслове.
Электронная стенографистка писала только письма в научные и общественные организации, старым друзьям-космонавтам, ученикам, на Луну, на Марс, на Юнону, на Ио, на космические корабли дальнего плавания с убедительной, настоятельной и горячей просьбой организовать поиски черных солнц.
Я восхищался энергией старика. Казалось, он только и ждал сигнала, сидя у себя на даче. Возможно, на самом деле ждал, и вот явилась цель - неоткрытые миры: можно мчаться в космос, искать, открывать…
Инфры нашлись в созвездии Лиры, Стрельца, Малой Медведицы, Змееносца, Тукана, Телескопа…
А самая близкая и самая интересная для нас - в созвездии Дракона. Температура поверхности ее была плюс десять градусов. А расстояние до нее «всего лишь» семь световых суток. «Всего лишь» в сорок раз дальше, чем до Нептуна. Межпланетная ракета могла покрыть это расстояние за четырнадцать лет.
И год спустя эта ракета вылетела. А в ней Варенцовы, Юлдашевы и мы с Павлом Александровичем. Я-то знаю, каких трудов стоило старику убедить, чтобы его и меня включили в команду. Его - из-за возраста, меня - по молодости и неопытности.
Первые дни полета были словно первая экскурсия в Москву: захватывающе интересно, и все наизусть знакомо. Сто раз читано, сто раз видено в кино.
Земля с высоты - гигантский глобус, заслоняющий небо. Учетверенная тяжесть, потом чудеса невесомости. Луна - чужой черно-белый мир с ликом, изрытым оспой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38