Тем более если документ этот (как сейчас) считает основной факт, единственно имеющий значение, настолько очевидным, что, не останавливаясь на нем, переходим сразу к частностям: «Скорбим вместе с вами… приглашаем… гражданская панихида… товарищи по научной работе…»
– Да успокойся, наконец, – сказал Мисюра жене. – Не понятно, что ли: физики шутят.
Он еще постоял, разглядывая почерк и штемпель на конверте, собираясь с духом. Одно было ясно – надо ехать в город, и немедленно. Другим путем опровергнуть невозможно, а если он не отреагирует, друзья-приятели-сподвижники, едва все выяснится, заподозрят в саморекламе или еще каких-нибудь темных интригах. Да, безусловно, надо ехать, давно следовало, и даже хорошо, что подвернулся повод.
Дача у Мисюры не то что копыловская – двухэтажный коттедж. Жену он оставил дома, она ничем не могла помочь ему. Марью бы взял, она бывала незаменима в любых сомнительных ситуациях. Но где теперь Марья?
Он не взял с собой жену – и правильно сделал: на разные голоса то и дело возникало его имя в приемнике. Неприятная, полузабытая штука. Дома он давно уже ни приемников, ни телевизоров не держал, только приставку к видеомагнитофону.
Было десять часов утра.
Уже томились приглашенные на круглой площади перед головным институтом, с трудом вращая шеями в тугих оковах воротничков.
Солнце слепило, отсвечивая даже от тусклых камней обочины. Какая неожиданно жаркая весна! Похоже, климат-то меняется. Если весна такова, каким будет лето?
Передавали прогноз погоды. Мисюра покрутил ручку настройки. При жене это звуковое оформление действовало бы на нервы, а так – нет, ничего… Даже любопытно, что говорят о нем. Кое-кто всегда считал, что у него не нервы, а канаты. Да и зачем нервничать? Просто надо выяснить, кто это устроил и для чего, просто надо немедленно принять меры. Какие? Это по обстоятельствам, по ходу будет видно, он, Мисюра, всегда отличался быстрой реакцией. Крепкие нервы и быстрая реакция – идеальные качества для водителя. Хорошо, что машина мощная и быстроходная, сам выбирал. А дорога – хорошая дорога, гладкая, хоть и извилистая. Горная дорога – нюанс. Говорят, в старости реакция теряется, вот чепуха. Знали бы окружающие его настоящий возраст! А ведь он чувствует себя полным сил.
Только надо ли было ехать? Не делает ли он сейчас глупость, редкую глупость? Может, время вывихнуло сустав, когда затирала Асмодеиха косметикой привычных ритуалов следы своей активной деятельности, кто знает? Может, лучше все-таки не торопиться пока, а обдумать, что за новый шанс непрошено дает судьба?
Да, надо было думать, уж слишком все просто. Минус двадцать лет, и плюс сорок, и плюс еще полтора года, и еще три месяца, и две недели, и два дня, и сколько-то там часов. Какая разница, сколько часов – часом раньше, часом позже, так легко запутаться в часовых поясах и в связи с переходом на летнее время.
Все изумительно просто. Легко слушается руль, слишком легко, а вот если в другую сторону? Чуть-чуть, тут как раз поворот. Слишком легко все было, пожалуй, а в другую – нет, не слушается. «В тусклую ситуацию попал ты, друг Леха!» – подумал он о себе спокойно и отстраненно. Это часто помогало в трудные моменты, но сейчас не помогло. Мало что могло помочь ему сейчас, когда автомобиль, проломив ограждение, рванулся прямо в далекое небо, презрев волю человека, желавшего оставить его на земле. Автомобили не птицы, им не дано летать. И вообще нехорошо ломать ограждения, уж наверное, люди, которые их строили, о чем-то думали, знали, что делали. Не считать же себя умнее их?
Вот и все.
Удар.
Финиш.
Мохнатым мышонком покатилась по пыли кровавая капля. Выросла, оскалила щербатый рот, встала на задние длинные, как у паука, конечности. Посмотрела круглым глазом. Двигались, приплясывали, стояли, застыв неподвижно, макроцефалы и микроцефалы, ластоногие и ласторукие, безволосые и волосатые. Демонстрировали различные оттенки кожи, пятнистой, бугристой, паршой и сыпью богато изукрашенной. Монстры на коротких и толстых, как колонны, ногах подвели двухголового.
– Мы рады приветствовать вас в нашей среде, – сказал двухголовый двумя ртами сразу. – Мы лично видим в этом проявление высшей справедливости.
– Нет, это несправедливо, – возразил Мисюра, без ужаса, хоть и с некоторым отвращением, глядя на окружающие его квазичеловеческие лица. – Должен быть суд, и пусть рассудят, измерят на чашах весов, что перетянет: двадцать лет ошибок и заблуждений или четыре десятилетия на службе у человечества. Пусть определят, все ли я сделал, что смог, для блага своей страны. И не только для одной страны – энергетика интернациональна. Во всяком случае, пока я был у руля, аварий и катастроф не происходило, атомные станции не взрывались, радиация не распространялась и на наследственность не влияла, а утечки и выбросы были только в пределах нормы…
– Ха-ха-ха! – взорвалось заливистым, жутким смехом все окружавшее Мисюру общество. Кривлялись, открывая беззубые, с зеленоватыми деснами рты и обнажая мощные, как у пресмыкающихся, клыки. – Убедил! Обрадовал! Велики заслуги! Не было аварий, не было радиации! Только – мы-то откуда взялись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Да успокойся, наконец, – сказал Мисюра жене. – Не понятно, что ли: физики шутят.
Он еще постоял, разглядывая почерк и штемпель на конверте, собираясь с духом. Одно было ясно – надо ехать в город, и немедленно. Другим путем опровергнуть невозможно, а если он не отреагирует, друзья-приятели-сподвижники, едва все выяснится, заподозрят в саморекламе или еще каких-нибудь темных интригах. Да, безусловно, надо ехать, давно следовало, и даже хорошо, что подвернулся повод.
Дача у Мисюры не то что копыловская – двухэтажный коттедж. Жену он оставил дома, она ничем не могла помочь ему. Марью бы взял, она бывала незаменима в любых сомнительных ситуациях. Но где теперь Марья?
Он не взял с собой жену – и правильно сделал: на разные голоса то и дело возникало его имя в приемнике. Неприятная, полузабытая штука. Дома он давно уже ни приемников, ни телевизоров не держал, только приставку к видеомагнитофону.
Было десять часов утра.
Уже томились приглашенные на круглой площади перед головным институтом, с трудом вращая шеями в тугих оковах воротничков.
Солнце слепило, отсвечивая даже от тусклых камней обочины. Какая неожиданно жаркая весна! Похоже, климат-то меняется. Если весна такова, каким будет лето?
Передавали прогноз погоды. Мисюра покрутил ручку настройки. При жене это звуковое оформление действовало бы на нервы, а так – нет, ничего… Даже любопытно, что говорят о нем. Кое-кто всегда считал, что у него не нервы, а канаты. Да и зачем нервничать? Просто надо выяснить, кто это устроил и для чего, просто надо немедленно принять меры. Какие? Это по обстоятельствам, по ходу будет видно, он, Мисюра, всегда отличался быстрой реакцией. Крепкие нервы и быстрая реакция – идеальные качества для водителя. Хорошо, что машина мощная и быстроходная, сам выбирал. А дорога – хорошая дорога, гладкая, хоть и извилистая. Горная дорога – нюанс. Говорят, в старости реакция теряется, вот чепуха. Знали бы окружающие его настоящий возраст! А ведь он чувствует себя полным сил.
Только надо ли было ехать? Не делает ли он сейчас глупость, редкую глупость? Может, время вывихнуло сустав, когда затирала Асмодеиха косметикой привычных ритуалов следы своей активной деятельности, кто знает? Может, лучше все-таки не торопиться пока, а обдумать, что за новый шанс непрошено дает судьба?
Да, надо было думать, уж слишком все просто. Минус двадцать лет, и плюс сорок, и плюс еще полтора года, и еще три месяца, и две недели, и два дня, и сколько-то там часов. Какая разница, сколько часов – часом раньше, часом позже, так легко запутаться в часовых поясах и в связи с переходом на летнее время.
Все изумительно просто. Легко слушается руль, слишком легко, а вот если в другую сторону? Чуть-чуть, тут как раз поворот. Слишком легко все было, пожалуй, а в другую – нет, не слушается. «В тусклую ситуацию попал ты, друг Леха!» – подумал он о себе спокойно и отстраненно. Это часто помогало в трудные моменты, но сейчас не помогло. Мало что могло помочь ему сейчас, когда автомобиль, проломив ограждение, рванулся прямо в далекое небо, презрев волю человека, желавшего оставить его на земле. Автомобили не птицы, им не дано летать. И вообще нехорошо ломать ограждения, уж наверное, люди, которые их строили, о чем-то думали, знали, что делали. Не считать же себя умнее их?
Вот и все.
Удар.
Финиш.
Мохнатым мышонком покатилась по пыли кровавая капля. Выросла, оскалила щербатый рот, встала на задние длинные, как у паука, конечности. Посмотрела круглым глазом. Двигались, приплясывали, стояли, застыв неподвижно, макроцефалы и микроцефалы, ластоногие и ласторукие, безволосые и волосатые. Демонстрировали различные оттенки кожи, пятнистой, бугристой, паршой и сыпью богато изукрашенной. Монстры на коротких и толстых, как колонны, ногах подвели двухголового.
– Мы рады приветствовать вас в нашей среде, – сказал двухголовый двумя ртами сразу. – Мы лично видим в этом проявление высшей справедливости.
– Нет, это несправедливо, – возразил Мисюра, без ужаса, хоть и с некоторым отвращением, глядя на окружающие его квазичеловеческие лица. – Должен быть суд, и пусть рассудят, измерят на чашах весов, что перетянет: двадцать лет ошибок и заблуждений или четыре десятилетия на службе у человечества. Пусть определят, все ли я сделал, что смог, для блага своей страны. И не только для одной страны – энергетика интернациональна. Во всяком случае, пока я был у руля, аварий и катастроф не происходило, атомные станции не взрывались, радиация не распространялась и на наследственность не влияла, а утечки и выбросы были только в пределах нормы…
– Ха-ха-ха! – взорвалось заливистым, жутким смехом все окружавшее Мисюру общество. Кривлялись, открывая беззубые, с зеленоватыми деснами рты и обнажая мощные, как у пресмыкающихся, клыки. – Убедил! Обрадовал! Велики заслуги! Не было аварий, не было радиации! Только – мы-то откуда взялись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13