Но видимо, ты в очередной раз говоришь не то, что думаешь, как это свойственно землянам, поэтому садись в мою машину и прекрати проявлять учтивость в общении с тем, кому чуждо даже само это понятие.
Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:
- А как поживает существо Джоан?
- Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, - ответил O'Mapa, - и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.
Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.
- Знаешь, - сказал он, - лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она - просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...
- Ты знаешь почему, - прервал его O'Mapa.
- Знаю, - отозвался Кледент, - но считаю, что ты чокнутый.
O'Mapa улыбнулся:
- Я - психолог.
- И притом очень хороший, - заметил Кледент. - Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.
Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой - контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами - он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.
Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.
Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.
- Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, - сказал О'Мара. - Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?
- Не знаю, - ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.
- У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, - негромко проговорил О'Мара. - Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.
- Тебе было знакомо мое сознание, - возразила Маррасарах, - того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось - изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.
- Но этого недостаточно мне, - сказал О'Мара и указал на контейнер. - В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу - единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.
- Я боюсь, - сказала Маррасарах, - узнать обо всем.
О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.
- Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме - моя мнемограмма, - наконец проговорила кельгианка. - Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого - того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...
- Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, - уточнил О'Мара.
- Не прерывай меня, - продолжала Маррасарах. - Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.
Работать со мной, - продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, - ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными - они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.
Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, - продолжала Маррасарах, - о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.
Я боюсь.
О'Мара старался не смотреть на считанные островки подвижной, здоровой шерсти Маррасарах, выражавшие ее страх. Он знал, что запись его мнемограммы не изменит ни ее будущего, ни его чувств к ней, но он тоже начинал бояться - того, что она отвергнет его предложение, грозящее ей пониманием того, какой он нетонкий, необразованный и сложный человек.
- Чего ты боишься? - заботливо спросил он.
- Я знаю тебя по твоим словам и поступкам, - ответила она. - В течение многих лет это были целительные слова и милосердные поступки. Но теперь ты готов дать мне возможность узнать твои истинные мысли и побудительные причины, лежащие за этими словами и поступками. Вот этого и я боюсь. Я боюсь узнать об эгоизме или нравственном несовершенстве существа, к которому столько лет отношусь с уважением, восхищением и глубокой привязанностью, боюсь обнаружить в тебе какую-нибудь странную психологическую аномалию, которую ты, сам того не зная, скрыл от меня за своими речами. Я... я боюсь разочароваться.
О'Мара улыбнулся. Он знал, что за годи их знакомства Маррасарах научилась понимать, что означает у землян эта гримаса. Прежде чем ответить кельгианке, он собрался с мыслями. Этого мгновения он ждал с тех пор как когда-то, давным-давно, вопреки всем запретам, записал себе кельгианскую мнемограмму, чтобы ускорить и улучшить курс психотерапии Торннастора, в те годы - молодого практиканта. О'Мара тоже боялся - он боялся отказа и разочарования, которые последовали бы за отказом.
Он сказал:
- Мои слова и поступки принадлежали психотерапевту, работавшему с искалеченной, страдающей от эмоционального стресса и лишившейся своей профессии пациенткой. На данный момент ты уже давно не пациентка и ни в какой психотерапии не нуждаешься. Поэтому я признаюсь тебе в том, что я эгоистичен, несовершенен, недостоин восхищения и уважения, и во всей Галактической Федерации не найдется психолога, который не сочтет меня ненормальным - потому что мне нужна твоя дружба и даже более того.
В первые же часы после того, как я записал себе твою мнемограмму, - продолжал О'Мара, - я испытал сильнейшую эмоциональную привязанность к тебе, - продолжал О'Мара. - Это была самая настоящая любовь с первого взгляда, но любовь не физическая, она не имела ничего общего с сексуальным влечением. Будь это так - вот это уже было бы настоящим отклонением от нормы. Я любил и люблю личность по имени Маррасарах, талантливого медика, которая упорно трудилась и училась, чтобы достичь высот в своей профессии, которая даже на просвещенной Кельгии является в основном достоянием мужских особей.
Мне нравилось то, как бескорыстно ты помогала своим однокурсникам, самым тяжелым пациентам, а потом - коллегам, у которых возникали профессиональные и личные проблемы. Чем сложнее были эти проблемы, с тем большей заботой и пониманием ты их решала. Несмотря на то, что в то время, как ты стала донором мнемограммы, ты была очень молода, тебя высоко ценили, уважали и любили - потому, что ты всегда была советником, другом, а порой - и матерью для всех, кто нуждался в помощи. Если бы я встретил женщину-землянку, похожую на тебя, моя молодость стала бы иной и уж точно - счастливой. Но случилось другое. Ты стала моей партнершей по разуму. Все твое стало частью меня, и я был счастлив - так счастлив, что и представить себе невозможно.
С тех пор, - продолжал О'Мара, не дав Маррасарах прервать его, хотя заметил, что она готова это сделать, - твой опыт помогал мне в работе, дарил мне больше понимания в профессиональном общении с пациентами других видов, удерживал от эмоциональных стрессов. Особенно это сказалось во время последнего происшествия с пациентом Туннекисом, о котором ты пока не знаешь.
Но задолго до того, как я стал осознавать, как велика и неоценима твоя помощь мне, - продолжал О'Мара, - я жутко злился из-за того, что какой-то глупый несчастный случай, из-за которого пострадала твоя шерсть, положил конец твоей многообещающей карьере. И я решил сделать нечто такое, что, согласно материалам, собранным в нашей компьютерной библиотеке, было принципиально невозможно. Я попытался заново отстроить разрушенное здание блестящего ума кельгианки с поврежденной шерстью - отстроить изнутри. Вот этим мы с тобой и занимались половину нашей жизни. Я говорю «мы», потому что ты помогала мне сдерживать злость и бороться с горьким отчаянием, которое влекло тебя к тому, чтобы покончить счеты с жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:
- А как поживает существо Джоан?
- Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, - ответил O'Mapa, - и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.
Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.
- Знаешь, - сказал он, - лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она - просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...
- Ты знаешь почему, - прервал его O'Mapa.
- Знаю, - отозвался Кледент, - но считаю, что ты чокнутый.
O'Mapa улыбнулся:
- Я - психолог.
- И притом очень хороший, - заметил Кледент. - Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.
Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой - контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами - он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.
Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.
Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.
- Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, - сказал О'Мара. - Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?
- Не знаю, - ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.
- У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, - негромко проговорил О'Мара. - Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.
- Тебе было знакомо мое сознание, - возразила Маррасарах, - того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось - изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.
- Но этого недостаточно мне, - сказал О'Мара и указал на контейнер. - В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу - единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.
- Я боюсь, - сказала Маррасарах, - узнать обо всем.
О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.
- Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме - моя мнемограмма, - наконец проговорила кельгианка. - Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого - того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...
- Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, - уточнил О'Мара.
- Не прерывай меня, - продолжала Маррасарах. - Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.
Работать со мной, - продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, - ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными - они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.
Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, - продолжала Маррасарах, - о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.
Я боюсь.
О'Мара старался не смотреть на считанные островки подвижной, здоровой шерсти Маррасарах, выражавшие ее страх. Он знал, что запись его мнемограммы не изменит ни ее будущего, ни его чувств к ней, но он тоже начинал бояться - того, что она отвергнет его предложение, грозящее ей пониманием того, какой он нетонкий, необразованный и сложный человек.
- Чего ты боишься? - заботливо спросил он.
- Я знаю тебя по твоим словам и поступкам, - ответила она. - В течение многих лет это были целительные слова и милосердные поступки. Но теперь ты готов дать мне возможность узнать твои истинные мысли и побудительные причины, лежащие за этими словами и поступками. Вот этого и я боюсь. Я боюсь узнать об эгоизме или нравственном несовершенстве существа, к которому столько лет отношусь с уважением, восхищением и глубокой привязанностью, боюсь обнаружить в тебе какую-нибудь странную психологическую аномалию, которую ты, сам того не зная, скрыл от меня за своими речами. Я... я боюсь разочароваться.
О'Мара улыбнулся. Он знал, что за годи их знакомства Маррасарах научилась понимать, что означает у землян эта гримаса. Прежде чем ответить кельгианке, он собрался с мыслями. Этого мгновения он ждал с тех пор как когда-то, давным-давно, вопреки всем запретам, записал себе кельгианскую мнемограмму, чтобы ускорить и улучшить курс психотерапии Торннастора, в те годы - молодого практиканта. О'Мара тоже боялся - он боялся отказа и разочарования, которые последовали бы за отказом.
Он сказал:
- Мои слова и поступки принадлежали психотерапевту, работавшему с искалеченной, страдающей от эмоционального стресса и лишившейся своей профессии пациенткой. На данный момент ты уже давно не пациентка и ни в какой психотерапии не нуждаешься. Поэтому я признаюсь тебе в том, что я эгоистичен, несовершенен, недостоин восхищения и уважения, и во всей Галактической Федерации не найдется психолога, который не сочтет меня ненормальным - потому что мне нужна твоя дружба и даже более того.
В первые же часы после того, как я записал себе твою мнемограмму, - продолжал О'Мара, - я испытал сильнейшую эмоциональную привязанность к тебе, - продолжал О'Мара. - Это была самая настоящая любовь с первого взгляда, но любовь не физическая, она не имела ничего общего с сексуальным влечением. Будь это так - вот это уже было бы настоящим отклонением от нормы. Я любил и люблю личность по имени Маррасарах, талантливого медика, которая упорно трудилась и училась, чтобы достичь высот в своей профессии, которая даже на просвещенной Кельгии является в основном достоянием мужских особей.
Мне нравилось то, как бескорыстно ты помогала своим однокурсникам, самым тяжелым пациентам, а потом - коллегам, у которых возникали профессиональные и личные проблемы. Чем сложнее были эти проблемы, с тем большей заботой и пониманием ты их решала. Несмотря на то, что в то время, как ты стала донором мнемограммы, ты была очень молода, тебя высоко ценили, уважали и любили - потому, что ты всегда была советником, другом, а порой - и матерью для всех, кто нуждался в помощи. Если бы я встретил женщину-землянку, похожую на тебя, моя молодость стала бы иной и уж точно - счастливой. Но случилось другое. Ты стала моей партнершей по разуму. Все твое стало частью меня, и я был счастлив - так счастлив, что и представить себе невозможно.
С тех пор, - продолжал О'Мара, не дав Маррасарах прервать его, хотя заметил, что она готова это сделать, - твой опыт помогал мне в работе, дарил мне больше понимания в профессиональном общении с пациентами других видов, удерживал от эмоциональных стрессов. Особенно это сказалось во время последнего происшествия с пациентом Туннекисом, о котором ты пока не знаешь.
Но задолго до того, как я стал осознавать, как велика и неоценима твоя помощь мне, - продолжал О'Мара, - я жутко злился из-за того, что какой-то глупый несчастный случай, из-за которого пострадала твоя шерсть, положил конец твоей многообещающей карьере. И я решил сделать нечто такое, что, согласно материалам, собранным в нашей компьютерной библиотеке, было принципиально невозможно. Я попытался заново отстроить разрушенное здание блестящего ума кельгианки с поврежденной шерстью - отстроить изнутри. Вот этим мы с тобой и занимались половину нашей жизни. Я говорю «мы», потому что ты помогала мне сдерживать злость и бороться с горьким отчаянием, которое влекло тебя к тому, чтобы покончить счеты с жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45